Дурочка, стр. 15

Отошел Петр от Рябого, к костру подсел, подбросил поленьев в костер.

Рябой кряхтя с четверенек встал, утерся, на Ганну угли глаз уставил.

— А все ж расспросить девку надо! — повторил с угрозой.

— Ты опять за свое? — повернулся к нему Петр.

— Клады пусть укажет! — закричал Рябой. — Где отец ее, Мамай, золотого коня зарыл. А не скажет — властям ее сдать! Пусть допросят. Они любого говорить заставят!

Ганна со страхом взглянула на Рябого. Побежала, спряталась за спину Петра.

Петр с земли поднялся.

— Ты вот что… Ты от девочки отстань! — Рябому сказал. И строго добавил: — Не бери грех на душу! Запомни! Мы — рыбаки, артель Христова: никого не сдаем, не предаем! Когда Христос на землю с неба спустится второй раз, то к нам первым придет, нас первых спросит: как вы тут без Меня были? Что мы Ему ответим?

Укутал Ганну потеплее.

— Спи, — сказал. — А мы рыбки тебе наловим, утром ухи наварим…

Повернулся к остальным Петр, закричал:

— Эй! Рыбаки! Вставайте! Андрей! Иван! Яков старший да Яков младший! Семен! Фаддей! Филипп! Матвей! Варфоломей! Фома! Айда на лодки! Сети поставим: скоро рыба пойдет…

Заплескались лодки в реке.

Рыбаки закинули сети.

Тихо стало.

Слышно было, как Петр над рекою молится:

— Честные ангелы-архангелы наши! Берегите и стерегите нашу рыбную ловлю: во всяк час, во всяк день и во всяку ночь. Силою честного и животворящего креста Господня, сохраняй нас, Господи, рыболовов, на древе крестном распятый Иисус Христос!..

Ганна закрыла глаза. Легла на землю. Ухо к земле приложила. Услышала: конь золотой под землей скачет, золотыми копытами стучит.

Сладко заснула.

24

На рассвете почуяла Ганна: перешагнул через нее кто-то осторожно.

Открыла глаза. Увидела чью-то спину, пошевелилась.

Человек оглянулся на нее — Рябой. Наклонился.

— Спи-спи-спи, — прошептал испуганно.

И пошел, озираясь, от костра к дороге.

Повернулась на другой бок Ганна, заснула.

25

Через минуту проснулась опять. Вскочила будто ужаленная.

Выбежала на дорогу: Рябой быстро шел по дороге к деревне.

Испугалась Ганна. К рыбакам сказать побежала.

Рыбаки у потухшего костра, как богатыри убитые, лежали, крепко спали.

Заметалась Ганна. Куда спрятаться, не знала.

Побежала к реке тогда, к броду.

Спустилась к воде, смотрит: как корабль, верблюд по реке плывет, Сулеймен.

Пошла ему навстречу. Сулеймен подплыл к ней. Обняла его за шею руками, на спину влезла, села.

26

Вставало солнце.

Из воды верблюд с Ганной выходил.

Чубатый проснулся, увидел.

— Ах, — ахнул, — Туба! Ханская дочь!

Ударила Ганна босыми пятками верблюда в бок.

Побежал верблюд в степь.

27

Ехала Ганна на верблюде по степи. Есть захотела. Смотрит — в балке вдоль по склонам дикий терн растет. Слезла с верблюда, вниз спустилась.

На колючих кустах, как чернильные капли, черный терен висел.

Потянулась рукой к терну — тернием руку до крови оцарапала.

Облизала кровь, опять потянулась — уколола теперь палец.

Осерчала на терен Ганна, пошла на куст грудью: ощетинился куст терновыми иглами, не подпускает.

Опустилась на землю. Уколотый палец болел сильно. Вверх его подняла, подула.

Вдруг из ниоткуда, будто с неба спустилась, прилетела стрекоза. Шелестя слюдяными крыльями, села на палец.

Замерла, увидев Ганну. Удивленно на нее уставившись, смотрела.

Замерла и Ганна. Выдохнуть боясь, стрекозу разглядывала.

У стрекозы было легкое, почти невесомое, будто ненужное ей, сухое тело. У стрекозы были легкие, прозрачные, как воздух, крылья. На круглой же голове ее помещались два огромных глаза. Они были во всю голову и вместо головы — глаза. Она будто думала глазами. Стрекозу, словно легкую и невесомую душу, спустили с небес на землю — смотреть.

