Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста), стр. 18

И добавлено на всякий случай:

83-я с краю… Где ж мне её найти, с какого краю искать?

Вот устроились — у всех с краю! Ответить им трудно…Или вправду здесь никто ничего не знает — чего возьмёшь с Дураков?

А там, во дворце, ребята наедине с голодным Волком… Что же делать?

Я побежал вдоль улицы искать край. Тянулись стеной глухие заборы, колодцы, куда нельзя плевать, вырытые другим ямы…И тут я понял — у этой улицы никогда не будет ни конца, ни края, потому что она кольцом опоясывает царство и замыкается, подобно наручнику. Вот и получается, что все дома — с краю.

Все в стороне. Никто ничего не хочет знать. Царство Непроходимой Глупости. А меня наши ждут.

Был бы я Петровой, я бы, конечно, заревел. Лучше бы вместо меня пошёл Суховодов — он бы наверняка что-либо придумал. Только не останавливаться, на Куличках нельзя останавливаться! Хоть бы одна хата «не с краю»! Откуда-то ведь должен вестись отсчёт…

И всё-таки я её нашёл, маленькую хатку, которая не сумела втиснуться в общую улицу и была расположена чуть отступя, как бы в переулке.

На стук мне открыла девчонка, впустила в хату, выслушала, посочувствовала, а потом откинула платок и отвела прямо к 83-й хате с краю. Так её и звали: «Дурочка из переулочка». Хорошая девчонка, хоть и Дурочка. Если б не она — пропал!

Я мчался со всех ног, под мышкой у меня ворочался великолепный толстый бапашек в бумажке. Я очень беспокоился, что Сердитый меня не станет дожидаться, но он терпеливо ждал в условленном месте.

Наверное, в любой стране, даже самой дурацкой и несправедливой, встречаются хорошие люди!

Стоящая на телеге бочка была наполовину заполнена водой. Когда я в неё забрался, вода поднялась мне по грудь. Барашка я положил на плечи, как воротник, а Ворона вытащил из-за пазухи и посадил на барашка, чтоб не захлёстывала вода.

Ворон сидел нахохлившись и молчал.

Я мучился морально и физически. Морально из-за Ворона и потому что очень беспокоился, как там ребята, а физически — потому что вода была мокрая и холодная, а барашек на моей шее — вертлявый и тяжеленный.

Вот когда я по-настоящему завидовал Суховодову!

ГЛАВА 8

Волк выл на весь дворец, а я сразу успокоился — значит, голодный, пока никого не сожрал. От его воя Стражники, виджимо, разбежались кто куда, и я свободно проник во дворец. Вверх по лесьнице, по коридору, побыстрей отпер дверь, за которой слышался вой, и…

Петрова, Макар и Варвара, совсем белые от страха, стояли на подоконнике, готовые в любую минуту прыгнуть вниз, во двор, а Суховодов самоотверженно отражал атаки разъярённого Волка, который бросался на Суховодова, тут же с визгом отскакивая, будто его током било, но от суховодовской неприкосновенности ещё больше свирепел.

Как же я был прав, что оставил Суховодова здесь!

Я швырнул Волку несчастного барашка, которого тот тут же проглотил вместе с бумажкой. Брюхо у Волка раздулось, глаза погасли. Он зевнул, лёг на толстое своё брюхо, положил голову на лапы и грустно уставился в Лес.

Петрова свалилась с подоконника мне в руки и заревела в голос.

— Что тут бы-ы-ыло! Ты нарочно так долго шлялся, чтоб он меня сожра-ал! У, тварь!

Петрова пнула Волка ногой в бок. Тот даже не шевельнулся.

Понемного все успокоились, и я стал рассказывать про царство Непроходимой Глупости, про чёрный город, про то, какие в нём дурацкие порядки. Как Дураки обманывают друг друга и самих себя, про пироги с нерыбонемясом, про посёлок «Крайняя глупость», где у всех хата с краю…

— А что с Вороном, — вдруг спросила Петрова, — Почему он такой грустный? И молчит…Ну, пожалуйста, скажи что — нибудь.

— Я — Белая Ворона, — едва слышно произнёс Ворон.

— Что? Какая ещё Ворона?

— Белая. Всегда непр-рава. Белая Ворона всегда неппр-рава.

— Алик, что с ним? Он болен. Что ты с ним сделал?

Конечно, можно было бы соврать, но, как говорит папа, надо иметь мужество. Пришлось рассказать правду.

