Близнецы и Сгоревший Замок, стр. 18

Потом наконец он понял, что дело не в этом камне, а в самой обертке. На обратной стороне ее были написаны слова. Так что камень являлся лишь «скромным почтальоном». Принес он записку следующего содержания: «Твоя дура в будке — сквер на ул. Льва Толстого».

Он побежал к калитке. На полпути сообразил, что надо одеться, запереть дверь… Посмотреть, выключен ли газ. Но так или иначе через пять минут он был на автобусной. Улица Льва Толстого недалеко от Острова. Надо еще одну лишнюю остановочку проехать в сторону центра или две — ему однажды Лида ее показала, эту улицу. Говорит: «Красивейшая в нашем городе. На ней, по легенде, Лев Толстой жил несколько дней, когда ехал на Кавказ». Олег еще тогда пошутил, до чего ж странно расположен город Чашкин: Пушкин через него едет на север, Толстой — на юг…

Сейчас эти воспоминания прошуршали у него в голове какой-то совершенной шелухой. Главное, он понял, дотуда ехать примерно полчаса… Автобус подошел сразу! Что для автобусов, как всякий знает, большая редкость. А для чашкинских — тем более.

Но все равно оставалось полчаса. И это были самые ужасные полчаса в его жизни. Не стоит их описывать, как не стоит описывать состояние человека, у которого правая рука здоровехонька, а, левая сломана! Олегу даже уступили место. Вернее, женщина какая-то выходила, встала и прямо говорит:

— Садись, мальчик! — чтоб никто другой не сел, что, дескать, она именно ему уступает. А потом тихо добавила: — Ты что, плохо себя чувствуешь?..

Наконец они кончились, ужасные тридцать минут, автобус подъехал к нужной остановке, Олег помчался через дорогу. Впереди был виден сквер с какими-то металлическими людьми, которые частично стояли, частично сидели на каменном низеньком постаменте… Знал бы он, что именно здесь каких-нибудь два часа назад пряталась Оля и отсюда извлек ее хитрый бомжонок.

Само собой, Олег ничего этого не знал. Он вбежал в сквер. И очень скоро увидел среди нечастых деревьев каменную будку. Что она тут делала и чем являлась раньше — понять было невозможно. Просто каменный, кирпичный такой кубик. Может, там дворники свой «инвентарь* хранили? Шут его знает.

Эти мысли глупо, как шарики от настольного тенниса, колотились у Олега в голове, пока он бежал к будке… Дверь, обитая железом, на двери замок.

— Ольга! Олечка!

Несколько секунд никакого ответа, потом — ужасное какое-то мычание. Олег с остервенением пнул дверь ногой… На ней даже ручки не было. Бросился вокруг будки. Ага, вот оно — вверху, под самой крышей, окошко. Подпрыгнуть… недопрыгнешь.

А, ясно! За секунду он вскарабкался на стоящее рядом дерево. При этом изрядное количество снега с ветвей просыпалось ему за шиворот и в рукава. Это привело Олега в чувство. Он подумал, что, если начать тут сходить с ума и устраивать истерики, ничего хорошего не будет. Сейчас надо совершенно хладнокровно пройти по вот этой толстой ветке, потом прыгнуть, ухватиться за край окна… Жаль только, что на нем решетка. Однако нет таких решеток, которые нельзя было бы отломать!

Четыре шага по ветке. На последнем она уже здорово прогибалась. Значит, оттолкнуться по-человечески Олегу было нельзя. Приходилось просто падать вперед.

И все же ему удалось уцепиться пальцами за край окна. Он ударился коленками о стену. Однако не заметил этого, легко подтянулся:

— Олька! Олечка!

Снизу опять послышалось это мычание. И, повисев какое-то время, Олег наконец смог рассмотреть в темноте, на дне этого каземата… Елы-палы! Он увидел свою родную сестренку с какой-то тряпкой на голове, связанную по рукам и ногам.

Тут просто невероятная ярость охватила его. Олег схватился за решетку, стал трясти ее. И решетка действительно поддалась. Стала гнуться. Но, уже падая в снег, Олег сообразил две вещи. Первая: если он даже и влезет туда через окно, это им мало поможет — дверь-то на замке. И вторая: он через это окошко туда никак не проберется. Потому что для кошки оно — да, широкие ворота, а для человека — настоящее игольное ушко.

