Тринадцатый год жизни, стр. 26
Она сердито доела бутерброд, выпила холодной воды, в которой сверху плавало несколько «самолётиков» — берёзовых семян. Тут вспомнилось ей что-то очень далёкое, очень раннее что-то, из самого детства. Такая же вода и берёзовые семена по ней… А рядом была мягкая и большая Горина рука. И всегда тёплая. И Стелла тогда не знала ещё никакого Игоря Леонидовича Страхова.
Она попробовала сделать так, чтоб Гора заслонил отца. Но этого не получалось. И тогда она поняла: она не хочет, чтобы Гора заслонял ей отца. Как-то сделалось смутно на душе. Неловко перед Горой. Опять чтобы что-то делать, она полезла в палатку. Легла на отцовский надувной матрац поверх спальника. В палатке было душно, устало ныл комар.
От этой духоты Стелла сделалась вялой и ещё более скучной, неопределённой. Решила, сердясь на саму себя: «Ну и буду здесь лежать». Отвернулась к пахнущей чем-то казённым брезентовой стене. Даже вроде задремала. Но не задремала, а была в оцепенении, какое случается с жуками, когда до них неожиданно дотронешься прутиком, и они сразу замрут, словно умрут.
Вдруг ей представилось, как некая женщина заглядывает в палатку: «Деточка! У тебя голова болит?» Вот уж этого ни за что не хотела бы Стелла. Может, они уже именно сейчас подходят к поляне!..
Чуть не кубарем вылетела наружу. Кругом никого, ни одного шевеления. Вот всё-таки Подмосковье: какой-нибудь час ходу от ближайшей железной дороги, а тишина, как при мамонтах. Костёр окончательно погас, из последней головни синей ниткой разматывался дым. Стелла вслед за этой ниткой подняла голову.
Над нею было небо, какое увидишь, может быть, раз в жизни. Да и то не во всякой жизни!
Словно некий художник аккуратно счистил ножом-мастихином лишнюю белесоватость с этих высоких сентябрьских небес. Облачный налёт оставался, но лишь толщиной в паутину. И сквозь неё особым пронзительным светом сияла синева.
Несколько страниц назад мы сказали, что вот и кончилась, мол, её счастливая неделя. Нет, не кончилась ещё! Да и трудно не быть счастливым, когда лежишь вот так на стылой уже, а всё ещё тёплой осенней земле и смотришь в такое небо. Которое бывает лишь редчайшими днями сентября и редчайшими днями апреля.
Но снова её толкнула в сердце пружина горячей неприязни. Снова она услышала несуществующий голос этой несуществующей женщины: «Деточка! Что же ты так лежишь?..»
Забыв про небо, про чудо подмосковной тишины, она вскочила. Быстро — чашки ополоснуть, хлеб, повидло убрать… И снова: «Какая хозяйственная девочка…» Нет, не станет она убираться. Вот просто сядет и будет сидеть. «Какая задумчивая и симпатичная девочка…» Да господи! Куда же ей деваться?
А никуда… Некуда! Пока она не узнает, есть там эта женщина или нету. Какая, ёлки-палки женщина?! А сама знаешь какая! Которая приехала к отцу!
И снова пружина больно заработала внутри. Спасаясь от неё, Стелла прошла по поляне, подобрала все бумажки. Куда их? В костёр! И пусть костёр горит — для уюта. У нас тут и без вашего прихода было хорошо! Нырнула в палатку, спальники, матрасики подровняла. Вылезла, придирчиво осмотрела лес, траву — вроде всё в порядке…
«А я сама-то?!»
Опять в палатку, выхватила из рюкзачного кармана зеркальце, щётку… Просто счастье, что вспомнила: она была до ужаса непричёсана. Да и пуговку на рубашке можно застегнуть. Или встретить её в купальнике? Но было как-то глупо — в купальнике и без солнца.
Волосы у неё отчасти вились, отчасти это «виение» ей удавалось сделать при помощи некоторых движений щёткой. Она причёсывалась перед зеркалом, и что ни секунда, это занятие придавало ей всё больше уверенности. Усмехнулась чуть презрительно: «Здравствуйте, хоть вас сюда и не звали…» Получалось, можно сказать, отлично.
И тут она услышала приближение тех, кому должна была сказать своё «здравствуйте».
«Жена найдет себе другого…»
Она запахнула брезентовую дверь и затаилась у крохотной дырочки в стене, словно нарочно сделанной для наблюдения. Как тот солдат, который остался один в засаде, чтобы прикрыть отступающий отряд.