— Эх ты! — только и сказал Петрова. Остальные молча смотрели на меня, а я бы охотно провалился сквозь землю, если бы знал, как.

— Ты был прав, — вытирая слёзы, уговаривала Петрова Ворона, — Ты конечно же Чёрный Ворон, ты всегда прав. А они — Дураки. Ну скажи что-нибудь правильное, умное…

— Невер мор! — каркнул Ворон.

— Это он по — английски, — перевёл я хмуро, — Что означает «никогда».

— Что «никогда»?

Этого Ворон не стал объяснять. Только вяло, без выражения повторял:

— Невер мор. Невер мор. Белая Ворона.

Видимо, бедняга сошёл с ума. Немудрено, конечно, когда ты всю жизнь был Чёрным Вороном, Который Всегда Прав, а тут весь мир твердит, что ты — Белая Ворона, что ты вовсе не права, что ты — вовсе не ты, и даже твой хозяин от тебя отрекается. Ох, до чего было тошно!

— Невер мор. Я — Белая Ворона.

— Хочу Белую Ворону! Хочу в свой зверинец!

Это кричал толстопузый мальчишка, который вбежал в коридор, волоча за собой на верёвке такую же пузатую бутылку с себя размером.

— Сам ты Белая Ворона! Это наша птица, она больна. Отвали!

— Хочу-у! Дайте! Я Федот!

— Федот, да не тот. Отвали, тебе говорят.

Я пнул его совсем легонечко, а Федот так завизжал, что на люстре зазвенели подвески, а Волк ощетинился и оскалил зубы.

Мальчишка визжал, вопил, топал ногами, и его вой оказался посильнее волчьего. Дверь, за которой шёл Разговор в Пользу Бедных, распахнулась, из неё посыпались Круглые Дураки, и к мальчишке… А тот залез в свою пузатую бытылку и оттуда продолжал вопить. Из восклицаний да причитаний я понял, что Федот — царицын сын и что Ворона у нас всё равно отберут.

— Я Белая Вор-рона! Невер Мор.

Я взял Ворона на руки и шепнул.

— Лети-ка назад к Чьёйтовой Бабушке. Она тебе скажет, кто ты н самом деле. Ведь она всезнающая!

Ворону моё предложение понравилось. Он оживился, каркнул, забил крыльями и выпорхнул в окно. Федот взвыл пуще прежнего. Стражники бросились к нам. И вдруг откуда-то сверху послышалось грозное:

— Замрите, Дураки! Пусть гости из мира Людей войдут.

Мы с Петровой вошли в зал заседаний.

Раскрасавица-царица сидела на троне. Длинное чёрное платье, золотая корона на золотых локонах, лицо даже на настоящее непохоже, до того красивое. Говорила царица как-то странно, одними губами. Она сказала, что рада приветствовать в своём царстве гостей из Мира Людей. Что она нас, так и быть, пропустит к Лесу. Но мы, со своей стороны, должны ей обещать, что, когда вернёмся, расскажем людям, какое у неё замечательное и правдивое царство.

Тут меня и прорвало. Так приятно было после истории с Вороном отвести душу, что я, не обращая внимания на предостерегающие гримасы Петровой, заявил, что в Непроходимой Глупости ничего замечательного нет. И вообще — что это за страна, где дважды два — пять, где на неделе — одни рабочие пятгицы и нет права на отдых, где дураки едят пироги, а умные — объедки, где у всех хата с краю и даже Чёрному Ворону врут, будто он — Белая Ворона, и всё такое.

Говорил я, говорил, а у царицы на лице по-прежнему ничего не изменилось. Ни удивления, ни возмущения, ни гнева… Будто я не с самой царицей общаюсь, а с её портретом.

Мне стало не по себе, и я замолчал.

— Кто ему позволил выйти из дворца? Господин Держатель Ухо Востро!

Из-под трона выполз господин с огромным торчащим ухом, похожим на лопух.

— Не могу знать, Ваше Сверхсовершенство! Расследую и доложу. Виноват, Ваше Сверхсовершенство! Вы сегодня прекрасны, как никогда, Ваше Сверхсовершенство!

— Ладно, ладно, — голос у царицы смягчился, — А ты, Качалкин? Ты тоже находишь, что я — раскрасавица?

— Нахожу, — сказал я, — Вы даже красивее Стакашкиной из шестого «А». Но всё равно внешность не главное.