Искатель. 1964. Выпуск №5, стр. 29

— Рубашку из узелка возьми.

— Вшистско едно, — заметил Вацлав.

— Рвать куртку не стоит.

— Скоро? — послышалось сзади из темноты.

Наконец Гусев погасил фонарик и бросил через плечо:

— Осторожнее, товарищи.

Теперь, продвигаясь вперед, Мазур почти не отрывал ладоней от ослизлого дна трубы, чтобы, если попадется под руку осколок стекла или зазубренный металл, отстранить его и не напороться.

В темноте трубы маячили у него перед глазами горные куртины, поросшие яркой майской травой, пестрящие множеством цветов одуванчиков, желтых, на мясистых ножках. Именно эти цветы, похожие на крохотные подсолнечники, плыли у него перед глазами в кромешной темноте. Он знал даже, что сделает, когда увидит одуванчик. Он сорвет его, разотрет в ладонях и станет нюхать горький до пощипывания в ноздрях запах.

Блеклый свет фонарика забрезжил впереди. Стал виден зеленый круг трубы и черный проем справа.

— Третий поворот? — послышался голос Гусева. Он всегда спрашивал, какой по счету поворот они проходят, начиная с первого.

— Третий, — ответил Ситников, ползший за ним.

— Здесь нам надо сворачивать.

— Да, здесь, — подтвердил Ситников. Он задыхался. Еще раньше при попытке бежать из Штаммлага ему отбили легкие.

— Да. Нам надо сворачивать в третью трубу налево после четырех поворотов вправо.

Мазур сказал это, не дожидаясь, когда его об этом спросят. Он просто знал — так надо. Так было на каждом повороте. Но это совсем особый поворот — последний.

Они свернули. И невольно поползли быстрее, не осознавая даже этого.

Где-то за извилиной просевшей трубы, впереди, забрезжил свет. Это еще была не отдушина, не выход. Влажные стенки трубы отражали яркий свет дня, свет воли.

Казалось, потянуло запахом реки.

Свет на стенках переливался бликами. Но Мазур понял, что это еще не отражение солнца от поверхности воды, это просто неровности стенки.

— Выход!

Это крикнул Гусев.

И внезапно ведущий остановился. Остальные в торопливом движении наткнулись друг на друга.

— Решетка… Выход зарешечен…

Гусев подался в сторону, словно вжался в стенку трубы, чтобы тот, кто двигался позади него, мог увидеть толстые, в руку, чугунные прутья, преграждавшие путь к свободе.

Увидев чугунные прутья, Мазур тоже подался к стенке вправо.

Однако Гусев, обождав самую малость, опять пополз вперед.

Они доползли до самой решетки. Она была вделана метрах в двадцати от окончания трубы, в последнем стыке.

Нижние ячейки решетки забились. Жижа переплескивалась через порожек и ровно журчала.

Ситников, стоявший рядом с Гусевым, просунул руку сквозь ячейку решетки и помахал неизвестно кому, а может быть, ему очень уж захотелось, чтобы хоть рука его несколько секунд побыла на свободе.

Потом Гусев и Ситников очень тщательно обследовали места, где решетка была вделана в трубу. Замес цемента оказался хорошим. Он нигде не выкрошился. Решетка была совсем новая, почти не тронутая ржавчиной.

— Сработано на совесть.

Это были первые слова после того, как Гусев увидел решетку, а проговорил их Ситников.

Задние, которые не видели решетки, находились в темноте и расспрашивали передних.

— Тише! — приказал Гусев. — Может, здесь над нами пост.

Постепенно все осознали положение, в котором очутились.

Владимир МИХАЙЛОВ

СПУТНИК «ШАГ ВПЕРЕД» [2]

Он подумал, что никак не может уйти от проклятого вопроса, почему же гибнут люди. Какая целесообразность в том, что, спасая другого, человек погиб сам?

И все же он знал — и в этом есть целесообразность, потому что есть пропасть между спасением себя и спасением другого; и второе из этих действий свойственно лишь человеку — и только в том случае, если он настоящий человек. И, значит, был в этом смысл, если даже человечество в целом ничего от этого не выигрывало количественно.

Торможение прижало его к стене. Затем в камере стали слышны гулкие звуки — катер вошел в эллинг. Люк распахнулся.

Кедрин шел по коридору к залу. Вернее, шагал скваммер — безотказно работали сервомоторы, и это было счастьем.

Сам Кедрин не смог бы сделать ни одного шага: усталость все-таки добралась до него. И еще один скваммер шагал рядом, и это было совсем уж дико, потому что человек в нем уже не жил, не мог шевельнуть даже пальцем, но скваммер шагал себе враскачку, и это было все равно, как если бы шагал мертвый. Мертвые не ходят на Земле, но здесь оказалось возможным и это. Кедрин отводил и отводил глаза, но они наперекор его воле все поворачивались и поворачивались в ту сторону.

Хорошо, что хоть сзади шли живые — экипаж катера и те, кто их встретил; и среди них тот, кто торопливо просунул руку в приоткрытую дверцу, и ощутил неживой холод бывшего монтажника, и включил автоматику, заставившую механический костюм двинуться вперед… Очень странным оказалось то, что дверца в спине броненосного одеяния была приоткрыта. Это объясняло, отчего умер человек, но не объясняло почему. Не могла сама раскрыться дверца, защищенная изнутри двумя предохранителями противоположного действия, да еще и заблокированная вакуум-блокером. Это означало, что разгерметизировать скваммер в пространстве можно было только намеренно, а значит… Кедрин сморщился: нет, нет!

Потом был знакомый зал, и Кедрин прошагал к своему месту № 283 и открыл изнутри дверцу, это было очень трудно — мешали два предохранителя, хотя вакуум-блокер и отключился, — и вылез.

Лицо человека мелькнуло перед ним, человека, которого везли на носилках. Лицо с острыми полукружиями скул, с закрытыми глазами и губами, изогнувшимися в улыбку, усталую и — странно, или это только показалось Кедрину? — торжествующую… Кедрин вспомнил, кому принадлежал номер на спине этого скваммера и чье это было лицо.

Он медленно шагал по коридору. Как из тумана, выплыла его дверь. Кедрин остановился.

— Ничего, — услышал он. — Все-таки ты потом доказал и поэтому останешься монтажником. Но это будет решать весь спутник…

Потом из непонятного всплыло лицо с безмятежно-наивными глазами и странно не соответствующей этим глазам складкой у рта, резкой и упрямой.

— Тебе было страшно, Кедрин? — говорил Велигай. — Страшно? Он погиб, Кедрин? Да?

— Не страшно, — через силу сказал Кедрин. — Глупо.

— Пока неизвестно. Но, может быть… Бывает и так. Но и неразумный поступок может быть оправдан…

— Я устал, как никогда в жизни.

— А тебе не кажется, Кедрин, что никто не гонит человека туда, где возникает угроза гибели? Он идет туда сам, и всегда будет так, и без этого не будет человека.

— Отстань, Велигай, — сказал Кедрин, в изнеможении вытягиваясь на своем диване. — Я тоже шел сам, но это было нелегко…

Он уснул.