Великое противостояние, стр. 34

Мы разгородили палатку на две части. В одной половине устроились девочки со мной, в другой — мальчики. Они по очереди несли дежурство у входа в палатку, сторожа наш маленький лагерь. Скоро все затихли.

Ночью я проснулась. Душистая сырость проникла в палатку. Где-то кричал коростель. На канале густо загудел пароход. А кругом была такая дивная тишина…

Я встала и выглянула за отсыревший полог. У входа в палатку никого не было.

— Кто дежурит? — спросила я шепотом.

Никто мне не ответил. Я повторила вопрос громче. Опять молчание. Я вышла из палатки. Дежурного не было. Тогда я заглянула на половину мальчиков. Накрывшись пальто и одеялами, спали рядом Дёма Стрижаков, Изя Крук и Витя Минаев. Игорька не было. Очевидно, был час его дежурства.

— Малинин! Игорек! — позвала я, выйдя из палатки.

Кусты зашуршали, показался Игорь.

— Ты это почему же не на месте? — спросила я строго.

— Я только на минутку, Симочка, — проговорил он быстро, словно запыхался. — Я к берегу бегал… Мне показалось, там кто-то шебаршится…

— Сам ты любишь шебаршиться, Игорь, — заметила я. — Небось к погребу бегал… Ладно, ладно. Иди спать, я за тебя подежурю.

— Ну, уж это нет, брось, оставь! — запротестовал он. — Мне еще целый час дежурить. Ты ложись. Не беспокойся. Меня Витька сменит. Уж я его добужусь, можешь быть уверена.

Я уже была в палатке, когда опять услышала шепот Игоря:

— Сима! Тебе очень спать хочется?

— А что? — Я высунулась из-за полога.

— Давай с тобой поговорим об серьезных вещах.

— Например?

— Ну, мало ли про что! Вообще, так. Про разную жизнь… Как прошлым летом в лагере говорили. Помнишь?

Я помнила эти неизбежные ночные беседы «об серьезных вещах», как выражался Игорь. Хотя разговоры после отбоя и были явным нарушением лагерного режима, но зато именно они помогли мне укротить самого беспокойного из моих пионеров и заглянуть в его пытливую и своенравную душу. И я покорно присела на пенек у палатки.

— Ну что ж, поговорим, Игорек, о серьезных вещах!

— Знаешь, Сима, — сразу начал Игорь, — я когда ночью долго гляжу на звезды, мне всегда охота бывает забраться туда, куда-нибудь в самую-самую дальнюю вышину, и все там разглядеть и узнать до точности. Так и тянет… — Он вздохнул и, запрокинув голову далеко назад, долго и завороженно глядел в зенит.

И звезды над нами ласково жмурились, подмигивали сверху мальчишке, словно подбадривали, маня: «Ну, ну, звездочет!.. Карабкайся».

— Сима, вот ты про Марс знаешь. Как же все-таки считается: есть там жизнь?

— Возможно, что есть, Игорек. Правда, насчет хлорофилла, что я тот раз говорила, сейчас все опять не подтверждается.

— Жаль! — вздохнул Игорек, не сводя глаз с неба. — А я лично все-таки считаю, есть еще где-нибудь жизнь. Верно, Сима?.. Только я рад, что сам я на Земле родился. Это определенно мне повезло. У нас все-таки уже хороню жить. А как там, еще неизвестно. Прилетишь туда, а там, может быть, еще какой-нибудь каменный век только. Кто знает? И был бы я пещерный житель…

— Ну, пещерный житель, хватит тебе философствовать. Спать пора!

— Нет, погоди!.. Ты слушай, Сима. У нас почему хорошо? Доисторическое все уже было? Было. Древние там всякие века тоже прошли; старый режим уже давно кончился. Правда, не везде еще, не на всей Земле, но зато у нас, в СССР! Значит, все-таки на Земле уже люди своего добились, раз такая уже есть страна, как мы! Верно? А там, на Марсе, может, все еще только начинается. Жителям сколько еще веков мучиться!..

Я прервала гордого жителя Земли, сказав, что есть теория, полагающая, будто жизнь на Марсе возникла намного раньше, чем у нас.

— Эх, ты!.. — посочувствовал марсианам Игорь. — Вот уж не хотел бы я в школе у них учиться! Сколько им тогда по истории учить! Древние века, потом средние, потом еще какие-нибудь полусредние, новые, да самые новые, да новейшие, предпоследние, последние — голова лопнет!

— Смотри, чтоб у тебя от ночных фантазий твоих голова не лопнула, — сказала я, вставая с пенька. — Поговорили, и будет!

