Сироты квартала Бельвилль, стр. 4

4. У «Хилтона»

— А ты, оказывается, настоящая ловкачка, — небрежно бросил Ги.

Клоди потупилась: неизвестно и непонятно, одобрение это или осуждение? Во всяком случае, разглядеть это в пронзительных глазах Ги было невозможно.

Да, знакомство наконец состоялось. Оно состоялось в первый же полдень освобождения Ги. И не где-нибудь, а в шикарнейшем ресторане отеля «Хилтон», куда захотел поехать Ги и куда всех их привез на своей машине Жюль — первый друг Ги. Сими отчаянно волновалась:

— Ну послушай, Ги, ну давайте выберем что-нибудь поскромнее… У нас, наверное, даже не хватит денег, чтобы расплатиться по счету… Ведь это, ты знаешь, чуть не самый роскошный ресторан Парижа. Смотри, какие здесь сидят господа и дамы, какие штуки висят на стенах. Смотри-смотри, какие гарсоны — совсем как в «вестернах»!

Гарсоны и в самом деле были одеты ковбоями — в кожаных брюках с широкими поясами, на которых болтались кобуры пистолетов, и в замшевых безрукавках поверх цветных рубах. По стенам висели в живописном беспорядке лассо, рога животных, седла и уздечки.

Один из «ковбоев» как раз окидывал компанию таким оценивающим и хмурым взглядом, что даже Клоди стало не по себе. Один только Ги чувствовал себя вполне непринужденно. Он потрепал Сими по худенькой шейке:

— Не трусь, цыпленок. Теперь я с тобой и тебе обеспечена королевская жизнь. Никаких забот, одни радости. И наплевать нам на этих расфуфыренных типов. А «ковбой» будет не хуже, чем им, служить нам за наши франки.

Он повернулся к Жюлю — пузатому крепышу с такой шевелюрой, что голова его сразу напомнила Клоди вытиралку для перьев:

— Надеюсь, Жюль, ты раздобыл к нашей встрече достаточно монет? Не оставишь же ты своего лучшего друга без праздничного обеда?

Жюль сделал широкий жест:

— Все, что тебе угодно, Ги. Можешь сегодня пировать… А завтра… завтра, что подкинет господь бог.

И он захохотал, ощеря крупные желтые зубы.

— Ну и отлично.

Ги направился к уютному столу в глубине мягко освещенного зала, и «ковбой» тотчас же подскочил и отодвинул для них обитые светлой кожей стулья. В то время как остальные рассаживались, Ги уже погрузился в изучение меню.

— Черт возьми, покуда мы там хлебали тюремную баланду, вы здесь, на воле, недурно питались, — объявил он довольно громко. — До чего мне опротивела тамошняя жратва! Ну, сегодня и попирую же я! У них тут в меню разные штучки из их американского Среднего Запада, но я предпочитаю нашу, французскую кухню, а на закуску русскую икру и жареную макрель. А потом — омар в яичном соусе, петух в красном вине, мороженое…

— Ты что же, один собираешься все это заглотать? — вмешался со своей всегдашней смешливой миной Жюль. — А про нас ты забыл? Мы тоже люди и тоже хотим есть, хотя бы в честь сегодняшнего дня!

— Можете выбирать, я разрешаю, — великодушно позволил Ги.

Пока он и Жюль заказывали немного удивленному «ковбою» чудовищное количество разных блюд, Клоди могла свободно рассматривать того, от которого, она это чувствовала, будет отныне зависеть ее жизнь.

Ги с первой же минуты поразил девочку своей великолепной и небрежной самоуверенностью, мягкой звериной походкой молодого леопарда, непринужденной элегантностью, с которой он носил даже потрепанные вещи, а главное — главное, почти не скрываемым убеждением, что все в мире — все удовольствия, все радости жизни существуют только для него одного. И глаза его, какие-то веселые, залихватски-беспощадные, тоже поразили Клоди.

«У, какие глаза! Наверное, он никому ничего не прощает?» — так она подумала, но подумала бегло, не в силах остановиться на этой мысли — ей было не по себе от этих глаз с первой же минуты знакомства. Что-то смутное и тяжелое чудилось девочке впереди. Одно она знала твердо: прежней ее легкой жизни с Сими пришел конец.

Ги, видимо, отлично ладил с Жюлем: перекидывался с ним какими-то им одним понятными словечками и намеками, хохотал над «шляпой» Жюлем, который где-то что-то пропустил, — словом, веселился вовсю.