Вскочил, почувствовал, что во время прыжка с дерева коленками треснулся о стену довольно-таки прилично, особенно правой. С коленями у цирковых всегда проблемы. Их надо беречь больше, чем зеницу ока! Но сейчас Олег, пусть и хромая, побежал назад, к двери… Чего же делать-то?

И, хоть и говорил себе, что нельзя терять голову, однако потерял ее. Схватился за замок, который был продет в мощные такие, вовек не сломать, петли, начал его трясти… Это было вообще-то похоже на истерику. То есть он совершал поступки абсолютно не достойные мужчины.

Однако в результате они ему и помогли.

Замок вдруг раскрылся, представьте себе!

Как же так?.. А очень просто. Он, оказывается, не был заперт. Просто дужка была всунута внутрь для вида. А теперь она оттуда выскочила.

Почти не веря себе, Олег распахнул дверь, бросился к Ольке своей родной… В другой раз фиг я тебя отпущу на свидание, дурочку такую: все же она была младше Олега на три с половиной минуты.

Но еще не успев ее развязать, не успев даже отодрать с губ ее скотч, только сняв с головы черный мешок, Олег увидел висящую на стене, на старом гвозде, кем-то и когда-то вбитом в эту кирпичную стену… увидел записку: «Не лезь к Лидке!».

Вот это номер!

Глава XXII

Однажды поздним утром

Вечернее воскресное представление в цирке готовилось в состоянии «на рогах». Администратор Артем Никитович, который по части всего циркового прошел огонь, воду и медные трубы, удивлялся и качал головой:

— Помню, в Екатеринбурге мы на представление Ельцина ждали, ну вот вам честное слово, такого ажиотажа не было!

А в цирке чистили-блистили каждый уголок, приводили в полный и даже в полнейший порядок весь реквизит, который и так, в общем-то, содержится в порядке — иначе цирковым нельзя: опасно для жизни!

Директор специально имел беседу с Сильверами, чтоб животные выглядели образцово.

— Да не беспокойтесь, Савелий Иванович!

— Не могу не беспокоиться! — отвечал директор с явным волнением в голосе. — Я тут живу, мои дети тут… — Он еще что-то хотел сказать, но голос его прервался. — В общем, прошу вас, — снова начал он после паузы, — потому что, по слухам, его особенно интересуют выступления с животными!

Оля и Олег прятали улыбки за широкими спинами деда Олавы и отца. Уж они-то знали, что высокий гость, который должен был появиться на представлении, придет смотреть именно выступление с животными, а точнее — фокус со стремительно переодевающимся конником. Лида сообщила, нервно при этом улыбаясь:

— Папка хочет ваш номер посмотреть… Если в Швейцарию не улетит на совещание с этим, как его, ну, в общем, с банкиром там одним, то в воскресенье придем… Вы будете выступать?

Они Лиде ничего не говорили про Ольгино «приключение», но Лида словно сама все знала, такое лицо у нее было — на пределе отчаяния. Или у нее своих хватало приключений?.. Этого выяснить не удалось. Да и как, собственно, будешь выяснять? Просто подойти к человеку — и «утюгом в грудь»:

— Давай, рассказывай, отчего такие глаза, почему такие записки на столе валяются?

Да и потом, Лида сразу после занятий уезжала, лишь виновато улыбаясь Олегу:

— Папка велел быть дома!

Да и у самих близнецов появилось вдруг полно работы — в цирке. Потому что зритель, он многое может простить — если ты даже булаву уронишь или выскочишь из шатра не полностью одетым в богатырский наряд. Но директор, но Савелий Иванович, он все заметит, ничего не простит, он тебе таких и столько замечаний навешает, что лучше уж лишний раз весь номер прокатать!

Они уже были не рады, что пригласили Берестова в цирк, и только молили бога, чтоб никто не узнал, что это они «зачинщики» всего переполоха…

Но, как говорится, труд не пропал даром. Представление прошло в полном блеске! Оля из шатра сквозь тайную дырочку, пока была Олежкина очередь скакать, видела, как в директорской ложе веселится папа-Берестов, окруженный своими шкафендиями. Он то и дело наклонялся к Лиде и шептал ей что-то на ухо. А Лида кивала. С манежа было, конечно, не разобрать, но вроде настроение у Лиды поднялось.