Пятница, кольцевая, стр. 28

Через какое-то время дочь молча поднялась и вяло побрела вдоль немногочисленных в этом крошечном аэропорту магазинов duty free. Изредка она заходила в них, приглядываясь к товару, даже примеряла украшения из знаменитого болгарского серебра филигранной работы. Но, несмотря на эти проявления жизненной активности, мать видела: девушка убита. В подтверждение этому ее телефон находился не в кармане джинсов, а в кармашке сумки, которую она оставила на сиденье рядом с матерью.

Посадку все не объявляли (а ведь уже почти десять по Москве!), и вскоре мать увидела, как дочь, устав от бесцельных хождений по магазинам, направляется в другой конец зала ожидания. Там находились туалеты. Девушка уже прошла б?льшую часть расстояния до них, как вдруг телефон в ее сумке мелодично заиграл, но она не услышала и продолжала двигаться вперед.

Находясь в таком оцепенении, как если бы она услышала вместо звонка автоматную очередь, мать смотрела на сумку, где наверняка и находился телефон. Схватить его и добежать до дочери? Нет, сначала лучше быстро ответить «да», пока звонок не умолк, а затем передать трубку дочери. Так она и решила сделать и торопливо откопала сотовый в недрах сумки. Беспокойство было оправдано: имя на светящемся экранчике она слышала от дочери бессчетное количество раз.

– Да? – взволнованно сказала мать.

– Аня, я тебя не разбудил?

Мать медлила в замешательстве. Дочь уже скрылась из зала, и добежать до нее не представлялось возможным. Сказать ему, чтобы перезвонил? Но зачем тогда было вообще брать трубку? И как она теперь оправдается перед дочерью?

– Аня, ты меня слышишь?

Мать колебалась еще секунду. Их с дочерью голоса были так похожи! Вечно их путали по телефону...

– Слышу, – глухо сказала она.

– Ты на меня сердишься?

Впервые за все прошедшие семнадцать лет она ощутила, что жизнь дочери находится полностью в ее руках. Теперь от нее зависело, останется ли дочь закованной в надежный бесчувственный корсет, который будет год за годом все больше покрываться инеем, или вернется к пугающей неопределенности жизни.

– Сержусь? За что? – как можно мягче спросила она в ответ.

– Ну... я не отвечал на твои звонки.

– Но я же не маленькая, чтобы на такое обижаться. Я понимала, что тебе, наверное, не до меня.

Слова «не маленькая» могли бы выдать ее с головой, но собеседник не заметил. Он тоже был взрослым человеком, и для него они прозвучали естественно.

– Знаешь, мне действительно было не до тебя, точнее, не до чего. Мы разменивали квартиру, это был ад кромешный! Теперь я понимаю, что когда говорят «Я хочу разойтись по-хорошему», то это означает по-хорошему для того, кто говорит.

– У вас получилось разъехаться? – спросила мать с участием, на которое вряд ли была способна ее дочь.

– Почти. Я еще три дня назад должен был купить новую квартиру, но риелтор никак не вернется из отпуска.

– Ну, это вопрос одного-двух дней, не больше, – произнесла мать со всей ободряющей нежностью, которую она только смогла поднять из глубины души.

– Конечно, – явно успокоенно ответил голос издалека. – Я так рад, что ты на меня не держишь зла!

– Ну о чем ты говоришь! – сказала мать с улыбкой, которую не мог не почувствовать ее собеседник. – Какое зло, когда я люблю тебя.

Она никак не ожидала, что вдруг произнесет эти забытые много лет назад слова, и сердце захолонуло от испуга.

– Любишь? – переспросил он потрясенно и замолчал.

Пока тянулась пауза, мать напряженно размышляла: интересно, почему для него это стало таким сюрпризом? Неужели ее дочь не говорила ему этого вообще? Или в том тоне, которым говорила, всегда слышалось нечто иное – истерическое желание привязать к себе покрепче предмет своих чаяний и надежд?

– Эта новая квартира – для нас с тобой, – услышала она в трубке.

– Я так хочу на нее посмотреть!

Ей удалось не рассмеяться в голос: ведь не далее чем месяц назад она ходила по этой квартире вместе с ним (так это был он!), профессионально указывая на достоинства и недостатки.

