Похищение королевы, стр. 36

Чисто финансовый подход к решению проблемы. О судьбе похищенной — ни слова, она как бы отступила на второй план. На первом — неотработанный телохранителями аванс.

Равнодушие, густо замешанное на жадности.

Приблизительно так я и ответил на невысказанный вопрос бизнесмена.

Честно говоря, ожидал от него совсем другое. По логике, он был обязан вспомнить про аналогичное похищение мисс Дремов, ужаснуться моему провидению, высказать версии похищения. Вместо этого, дурацкое осуждение растяп-телохранителей, замаскированный совет добровольному идиоту содрать уже выплаченные охранникам деньги. С их возвратом в родной сейф.

Придется материализоваться. Перейти от общего к конкретности.

— Кстати, хочу спросить: где сейчас находится королева красоты Дремова? Дома или путешествует по другим городам и странам?

Растерянный, непонимающий взгляд. Внеочередная проглоченная рюмка.

— Не знаю… Мое дело — конкурс… Можно узнать, почему вас интересует местонахождение победительницы?

Пришлось окончательно сдернуть завесу наивной таинственности. В конце концов, президент фирмы, организовавший шоу, просто обязан беспокоиться о судьбе девушки. Хотя бы для сохранения своего имиджа.

Надежда оказалась зряшной. Известие об исчезновение Верочки встречено довольно прохладно. Будто речь — о краже домашней собачки. Ни сожаления, ни версий.

Единственное достижение моего визита заключается в том, что Верочку пас лжеспонсор. Мужик с отметиной, дружан или пахан моего пасынка. Правда, и это тоже немалый вклад в мою копилку…

16

Завтра предстоит поездка к Стулову. С чем я предстану перед его вопрошающими глазами, какие новые сведения положу на стол? Радостные или огорчительные. Если честно — пустота, вакуум, мне не удастся ни порадовать, ни огорчить «консультанта». Единственное — непонятное приключение на дороге, да и то без ссылки на вмешательство Геннадия Викторовича, связь с которым я решил сохранить в тайне.

Почему?

Скорей всего, сыграло несовременное идиотское чувство порядочности, выращенное во мне родителями, школой и, что уж грешить, ныне оплеванными и оболганными партией и комсомолом.

Все остальное — откровения соседки, бормотание престарелого маразматика, всхлипывания бабы Фени, непонятный интерес, проявляемый пасынком к уродливой коротышке, даже необ"яснимая слежка за мной — все это казалось мелочевкой, не заслуживающей внимания.

Представил себе недовольную гримасу на тонком лице сыщика и содрогнулся. Не от жалости к нему или к себе — от болезненного укола в самолюбие. Не люблю ощущать уничижительное отношение к своей персоне, чувствовать себя человеком второго-третьего сорта.

Если появляться у Стулова «пустым» обидно, нужно что-нибудь придумать… Что? Ну, нет до придумывания я не опущусь, постараюсь еще раз проанализировать уже полученные сведения. Но все они уже долодены Стулову и вписаны им в четвртушки бумаги. Откуда взять свежие?

Ответ на этот, на первый взгляд, сложный вопрос удивительно прост.

Коротышка! Только она способна подпитать меня полезной информацией.

Придется пойти на последний, решительный «штурм». Преодолеть тошноту, заглушить вонючий запах пота, забыть о жировых складках и сделать так, чтобы химико-торгашка окончательно расслабилась, распустила собранные в пучок нервишки и открыла наглухо закрытые закрома, выдав на-гора все секреты. Еще не открытые страстному партнеру. И сугубо женские, и общечеловеческие. А они у нее, конечно же, имеются. Шестым-десятым чувством чую. Мне предстоит просто прогнать услышанное через набор сит, отделить добротное зерно от шелухи.

Это решение пришло ко мне по дороге домой, и я невольно ускорил шаг.

Вообще-то, можно не спешить — Надин появится в своей комнате часа через три, не раньше. Пока дождется электрички, доставившей на отдых работающих в Москве и в Ближнем Подмосковьи, пока погрузит непроданный товар на машину, пока отчитается перед хозяином, пока доплетется до нашего дома — пройдет порядочное время.