Закачался бузинный куст, словно ему дали пинка, чтоб не торчал на дороге. Появился отец. Однако Стелла продолжала держать на мушке выход из леса.
Скоро куст перестал качаться и снова принялся расти, как и положено всему живому в лесу. Стелла ещё ничего не успела сообразить, а тем более обрадоваться, когда правая палаточная стена вдруг начала валиться внутрь, словно бы земля поднялась на дыбы.
Ужом Стелла выскользнула из-под неё — прямо в дверь, прямо на свободу… Отец безжалостно выдирал из земли колышки, и палатка всё грустнее обвисала и падала, как похудевший воздушный шар.
— Эй! Ты зачем?
И догадалась сама: не приехали голубчики. Смешанное чувство радости и досады охватило её. Очень похоже на то, когда в рот вам попадёт кусочек мыла: вроде сладко, а в то же время такая дрянь!
Неожиданно отец снова воткнул в землю последний вырванный колышек:
— Правильно… Надо сперва оттуда всё выгрести, а потом уж и палатку кончать.
К нему не приехали, и тогда он сам решил умотать. Как будто он своим уходом кому-то сможет отомстить… Так глупо!
Отец в это время смотрел на неё сердитыми и удивлёнными глазами:
— Ну что?.. За чем дело-то?
Он хотел, чтобы Стелла лезла добывать вещи из палаточных развалин. Во-первых, мол, она — миниатюрное создание, а во-вторых, «дети» и, значит, обязана.
Ещё секунду назад она хотела попросить его: давай останемся, мы и без них проживём неслабо. Но теперь уж извините! Мой вам пламенный пардон. Стелла не из тех, кто набивается. Опять показалась и, мелькнув, пропала тень «той самой женщины».
Ну что ж, будь по-твоему, Змей Горыныч. Она заползла в бывшую палатку. Скоро, просто удивительно, нашла свой свитерок, купальник, щётку для волос, зеркало, проверила кошелёк. С презрением оттолкнула пару консервных банок, которые скатились ей под ноги из его рюкзака… Ну вот и всё.
Вылезла бывшая колдуньина внучка… Не стоило врать, было страшновато делать такую дерзость. Поднялась, стала отряхивать джинсы, хотя этого вовсе не требовалось. Но Стелла оттягивала минуту решительного объяснения. Он её спросит: «Ты куда?» А она ответит: «По грибы!»
— Уходишь? — спросил отец. Вернее, не спросил даже — сказал. И отвечать не требовалось. — Ну что же, это в духе времени. Когда тебя начинают бросать, то обычно бросают все.
Честно говоря, Стелла не поняла его. Не до того было, чтоб останавливаться и решать его кроссворды. И, гордо не бросив ни слова в ответ, она пошла прочь с этой поляны.
Но здесь надо бы честно признаться кое в чём. Ссориться и уходить, громко хлопая дверью, — это хорошо где-нибудь в Москве… вообще в населённом пункте, когда ты можешь быть совершенно уверенной, что тебя волк не заест и тебе не придётся определять дорогу с помощью компаса.
А Стелла как раз попала именно в такое место, где ни в чём безопасном уверенной быть нельзя. И очень скоро это поняла — почти сразу, как только оказалась в лесу одна. А ведь в лесу стоит пройти первые десять деревьев, и вот ты совершенно одинока.
Злость и гордость заставляли её идти вперёд. Но страх цеплялся за ветки, тормозил, словно липкая паутина.
Наконец Стелла поняла, что не может идти дальше, что всё время ей кажется, будто впереди, за кустами и частыми ёлками, кто-то притаился… Моряки говорят: самое страшное на корабле — это паника. Пожалуй, в человеческой душе тоже.
И вот теперь, чтобы окончательно не поддаться этому ужасному чувству, Стелла уселась на пенёк, поставила рядом свою сумку. Эх, жалко, что нигде поблизости не было художника или фотографа! Хорошая бы получилась картинка на тему: «Дети! Будьте внимательны! Не убегайте от родителей в дремучих лесах!»
Да и вообще не убегайте от родителей. К добру это не приведёт. И не фыркайте по каждому поводу, словно вы раскалённый утюг, который приблизили к мокрой тряпке.
Обо всём этом думала сейчас Стелла, сидя на пеньке. Но только думала она совсем не в такой форме, без тени юмора… Она припомнила своё поведение за последние полторы недели. Получалось какое-то сплошное убегание. Убежала от Игоря Леонидовича на ярмарке, ушла от Горы с дачи, теперь опять гордо хлопнула… веткой. Глупо как-то и однообразно. Похоже на лопанье мыльных пузырей.