Тайны старого Петербурга, стр. 76

С меня спало наваждение. Она что, меня загипнотизировала? Неужели все, что она говорила… Неужели она точно знает, где искать? Но там клада мы не найдем. Найдем что-то другое. То, что дед оставил своим потомкам. Что он мог оставить?!

Я уже знала про деда Лукичева, что он был большой выдумщик. Все его потайные лестницы, рычажки, тайники, скрытые механизмы… Но завтра мы обязательно сходим туда, куда сказала Пелагея. И это только начало. Теперь я знала, что нужно делать.

В доме Марфы Ивановны тем временем шел оживленный разговор. Хозяйка уже третий раз подогревала самовар. Марфа рассказывала все, что знала про историю своей деревни и окрестных мест. Я молча пристроилась за столом и взяла чашку чая. Наши меня ни о чем не спросили, Марфа же бросила на меня беглый взгляд и вернулась к своему рассказу.

Большую его часть я уже слышала от Пелагеи. Если же соединить воедино все, что рассказали две оставшиеся жительницы Брусничного, получалось следующее.

Уваровское поместье, интересовавшее нашу компанию, располагалось неподалеку – там, где теперь стоит молодой лесок. Брусничное было одной из деревень, принадлежавших помещику Фролу Евстафьевичу. От остальных не осталось ничего. Уж чего только не было в старом помещичьем доме! Белые какое-то время отсиживались, потом красные свой штаб оборудовали, затем сельсовет был, школа. Последними в нем жили немцы, а уходя, сожгли его после себя. Горел он почти двое суток – и в результате от дома не осталось ничего… Может, где-то и есть заваленные подвалы, но сейчас, наверное, до них уже не добраться. Вскоре то место поросло травой, появились деревца, которые за более чем пятидесятилетнюю послевоенную историю успели окрепнуть и взметнуться ввысь.

Марфа Ивановна обещала хотя бы примерно показать нам границы уваровской усадьбы, но я-то знала, что там нам искать нечего, – если, конечно, всему сказанному Пелагеей Ильиничной можно верить. Правда, нельзя было снимать со счетов и усадьбу, если мы решили всерьез заняться археологией. Мало ли что могло сохраниться в той земле?

Как рассказывали старожилы, помещик Фрол Евстафьевич жил на широкую ногу, частенько к нему приезжали друзья – и из соседних деревень, и из града стольного Питера, и из Москвы. Устраивались тут охоты в соседних лесах, которые всегда были богаты дичью, пиры, за девками потом крестьянскими бегали, в общем, кутили неделями. А жена помещика, Анастасия, царство ей небесное, все мужнины грехи ходила в церковь замаливать – в ту, что на пригорке стояла. Богоугодная была женщина, только вот Бог детей ей не дал, как она считала, за грехи мужнины.

Интересовавший нас дед Лукичев бывал тут частым гостем, умер в помещичьем доме и похоронен был на местном кладбище. Как сказала мне Пелагея, именно ее бабка предсказала деду смерть на этом месте, он поверил ей и велел соорудить для себя склеп, где его прах покоится до сих пор. Склеп соединяется со склепом Уваровых, только там лежит лишь одна Анастасия, умершая через несколько месяцев после деда Лукичева. Где сгинул сам Фрол Евстафьевич, не известно никому. То ли с белыми ушел, то ли один куда подался, когда понял, что не жить ему тут так, как раньше.

Рассказы о семье Уваровых передавались в деревне из поколения в поколение. В общем-то, Фрола Евстафьевича поминали добрым словом. Широкой души был человек, гулял так гулял, пил так пил, плясал так плясал, любил так любил. Хотя законных наследников от жены Анастасии у Фрола не было, оставил он после себя немало отпрысков от крестьянских девок. Можно сказать, полдеревни Брусничное состояло в кровном родстве по отцовской линии. Но теперь в этих местах никого не осталось, разлетелись потомки по белу свету…

Могилы деда Лукичева и Анастасии Уваровой Марфа Ивановна обещала показать нам завтра с утра.

– Давно, давно их никто не прибирал… – сказала она. – Но раз вы хотите… Пусть их души на небесах порадуются, что хоть кто-то о них вспомнил.

Спать мы легли за полночь.

