Его среди нас нет, стр. 19

Поздний звонок

Вечером, перед тем как пойти спать, Таня проанализировала истекший день и осталась им довольна.

И чем-то она была недовольна… Несколько секунд послушала, как за стеной гремит хоккеем телевизор и перед телевизором беснуется сосед.

Нет, она чем-то все-таки была недовольна.

Зазвонил телефон. Это бабушка, как она выразилась, «решила Танечку послушать». Возвращалась с вечерней дойки и по пути завернула в правление. Глядь — в кабинете у директора пусто, телефон свободный…

Знала Таня, какое такое это «по пути»: целый лишний километр надо отшагать — по ночи, по слякоти. И километр обратно.

После бабушкиного звонка какой-то комок в душе у нее размягчился, и она поняла, что за недовольность мешала ей спокойно лечь спать Сережины слова: мол, надо Алену предупредить… То есть, что он у нас такой дико добрый, а Таня, значит, получается злодейка?

Вот почему она и не могла по-настоящему подружиться с Крамским — он как-то не до конца разделял ее позицию.

Таня продолжала сидеть перед телефоном. А за стенкой продолжал грохотать хоккей.

И вот она сняла трубку, набрала номер. В голове мгновенно родился план. Что ж, будь по-твоему, она предупредит.

— Ой, але… Это Алена Робертовна? Извините, Алена Робертовна. Это Садовничья Татьяна, ваша ученица. Хотела позвонить в другое место, а машинально набрала ваш номер… Извините, пожалуйста. Спокойной ночи! — и разъединилась.

Алена медленно положила трубку, сделала почти беззвучным вечер балета. Странный был, однако, звонок. «Собиралась в другое место, машинально ваш номер». Машинально? Это когда он все время у тебя на уме. А почему?

И девочка какая-то не совсем понятная. Несколько раз Алена ловила на себе ее взгляд. Такой оценивающий, что ли. Словно решает, иметь с ней дело или не иметь.

И еще сегодня что-то… Сегодня…

А! На литературе. Ее вопрос про контрольные. Он ведь странный! Ребята не любят узнавать о контрольных, потому что боятся. И всегда ждут — пусть сам учитель скажет. И даже, замечала Алена, жила в ее учениках фантастическая надежда, что, может быть, «училка» совсем забудет про контрольную.

А эта вдруг сама… Странно!

Алена (она отлично помнила то свое состояние) хотела даже подшутить над такой небывалой решительностью. Да запнулась! Вспомнила, что контрольная-то еще не проверена.

А кстати, где тетради?

Хм… Абсолютно вылетело из головы.

Но ведь на уроке думать о постороннем некогда. Там и растеряться-то некогда!

И потом тоже не нашлось минутки. Опять с завучем про этот журнал… В общем, за целый день она не вспомнила про тетради ни разу: как-то не раздавалось внутри сигналов беспокойства. Только вот теперь, этот случайный звонок…

Случайный ли? Да что она такое начинает думать! Совсем с ума сошла!

Опять включила балет на нормальную громкость. Но действительно, где же все-таки тетради?

А-а! Вспомнила! Где-то их оставила. Проклятая рассеянность! В какой-то камере хранения. Еще номерок болтался в кармане. Ну да, перчатки вынимала…

Как читатель может догадаться, в пальто — и нигде в другом месте! — номерка не оказалось: Таня Садовничья была тому причиной. И Алена уже сама себе не верила: в этот раз он мелькнул перед глазами или прошлой осенью? Ужас был еще в том, что она совершенно ясно вспомнила номер этого номерка — шестьдесят восемь. Бред какой-то!.. Что за шестьдесят восемь? Журнал, теперь тетради…

Спать Алена Робертовна легла растревоженная. Ночью привиделось ей, как она ходит по каким-то коридорам и без конца рассказывает про исчезнувший журнал, пишет объяснения. А кругом бесконечно тоскливый полусвет. И наконец она входит в какую-то комнату, а ей говорят: «Ну вот вы и пришли».

Смотрит, а на окнах решетки! И тогда она горько заплакала.

Так и проснулась — серым утром вся в слезах.