– Когда ты прилетаешь? – спросил он.

– Завтра... Нет, уже сегодня.

– А в какой аэропорт? Каким рейсом?

Ей пришлось вкратце объяснить ситуацию, ведь время и место их посадки в Москве были непредсказуемы.

– Позвони мне, когда прилетишь, – попросил он напоследок. – Сразу, как приземлится самолет. Пока ты проходишь паспортный контроль и ждешь багаж, я успею подъехать.

– Я с мамой, – сказала она.

– Вот и познакомимся.

Запихивая дочкин телефон обратно в сумку, мать сознавала, что такого выражения на лице, как сейчас, у нее не было еще никогда. Она ощущала себя мудрым духовником и магазинным воришкой одновременно.

Дочь наконец-то вернулась в зал ожидания и шла по направлению к ней. Ее глаза припухли от слез, но лицо было тщательно умыто.

– Он звонил, – сказала мать.

– Я слышала, – отозвалась девушка. – Сейчас пошлю ему эсэмэску, чтобы больше меня не беспокоил.

Она достала телефон, но прежде чем начать набирать текст, некоторое время с горечью подержала аппарат на ладони.

– Знаешь что, – сказала мать, мягко кладя руку на ее запястье, – я хочу тебя кое о чем попросить. Не отвечай ему ничего, пока мы не приземлимся. А когда приземлимся, отправь одно слово – название аэропорта.

– Зачем? – Дочь испытующе вскинула на нее глаза.

– Как знать? – пожала плечами мать, безуспешно подавляя преображающую лицо улыбку. – Мне кажется, он должен к тебе прилететь.

Алмазная леди

I

Когда некая девушка сообщает «Меня назвали в честь...», вы автоматически подставляете в уме слово «бабушки» и теряете интерес. Но Саша Градова оказалась непредсказуема.

– В честь дедушки, – объявила она.

После этого я не могла не взглянуть на нее другими глазами.

Считается, что когда девушкам дают мужские имена, это неизбежно накладывает на них отпечаток. Якобы начинают проступать мужские черты. Так это или нет на самом деле, но в случае с Сашей мужской подход к действительности был налицо: ее разум жестко подчинял себе чувства. Даже не подчинял, а подавлял. Нет, она не была истуканом – огорчалась, радовалась и удивлялась, как любой нормальный человек, но совершенно очевидно, что ее вела по жизни голова, а не сердце. И за те три недели, что мы с ней провели вдвоем в одной комнате, я убеждалась в этом неоднократно.

Хотя, казалось бы, ну как можно сохранять трезвую голову в летней Испании, где веселье растворено в самом воздухе и от вас требуется лишь вдохнуть его, чтобы отдаться совсем иному, чем на родине, жизненному настрою. Москва начала девяностых могла порадовать разве что олигархов, сколачивавших в ней свои несметные капиталы; для всех остальных она представляла собой темные, неопрятные и враждебные человеку джунгли раннего капитализма. Непонятное общественное устройство, пустые прилавки, злоба и напряженность так и висели в воздухе. И ко всем этим прелестям – несколько слякотных зим подряд. Казалось, не только социум, но и природа не дают человеку ни малейшего шанса на радостное расположение духа.

Не то чтобы я кручинилась все эти годы – в юности такое вообще нереально, – но общий настрой чувствовала всей кожей. Родители, преподаватели, люди на улице... Их всех тяжело скрутили и оголили нервы безденежье и хаос. И надо же было мне именно в эту лихую годину страстно пожелать выучить испанский!

Возможно, именно по контрасту с угрюмой серой родиной Испания имела для меня некий романтический ореол: гитары, гранды, конкистадоры... Мантильи, фламенко, Кармен... Так или иначе, но я с энтузиазмом отправилась на курсы, где оказалась в одной группе с девушкой из гуманитарного вуза, моей ровесницей. На общем фоне Саша выделялась не всегда уместной серьезностью и отчаянной работоспособностью. Если я ходила на курсы для удовольствия и частенько могла подхалтурить с домашним заданием, то с Сашей такого не случалось в принципе. Преподавательница всегда вызывала именно ее, когда ответить не мог никто, и Саша неизменно оправдывала ее ожидания.