Когда насмотрится — улетит в небо.

Напряженно — выпуклым твердым внимательным взглядом, будто запоминая ее, — смотрела стрекоза на Ганну.

Так и смотрели друг на друга: глаза в глаза.

— Раз верблюд здесь, то и она здесь, — вдруг услышала Ганна знакомый голос. — Далеко не ушла. В балке небось спряталась!

На склоне балки рядом с верблюдом стоял Председатель. Прямо на Ганну смотрел и не видел: солнце глаза слепило.

Размышлял вслух:

— Девчонку поймаем, а верблюда в колхоз заберем. Верблюд может двести дней не жрать. Без жратвы работает. Выгодное животное для колхоза!

К нему подошел Рябой, не видя, тоже слепо, посмотрел на Ганну.

Ганна попятилась. Хрустнула под ней одна веточка — выдала.

— Вот она! — повернув голову, закричал Председатель, указывая на Ганну пальцем.

Рябой бросился вниз, побежал к Ганне.

Ганна быстро легла на живот, поползла, как уж, под терновник. Терновник остья свои спрятал, пропустил Ганну.

Перед Рябым ощетинился, не пускал.

Рябой начал куст ломать. Окровавив руки, выдернул куст. Спряталась Ганна за другой куст. Выдернул и этот.

Побежала Ганна через колючую чащу. Рябой двинулся за ней напролом. Оглянулась Ганна, видит — Рябой ее догоняет, — спряталась за чахлый куст. Не дыша за кустом сидела.

— Вон она! — сказал Председатель сверху, указывая на Ганну.

Рябой повернулся, пошел прямо на Ганну. Углями глаз Ганну жег. Схватил куст, стал ломать. Затрещали ветки, словно кости. Наклонился, хотел Ганну схватить — шипы будто ножи в его глаза вонзились. Потухли угли. Зарычал Рябой, как раненый зверь. Закружился на месте, кровавыми глазами на Ганну слепо смотрел, окровавленными руками Ганну поймать пытался.

Увернулась Ганна и побежала, через чащу, через терновник продираясь. Выскочила на другой стороне балки. Побежала в степь.

— Стой! Все равно поймаем! — кричал Председатель с другой стороны балки. — Вернись! От жары в степи сдохнешь, дура!

28

Ганна уходила все дальше и дальше в степь.

Солнце стояло уже высоко в белом выгоревшем небе.

Степь, стальная от полыни, постепенно накалялась, как сковорода. Становилось жарко.

Руки и тело Ганны были изодраны терновником в кровь, и раны саднило.

Хотелось пить.

Ганна оборачивалась и там, далеко внизу, видела речку, от которой она уходила все дальше. Речка сверкала на солнце и становилась все меньше и меньше, будто усыхала у нее на глазах: ее уже всю можно было поместить в кружку.

Хотелось выпить речку.

Ганна облизывала пересохшие губы.

На лице выступали капли пота и высыхали, оставляя следы соли, — выступали новые капли. Волосы стали мокрыми, темными, и солнечные лучи падали теперь, словно стрелы в мишень, все на темную голову Ганны. Обхватив ее, свою бедную голову, руками, Ганна побежала.

Бежать было некуда. Кругом была степь. Несло жаром как из печи. Ганна в изнеможении села. Хотелось пить, пить, пить…

Увидела под собой зеленые травинки, сорвала одну. Запихнула в рот, начала жевать. Сорвала другую: белыми каплями вытекало из стебля молоко. Обрадовалась, засунула стебель в рот: губы и язык стали горькими — это был молочай. Выплюнула, заплакала. Слезы падали на руки, и Ганна начала их слизывать. Но они были так же горьки, как и молочай. На лице слезы высыхали, и кожу под глазами стянуло, и она зудела от соли.

Она обернулась, чтобы посмотреть на далекую реку с прохладной водой. Река, сверкая и извиваясь, вдруг улыбнулась Ганне злобно сверкающей, лукаво ускользающей змеиной улыбкой и исчезла.

И Ганна поняла вдруг, что не дойдет. С укоризной, как на убийцу, посмотрела на солнце. И увидела: в белом выжженном, словно степь, небе — одиноко, как и она, Ганна, шло маленькое сморщенное солнце и само страдало от жара, неизвестно откуда идущего. Но солнце упорно шло и шло себе по небу.