Света и Камила, стр. 3
Погас фонарь, почернела площадь. Можно было подумать, что сразу сбросили чёрный, непроницаемый для глаз занавес.
Солдаты и офицеры Кубанова стояли тесно вокруг своего полковника. И никто не решился первым произнести хоть слово. Только спустя некоторое время, когда глаза, ослеплённые светом ракеты, стали чуть привыкать к темноте, наш наблюдающий сказал:
— Женщина — там!
И тут же по всему командному пункту понеслось:
— Она — там!
Люди повторяли друг другу эти слова, не видя ничего перед собой. Только зоркий глаз наблюдающего различил силуэт лежащей женщины. Но и он видел очень плохо. Ведь яркая ракета ослепила всех своим белым светом, и теперь перед глазами была только чернота ночи. Этим-то и решил воспользоваться полковник Кубанов. Ещё семь-восемь минут будет действовать это ослепление ракетой. Надо использовать это небольшое время, когда враги, может быть, не увидят, что делается на площади. Надо действовать решительно и, главное, как можно скорее.
Полковник Кубанов обратился к солдатам:
— Кто выползет на площадь и попытается спасти женщину и ребёнка?
Говоря так, полковник думал: «Кто не побоится смерти?»
Вперёд вышло несколько солдат.
Всё это происходило куда более быстро, чем удаётся об этом рассказать.
— Много, — сказал полковник. — Нужны двое…
Этих двух Кубанов отобрал сам: солдата Ивана Птаху и санинструктора Елену Крылову.
Птаху на командном пункте называли «Эгеж», Это было его любимое словечко, что означало: да, конечно, хорошо. Что бы ни происходило вокруг, Птаха всегда был спокоен и всегда занимался каким-нибудь делом. В свободные минуты, даже в часы самых сильных обстрелов он пришивал пуговицы, чистил одежду или сапоги так, будто собирался в гости. Был он человеком тихим, незаметным. И в разведке тоже оставался незамеченным. «Птаха, ты был там?» — спрашивали его товарищи, подразумевая трудный ночной поиск. «Эгеж», — отвечал Птаха, штопая маленькие дырочки на плащ-палатке. «Осколки?» — показывали друзья Птахи на дырочки. «Эгеж, зацепили». — «А фашиста видел?» — «Эгеж». — «Близко?» — «Та я его привёл. Допрашуют».
Ходила в разведку и Елена Крылова. Внешне она была чуть хмурая — лицо в глубоких морщинах, как в складках. Волосы коротко подстрижены — их и не видно под шапкой-ушанкой. Волосы наполовину седые, как у пожилой женщины. Но глаза молодые, ясные, светлые. И была-то Елена не старой — только года за два до войны окончила школу, замуж вышла, а уже вдова, и ребёнок у неё погиб. И как назвать её теперь? Муж погиб — вдова, родители погибли — сирота. Ребёнок у матери погиб — и слова такого нет, чтобы это выразить. В полку знали о судьбе Елены, только никогда Крылову о её семье не спрашивали. Сама Елена была не из разговорчивых. Она предпочитала слушать других не потому, что была угрюмой, — просто она считала, что ничего особенного в жизни не сделала и нечего навязывать себя и свои мысли другим людям. Смелости Елены Крыловой мог позавидовать любой мужчина. Пулям она не кланялась. А если кого-нибудь зацепит пулей или осколком, Елена подползёт и быстро, аккуратно, не поднимая головы, не обнаруживая себя, перевяжет, забинтует, да ещё научит, как дальше вести себя, чтобы не потерять много крови, сохранить силы, добраться к своим.
Елена Крылова и Иван Птаха не раз выносили с поля боя наших раненых бойцов, делились с ними последним куском из своего неприкосновенного запаса.
Свистят пули, рвутся бомбы, приторно пахнет взрывчаткой, а санинструктор перевязывает раненого бойца, поит его из своей фляжки, выносит на руках…
4
Накинув на голову капюшоны маскировочных халатов, выползли на площадь Иван Птаха и Елена Крылова и тут же будто растворились в темноте.
Полковник поглаживал чуть выпуклое стекло на часах. Он заметил время: семь часов семь минут. Чтобы доползти до женщины, надо потратить минут пять-шесть. Там две-три минуты и снова пять-шесть минут на обратный путь. Всего четверть часа — не больше. Но через семь-восемь минут глаза привыкнут к темноте, враг сможет разглядеть, что делается на площади, и тогда Иван Птаха и Елена Крылова попадут под огонь. А может быть, они доползут быстрее и успеют помочь женщине, пока у всех ещё перед глазами темнота…
Медленно тянулось время — так медленно и лениво, что, казалось, не двигаются, совсем остановились стрелки, даже секундная. Только тикание напоминало о том, что время не стоит на месте.
