Таврический сад, стр. 25
— Нет, в кошку не надо.
— А она вредная, заразу разносит.
— Что ж, если ты в нее попадешь, она, что ли, перестанет разносить?
— Ну, тогда в дерево.
Они вошли в садик. Сенька выстрелил в дерево, но не попал, и пуля улетела далеко в сторону детской площадки. Сенька нашел пулю и крикнул:
— Это потому что в дерево! А в Женьку Карташова я бы точно попал, хоть с десяти шагов. Он же толстый.
— Ладно-ладно, — сказал Глеб, — еще научишься. А в самбо не записался?
— Записался.
— Ну все тогда. Пошли домой.
Дома папа сидел без пиджака и объяснял маме, как нужно чинить телевизор. Мама смеялась и делала вид, что ничего не понимает, — видимо, ей хотелось, чтобы по-прежнему чинил папа.
— Опоздали, — сказала она, взглянув на часы. — Будете теперь разогревать сами. И посуду мыть тоже, — мы с папой заняты.
— Глеб, — крикнул папа, — там тебе письмо! Возьми у меня на газетах.
«От Семеновой, — сразу подумал Глеб. — Ну вот, опять. И чего она ко мне привязалась? Даже подумать ни о чем нельзя — обязательно она влезет. Будто мне не от кого писем получать».
Адрес на конверте был правильный, но само письмо оказалось написанным по-английски. Это уж было совсем непонятно. Никогда у Глеба не было знакомых из Англии. Он хотел показать письмо отцу, но подумал: «А вдруг и вправду от Семеновой?» — и остановился. Сам он учил в школе немецкий и по-английски знал только «хау ду ю ду» и еще слово «реасе», которое они однажды рисовали на праздничном плакате.
«Вот это влип так влип, — подумал Глеб. — Что же теперь делать?»
— Давай я буду греть суп, а ты второе, — сказал Сенька.
— Да ну тебя, отстань ты со своим супом. Не видишь, что ли, — я письмо читаю.
— Да, ты хитрый, — сказал Сенька. — Всегда ты вывернешься. Или письмо получишь, или еще что…
И ушел греть один.
КИНО
Кино! На улице снимают кино.
Прохожие жмутся друг к другу, вертят головами. Где? Да где же? И вот у стены видят юпитера и аппараты, огороженные веревкой, — это там снимают кино. А про что это? О чем этот фильм? Да что же там происходит? Нет, никто еще не знает. Все теснятся поближе к середине — оттуда видна витрина магазина, разбитая и заложенная мешками с песком, а рядом ходят люди в темных очках и негромко приказывают. Вот, значит, как снимают кино.
Потом еще выходят солдаты. Это какие-то странные солдаты, в невиданных шинелях; умело перепачканные и запыленные, они выстраиваются в ряды, и девушка с цветами идет мимо них и каждому дает по цветку. Она раздает цветы и красиво задерживается около каждого, но люди в темных очках вертят головами и недовольно говорят что-то, и вот она уже возвращается обратно и отнимает у солдат цветы, — ничего не поделаешь, снимают кино.
А люди всё жмутся и ждут чего-то, и мальчишки шныряют между ними и рвутся за веревку, но их не пускают, ведь это нешуточное дело — снимают кино.
Кругом начинается весна, ярко светит солнце; и машины с трудом проезжают в толпе, шоферы выглядывают из кабин, пассажиры толпятся у окон, и Дина Борисовна тоже, и два троллейбуса зацепились зеркалами, а один стукнулся о киоск с мороженым — снимают кино!
— Борьба народов Африки за свою свободу разгорается все сильнее и сильнее, — сказал Басманцев. — Я думаю, что в будущем году они уже победят всех колонизаторов.
Он делал доклад о международном положении.
— Мало ли что ты думаешь! — крикнул Толян. — А ты скажи почему.
— Потому что они борются за свободу. Те, которые за свободу, всегда побеждают.
— И еще почему, — сказал Дергачев. — Потому что неграм лучше воевать, чем белым. Они черные, и в них трудно целиться — не видно мушки.
В это время вошла Дина Борисовна. Она была чем-то очень взволнована и все поглаживала и поправляла кожаный футляр с застежками, который висел у нее на плече.
— Ребята, — радостно сказала она. — Смотрите, что я достала. Мы будем снимать кино, вот!