Таня удивлена

— Может быть, не все обратили внимание на мой вопрос, который я спросила тогда у Алены, — так начала Таня Садовничья свою речь.

На самом деле она была уверена, что внимание обратили все. И ей, признаться, было странно заметить на их лицах тупое, именно так подумала Таня, тупое недоумение.

Но умный человек должен уметь прощать окружающим и непонятливость, и нелепость, и насмешку, под которой чаще всего скрывается самое обычное недопонимание. Примерно так думала Таня, и эти мысли помогали ей успокоиться.

— Я спросила у Алены — где тетради с контрольной? Вот что я спросила! А она сделала растерянное лицо.

И здесь Таня выложила на стол трехэтажную тетрадную стопку.

Это хорошо получилось — она могла судить по раскрывшимся ртам. Только помощник ее, Крамской, сидел как бы несколько равнодушный. Но ведь он все знал. Да еще Самсонова и Серова из разных концов класса светили на нее завистливыми глазами.

Извините, девочки! Хотите быть в центре внимания, думайте, соображайте, работайте! А не только живите прошлыми заслугами…

Зато уж остальные были под ее гипнозом!

И здесь без шуток надо заметить, что в такие минуты человек в глазах очень многих становится — причем на всю жизнь — выдающейся личностью. Потом в семейных легендах, внукам своим, будут эти шестиклассники рассказывать, что, мол, когда-то свела судьба с некоей Таней Садовничьей. Что с нею теперь, не знаю, но, уж наверное, стала большим человеком!

И Таня в эти минуты особенно ясно чувствовала, как растет и мужает ее… знаменитость.

Знаменитость… А хорошо это или плохо? Вопрос, который в этой книжке разрешить совсем не трудно.

Совершенно точно, что о купании в лучах славы мечтают многие. И наверное, в принципе здесь ничего плохого нет. Плохо, когда эти многие стремятся получить славы больше, чем они заслужили. И счастья больше, чем они заслужили, и успеха, и всего остального, на что человек должен тратить свой нелегкий труд.

Но ведь за все надо чем-то расплачиваться… Кстати, расплата не жестокость какая-нибудь, не случайность неприятная. Она — как закон жизни.

А те, которые стремятся получить хорошее во что бы то ни стало, они часто отдают в уплату чужое человеческое счастье, или благополучие, или спокойствие… Бывает, и чужие человеческие жизни. А что, говорит, я мог поделать? Это было необходимо.

Врет он!

Спокойно и точно Таня изложила ход расследования. Лишь замолчала историю с номерком. Способы, которыми достигнут успех, считала она, в конце концов не так уж важны. Важен результат. А он лежал на столе.

— Я предлагаю устроить ей последнее испытание, дать последний шанс, положить тетради где-нибудь на видном месте — с намеком. И уж если она опять не признается про журнал, тогда… — Таня хотела произнести слово «суд». Но какой в самом деле над учительницей суд? — Тогда выложим ей все доказательства. И пусть она постоит и покраснеет.

— Предлагаю прямо здесь тетради оставить! — волнуясь, крикнул Алеша Воскресенский.

— Она придет, увидит, должна будет спросить, откуда мы их взяли… — Таня покачала головой.

— Ну и пускай!

— Не получится испытания, понимаешь? Вместо испытания сразу начнется суд. — Все-таки не удержалась от столь притягательного слова.

И шестой «А» сейчас уже услышал его.

О чем он подумал в этот момент, шестой «А»?

О чем ОН подумал? Но ведь это не один человек. Каждый думал свое.

Чего там притворяться — кое-кому хотелось устроить это представление: «Ну что, попалась?!» За все двойки, за все наставления… «Ты — нас. А теперь мы — тебя!»

А были, которые испугались и просто затихли:

«Да ну еще — скажешь, а потом Алена Робертовна как узнает…» Хотя и эти были бы не прочь «полюбоваться».

И были третьи, которых было большинство. Каждому из них хотелось крикнуть: «Да вы что, ребята?! Какая-то Садовничья будет нашу Алену унижать, будет проверять на ней разные свои дурацкие предположения, а вы?..» Ведь действительно: уж Алена-то Робертовна, уж с нею-то столько всего! Ведь тетю свою родную меньше видишь, чем ее…»