А глаза всё ещё не привыкли к темноте. Как ни напрягал зрение полковник, он ничего не мог разглядеть на площади. Посмотрел на часы: прошло восемь минут. Солдаты и офицеры молчали, словно боялись вспугнуть тишину.
Прошло ещё две минуты.
Полковник засунул руки в рукава, как в муфту. Руки были холодными. Полковник Кубанов подумал: «Ведь не было приказа выползать на площадь. Они вызвались сами. А у Ивана Птахи двое детей. Вчера ещё рассказывал о них…»
Теперь Кубанов накрыл ладонью правой руки часы на запястье левой, словно хотел зажать время, остановить его. Но кто-то рядом сказал чуть слышно:
— Двенадцать.
И полковник понял: двенадцать минут прошло с тех пор, как Иван Птаха и Елена Крылова выползли на площадь.
Неужели враги, подкравшись в темноте, бесшумно убили или оглушили их? Ведь и такое бывало с разведчиками на войне.
Прошла ещё минута, две, три… Можно ведь… можно было обернуться за это время! Даже ползком, даже не торопясь разведчики должны были справиться уже со своим заданием. Но их всё не было и не было…
И вдруг ярко осветилось облако над командным пунктом. Луч прожектора прочертил по небу полукруг и светлым блином лёг на землю, вырвав из темноты большие чёрные плиты. Это были вывороченные взрывом куски асфальта. Вслед за этим взвилась в небо ракета-фонарь, и сразу же затарахтели пулемёты и автоматы фашистов.
На площади во все стороны летели брызги от камней и поднимались столбики дыма. Это пули взламывали тротуар и мостовую, буравили и без того изрытую площадь.
Поздно хватились гитлеровцы: Иван Птаха и Елена Крылова спускались по ступенькам командного пункта. Они принесли с собой запах пепелища. Маскировочные халаты были в саже и земле. Первым встретил разведчиков полковник Кубанов:
— Ну?
Докладывала Елена Крылова:
— Ваше приказание выполнено. Мы подползли к женщине, но помощи ей не оказали: обнаружили, что женщина убита.
Полковник склонил голову. Так же молча стояли солдаты и офицеры.
— А ребёнок? — спросил Кубанов.
— Вот!
Елена Крылова распахнула маскировочный халат, и в наступившей тишине стало слышно, как плачет ребёнок. Плачет негромко, видимо совсем обессиленный.
Полковник протянул руку к девочке. Девчушка сложилась как перочинный ножик и прижалась к Елене Крыловой. Кубанов чуть погладил светлую чёлку:
— Как тебя зовут, детка?
Девочка молчала. Она сжималась всё сильнее и сильнее. Плакать девочка уже не могла. Она вздрагивала и только чуть слышно стонала.
— Напугана, — сказал полковник.
— Да, — тихо произнесла Крылова. — Она мне сказала, что зовут её Света.
Полковник Кубанов приказал накормить ребёнка, обогреть и оставить на командном пункте до тех пор, пока её можно будет без риска для жизни переправить в более безопасное место.
Что же касается санинструктора Елены Крыловой и солдата Ивана Птахи, то их за спасение ребёнка полковник представил к боевой награде.
Награда — медали «За отвагу» — на следующий день была вручена санинструктору и солдату тут же, на командном пункте. Этот приказ полковника Кубанова был выполнен. А вот, казалось бы, самая простая часть приказа — накормить ребёнка — осталась невыполненной.
Пробовал найти к девочке подход Иван Птаха. Он показывал на себя пальцем и говорил:
— Я — Иван. А ты — Света?
Девочка молчала. Но Птаха сам отвечал:
— Эгеж, Света. Я — Иван. А фамилия моя — Птаха. Фамилия. Понятно? А твоя?
Но Света снова молчала.
Когда Светлане дали кашу, она отвернулась. Протянули сахар — заплакала. Она почти всё время плакала. Даже когда засыпала, всхлипывала во сне и звала маму. Бледная, измождённая девочка ещё больше осунулась. Лицо у Светланы стало похожим на воздушный шарик, из которого выпустили часть воздуха; лицо её сморщилось, стало совсем маленьким.