— Постой, Сима! Не уходи. Еще одну только минуточку! — взмолился Игорь. — Я знаю, ты кем меня считаешь.

— Кем я тебя считаю?

— Шалым таким, вроде лунатика. Да? Ты думаешь, я кто? Болтун? Придумщик? А я только невыдержанный. Я разве вру? Я только иногда фантазирую. А ты, Сима, тоже мечтать любишь. Ты тоже придумщица. Я знаю. Мы этим с тобой даже похожие отчасти. Только ты, конечно, в сто раз меня развитее! Ты здорово развитая, Сима! Как редко кто из мальчишек даже!

— Ну ладно тебе, Игорь! Такая, как все.

— Нет, я знаю. Вон в четвертом «Б» — Ваточкина Катя, вожатая. Разве она с тобой сравнится?

— А по-моему, она очень хорошая, энергичная девушка, — возразила я.

— «Энергичная»!.. «Раз-два, живо сели, три-четыре, встали, взяли, похлопали».

— Вот с вами так и надо! Раз-два!

— Ну да! Когда тебя к нам назначили, я тоже сперва тогда подумал: «Э, тихоня-разиня, будет из нас деточек-конфеточек воспитывать». А ты оказалась вон какая. Главное, у тебя выдержка есть, с тобой считаются. Даже из десятого класса — и то!

— А из четвертого «А», я вижу, не считаются и не дают мне спать.

— Ну иди, ладно, досыпай. Эх, скорей бы уже завтра настало! Интересно, что там у кого в загадалках написано и у кого что исполнилось… Не терпится мне узнать…

Игорь зевнул, засунул руки в рукава пальтишка и замолк.

А над водохранилищем, над молчаливой стеклянной водой медленно поворачивалось звездное небо. Заря на западе погасла, а на востоке уже проступали блекло-розовые оттенки новой зари. Ночной немеркнущий свет Москвы одним своим краем слился с ней.

Я вернулась в палатку, закуталась потеплее в одеяло. Девчонки мои сейчас же, даже не просыпаясь, слева и справа подкатились ко мне, крепко ухватили мои руки, зябко поежились, зарылись головами, одна — мне в плечо, другая — в шею, повизгивая шепотком:

— Ой, Симочка, хорошо как!.. Уютно! Уй-юй-ютно!..

И правда было хорошо! Так хорошо, что запомнилось потом на всю жизнь. И никто из нас семерых не подозревал, что загадочные беды начнутся уже наутро, а вместе с завтрашней ночью в нашу жизнь войдет нечто чудовищно огромное и злое.

Глава 3

Тайник

День начинался чудесно. Запел, затрубил, заиграл наш пионерский горн, громко, настойчиво и раскатисто. Недаром наш Игорек слыл отличным горнистом. Он дул в свою трубу что есть силы, щеки прыгали у него, как литые мячики. Он трубил, закинув голову, подняв прямо вверх свой горн, и, когда переводил на минутку дух, казалось, будто залпом пил из пионерского рога утреннюю свежесть и пахучий лесной воздух. Птицы всполошились на верхушках деревьев, уже освещенных солнцем, и стали кружить над островком. Пионеры мои выскочили из палатки, жмурясь, протирая глаза, разминаясь. Началась возня: «Люда, где мои тапочки?..», «Дёмка, отдай рубашку, не в свою лезешь!..», «Девочки, мыться, мыться…», «Ребята, айда искупаемся!..», «Осторожнее, зубной порошок рассыпался!..», «Кто мой галстук взял?..», «Игорь, хватит тебе трубить!..» В веселом переполохе начинался день, самый большой день в году. Было свежо. Под деревьями еще не рассеялся влажный сумрак, но с верхушек уже сползала по листве золотисто-розовая, с бронзовыми отливами глазурь. Небо на востоке пламенело. И иссиня-зеленый горизонт набухал по краю огнем, еле сдерживая его.

— Приготовиться к встрече! — скомандовала я.

Шестерка моя — все в белых рубашках с алыми галстуками — выстроилась на лужайке, лицом к восходу. Наш барабанщик, Изя, поднял палочки. Игорек стоял, как положено горнисту, отставив руку, уперев раструб горна в бедро. Дёма замер со свернутым флагом у невысокого шеста, заменяющего лагерную мачту.

— Проверить часы! — приказала я.

Дёма взглянул на ручные часы, которые ему одолжил на этот случай Витя Минаев.

— Три часа двенадцать минут по московскому времени, — отвечал Дёма голосом громкоговорителя.