Зато Сими была молчалива, и Клоди едва узнавала ее: вдруг Сими стерлась, будто совершенно растворилась, затихла. Если и говорила, то совсем иным, раболепным тоном и на Ги смотрела тоже раболепно и восторженно. Но все-таки почему, почему Ги, едва увидев Клоди, назвал ее «ловкачкой»?

Догадка вдруг обожгла девочку, и она залилась до самой шеи горячей краской: значит, Сими не выдержала, написала или успела рассказать мужу историю со старухой Миро и этим злосчастным куском золотого кружева! Ах, Сими, Сими, чего стоят твои обещания! Ну конечно, пожалуйста: едва встретив негодующий взгляд Клоди, молодая женщина виновато заморгала, залепетала чуть слышно:

— Ты понимаешь, Ги сейчас же заметил и мое новое платье и золотое кружево. И я не могла, понимаешь, не могла ни солгать, ни промолчать…

— Еще бы ты солгала твоему повелителю! — захохотал Ги. Он покончил с половиной омара и по этому случаю находился в великолепном настроении. — Еще ни одна женщина не осмеливалась меня обмануть, Жюль… — Он наклонился к захмелевшему Жюлю. — Эх, Жюль, мне прямо не терпится с тобой кое о чем потолковать. И завертим же мы с тобой теперь дела!.. Ух!

— Я бы на твоем месте переждал, — сказал, ковыряя в зубах зубочисткой, Жюль. — Флики наверняка положили на тебя глазок. Будут некоторое время приглядываться, что ты и где ты… Я бы переждал…

— Ерунда! — Ги сделал широкий жест. — Не страшны мне теперь никакие флики. Эти коровы не видят дальше собственного носа. И я кое-что придумал, Жюль. Жена Ги Назера должна купаться в золоте! Не так ли, Сими? Ну, малютка, взгляни на меня!

Сими пугливо отстранилась от него.

— А твоя воспитанница — хват-девчонка, — продолжал Ги. — Подает большие надежды. Ты только посмотри, Жюль, на ее глазенки! Ух, да она меня сейчас сожрет!

— Н-да, мадемуазель с будущим, — согласился Жюль. — И глазки такие… с огоньком.

— Да что вы такое говорите? Что ты болтаешь, Ги? — заволновалась Сими, то бледнея, то краснея. — Какое будущее? Клоди очень добрая, хорошая девочка. Она моя маленькая сестренка, Ги, и не надо ее обижать.

Сими чуть не плакала, и Клоди остро презирала ее за это. Больше всего на свете девочке хотелось в эту минуту выбежать из-за стола, бросить этот невыносимый обед, удрать из «Хилтона».

— Да что ты, глупышка, я же только пошутил! — Ги явно не хотел ссориться с женой. — Я пошутил, Диди, — обратился он к девочке. — Давай сюда твою лапу, и будем друзьями. Ну, Диди, я жду.

Он протянул через стол свою мягкую большую руку, и Клоди на мгновение показалось, что ее руку навсегда захватил в свою страшную лапу леопард и что ей уже ни за что не вырваться.

5. Вожак и его «стая»

Было очень тепло даже для парижского октября, и все они ходили еще совсем по-летнему — в пестрых рубашках и джинсах, перетянутых широкими кожаными ремнями с металлическими бляхами. Мода пришла не то из Мексики, не то с американского Среднего Запада, во всяком случае, все они чувствовали себя немного ковбоями или странствующими искателями приключений. Впрочем, сегодня ни о каких приключениях не могло быть и речи. Ни тебе Больших бульваров, ни тебе левого берега… Когда вывернули карманы, оказалось что-то около семи франков на пятерых. Даже у самого богатого из них — Филиппа Берманта, сына скорняка, — набралось только несколько сантимов.

— Отец сказал — ни сантима, покуда я не сдам историю, — уныло, в виде извинения, произнес Филипп. — Ему нажаловался наш историк, когда они встретились у Люссо. Сказал, что я лодырничаю.

— А может, он прав, твой историк? — поддел Филиппа Вожак, насмешливой и небрежной манерой подчеркивая свои слова. — Я, например, никогда еще не видел тебя за делом.

— А как же твои поручения… — начал было Филипп, но Вожак чуть сдвинул брови, и Филипп мгновенно смолк.