Глава 31

Новгородская область. 30 июля, четверг

С утра пораньше мы отправились к склепу, прихватив с собой дяди Ванин инструмент, фонарики, несколько бутылок с водой, поскольку день обещал быть жарким, и веревочную лестницу, которую мои соседи раздобыли в мое отсутствие. Полагаю, что дядя Ваня и ее купил у своих любимых ларьков – места торговли всем и вся. У меня в одном кармане штормовки, накинутой на футболку, лежал пистолет, во втором – телефон. Штормовку я надела только из-за карманов. Все-таки за пояс пистолет затыкать не хотелось, но и без него идти – тоже. Переданный бабкой Пелагеей оберег я засунула в карман джинсов.

Марфа Ивановна выделила нам небольшую лопатку, совок и пол-литровую банку – может, пригодится.

Когда мы вышли из дома, Марфа Ивановна заявила, что ей нужно на секундочку заскочить к Пелагеюшке, проведать, как та. Я, памятуя вчерашние наставления Пелагеи Ильиничны, в дом заходить отказалась, а Ольга Николаевна с Иваном Петровичем пошли познакомиться. Мы же с Сережкой остались на улице.

Через несколько минут мои соседи снова появились на улице с мрачными лицами. Только взглянув на них, я уже знала, что случилось.

– Умерла? – спросила я шепотом.

– Во сне, – кивнул Иван Петрович. – И как знала. Все чистое на себя надела…

Марфа Ивановна осталась в доме соседки, чтобы сделать все необходимое.

– Может, позвонить кому надо? – посмотрела я на своих соседей.

– Зайди, Марина, спроси, – ответила Ольга Николаевна.

– Я не пойду больше в этот дом, – твердо заявила я.

Тут соседи поинтересовались, что такого мне вчера наговорила Пелагея. Я ответила уклончиво. Ольга Николаевна пристально на меня посмотрела, но больше вопросов мне не задавала, сходила в дом к Марфе, вернулась и сообщила, что звонить никому не требуется, – у Пелагеи не осталось родственников, и она просила Марфу похоронить ее рядом со своими матерью и бабкой, что Марфа и намеревалась сделать. По возможности, с нашей помощью.

Называется, выехали на природу искать клады.

Но мне не требовались провожатые, чтобы найти дедов склеп: вчера Пелагея точно описала мне, что искать и где. Наши с удивлением последовали за мной.

Все могилы были старыми и заброшенными, деревянные кресты покосились, камни поросли мхом, между могилами даже не было протоптанных тропинок – здесь давно не ступала нога человека. Трава, сорняки, полевые цветы, березы, осины. Кругом пели птички, стрекотали кузнечики. Даже с расстояния двухсот метров нельзя было догадаться, что рядом – кладбище, так высоко поднялась трава, так сильно покосились кресты. От ограды ничего не осталось.

Мы пошли параллельно речке, как и говорила мне Пелагея, а потом, начиная от огромной развесистой ивы, я стала считать шаги. Она говорила, что их должно быть ровно сто, правда, моих получилось девяносто, когда мы увидели большую плиту, под которой покоился прах деда Лукичева. Немного дальше лежала Анастасия Уварова.

– Давайте уберемся тут вначале, – сказала я.

– А потом? – посмотрел на меня Сережка, с большим интересом разглядывавший остатки плит и крестов, мимо которых мы проходили.

– Спустимся в склеп, – сказала я.

– В какой склеп? – спросил Сережка.

– Где тут склеп? – удивился Иван Петрович.

– Это она тебе вчера сказала? – спросила Ольга Николаевна.

Я кивнула и принялась за работу. Примерно через час мы привели и дедову плиту, и место вокруг нее в относительно божеский вид, после чего я сказала, что надо бы заняться и могилой Анастасии Уваровой. Мы выпили бутылку воды, немного посидели в тени большой березы и убрали и у Анастасии.

– Ну, что теперь? – посмотрели на меня соседи, ожидая моего решения.

– Сегодня пойдем? – спросила я.

– А чего откладывать-то?

Я направилась обратно к дедовой плите. Сережка и соседи следовали за мной по пятам. Я опустилась на корточки, прикинула нужное расстояние от края плиты, попыталась запустить под нее руку, но у меня ничего не вышло. Я пошарила чуть повыше и чуть пониже и наконец коснулась нужного рычажка. Эх, любил дед подобные штучки!