Я заставил себя перейти от бега трусцой, к прогулочному шагу. Необходимо продумать предстоящую беседу до мелочей, до последнего болтика-винтика, разложить в голове по степени важности и очередности.

И еще одна немаловажная задача, уже не связанная с кокетливой уродиной. Занести в наброски будущей повести свою беседу с Ефремовым. Естественно, подменив действительные имена и фамилии, в том числе — собственную, вымышленными. Когда все закончится, можно переделать в обратном порядке. Этого требует документальный жанр.

Поднимаясь по пропахшей тухлятиной лестнице на второй этаж, вспомнил — беседа с Надин состоятся не через три часа, а гораздо позднее. Ибо беседовать придется в постели, а это станет возможным только после того, как старики Сидоровы отправятся на покой и примутся оглашать коммуналку мощным храпом.

Удивительный все же этот храп! Впечатление — дед Пахом и баба Феня беседуют во сне. Он спрашивает ее о чем-то густым басом с переливами, она отвечает визгливым посвистыванием. Начинается подобный «разговор» едва головы супругов соприкасаются с подушками и заканчивается — уверен в этом! — только утром.

А сейчас дед Пахом сидит над развернутой рекламной газетой и делает вид, что самым внимательным образом изучает разновидности предлагаемых товаров, купить которые ему явно не по силенкам. Не обходит вниманием даже автомобили, квартиры, компьютеры.

На самом деле — по стариковски дремлет.

Я ошибся — сосед беспокойно расхаживает по коридору. В унисон со страдальческими вздохами постукивали бескаблучные домашние тапочки. Ох-ох-ох… шлеп-шлеп-шлеп. Старика явно что-то тревожит. Интересно, что именно?

В последние дни маразматик большую часть времени проводит в коридоре или на кухне. Прислушивается к шуму на лестничной площадке. Когда открывают дверь, прижимается к стене, будто ищет у нее защиту от невесть какой опасности.

— Пошли бы прогулялись, — проходя к своей комнате, посоветовал я. — Погода превосходная, небо чистое, жара спала. Разве можно целые дни проводить без воздуха? Недолго заболеть.

Дед энергично замотал лысой головой.

— Нельзя… Он, воздух… енто самое… и здеся… то-то и оно… есть, — оборонялся он, выжимая на сморщенное лицо страдальческую улыбку. — Мне в доме… енто самое… сподручно…

Я пожал плечами. То ли удивился стариковской глупости, то ли его умению так строить фразы, что приходится добираться к их истинному смыслу, преодолевая труднодоступные заграждения. В конце концов, что мне от того гуляет сосед по улицам или сиднем сидит дома. Это не мои — его проблемы.

Заперся в комнате, поставил на плитку чайник и принялся листать начатую рукопись, испещренную многочисленными дополнениями и вычеркиваниями, вопросительными и восклицательными знаками, вкривь и вкось — замечаниями и исправлениями. Разобраться в ней постороннему человеку намного трудней, нежели в дедовом бормотании.

Достал чистый лист и записал сегодняшнюю беседу с бизнесменом. Конечно, не подробно — отрывками. Поглядел на часы. До появления Надин — минимум сто минут. Потом — душ, ужин. В десять старики отправятся на покой, мы с ней — в постель. Тогда и наступит мой звездный час. Вперемежку с «ураганным ветром» и «землетрясением».

Попил чай и принялся разгуливать по комнате. Восемь шагов от двери до окна, восемь — обратно, от окна к двери. Надоело. Присел к столу, развернул газету. С раздражением бросил ее на пол.

Почему я так волнуюсь? Ну, не раскроет душу коротышка, как она охотно открывает свое жирное тело, ну, уйдет от ответов на прямо поставленные вопросы — черт с ней, поеду в Москву «голышом», пусть Стулов недовольно покривится — от меня не убудет.

Ага, вот в чем дело, оборвал я разговор с самим собой, тебе не хочется ложиться в постель с жирной бабой, претит от ее слюнявых поцелуев, воротит душу от жадных прикосновений пальчиков-сосисок. Чистюлей хочешь быть, честным и незамаранным? Не получится, дорогой, так просто Надин не откроется, любая информация — тот же товар, имеющий свою договорную цену.