И она открыла футляр.
Те, кто сидел на передних партах, начали вытягивать шеи, а задние вообще вскочили, бросились вперед — и вышла настоящая свалка.
— Какое кино?
— А мы не умеем.
— Давайте комедию!
— Комедию!
— С Чарли Чаплиным.
— А кто будет снимать?
— Можно, я!
— Почему это ты?
— А кто же? Ты, что ли?
— Дина Борисовна, какой будет фильм — иностранный или как?
— Давайте иностранный!
— Нет, лучше балет на льду.
— Какой же может быть иностранный! — воскликнула Дина Борисовна. — Где мы возьмем иную страну. Вы уж скажете так скажете. Разве мы сами иностранные?
— Мы исторические, — сказал Косминский.
Ребята вернулись за свои парты, но некоторые все же успели поругаться.
— Главное, чтобы все-все приняли участие, — сказала Дина Борисовна, — и я тоже. Одни будут режиссерами, а другие операторами, актерами, кто-нибудь сделает костюмы — каждому найдется работа по душе. Поднимите руки, кто хочет быть актерами.
Актерами не хотел быть никто.
— Ну уж этому я не верю, — удивилась Дина Борисовна. — Да я сама всю жизнь хотела сниматься. Все хотят, а вы нет? Ну, а кто будет режиссером?
И режиссером тоже никто не хотел. Все не отрываясь смотрели на небольшой с черной, как у пистолета, рукояткой киноаппарат, который сверкал из футляра кнопками и линзами, — все хотели снимать.
— Но это же невозможно. Нельзя сделать фильм с одними только операторами. Что у нас может получиться, если все будут только снимать!
— А почему все? — закричал Басманцев. — Конечно, всем нельзя. Есть, которые и фотографировать не умеют. У меня, например, есть фотоаппарат, — значит, мне можно.
— У кого еще есть аппараты?
— У меня! — хором крикнули Глеб и Косминский.
— У меня даже с собой, — сказал Косминский, открывая портфель. — Я как раз сегодня подумал: вдруг мне захочется поснимать.
— Мало ли что тебе захочется — сказал Дергачев. — Мало ли что у вас есть. Мы все хотим снимать.
— Да-да, мы все!
— Мы научимся!
— Пусть они не воображают.
— Дина Борисовна, давайте все!
— Хорошо, — сказала Дина Борисовна, поднимая руку. — Давайте все. Мы сделаем вот что. Пусть каждый снимает маленький кусочек. Что-нибудь такое, что ему самому понравится в нашем городе или дома — где угодно. А потом мы подумаем, как их всех склеить, чтобы получился фильм. Тут главное, чтобы каждый снял что-нибудь любимое, — тогда все получится хорошо.
— Чур, я первая! — крикнула Сумкина. — Я сниму нашего Тобика — он мне очень нравится.
— А я — салют.
— Мотокросс!
— Футбол!
«Ну уж нет, — подумал Глеб. — Только не Семенову».
— А можно, у нас дома новый приемник — очень красивый?
— Лучше телевизор, если что-нибудь интересное.
— Только не торопитесь, — сказала Дина Борисовна. — У вас еще будет время подумать. Нужно выбрать самое лучшее, — ведь один только раз. Поняли?
— Поняли, — хором ответили ребята.
— А теперь слушайте внимательно, — я буду объяснять, как нужно обращаться с аппаратом.
Вечером в спортзале занимались гимнасты. Несколько жильцов из дома напротив сидели у своих окон и с удовольствием смотрели через улицу на ребят, как они прыгают и раскачиваются на кольцах, будто это были какие-нибудь настоящие соревнования на первенство города или вообще футбол. После гимнастов должны были заниматься фехтовальщики; они уже толпились в дверях и в нетерпении позвякивали рапирами, а жильцы в доме напротив оглядывались и подзывали других, — очевидно, говорили, что сейчас будет еще интереснее.
— Ну, ребята, на сегодня все. Построились, — скомандовал тренер. — В раздевалку шагом марш!
В раздевалке Басманцев сказал:
— Я уже точно решил — буду снимать прыжки через коня. Это лучше всего. Вот только не знаю еще, какие лучше — с трамплином или без трамплина. Хорошо бы и то и другое.
— А я папу, — сказал Косминский. — Мой папа пианист. Он мне больше всех нравится.