Журнал «Если» 2010 № 3, стр. 47

— Да, это будет прочно, — проскрипела она. — Даже слишком прочно. Земля станет жесткой, Покров небес — непроницаем, а бока Уробороса — несокрушимы. Именно так и случится. Есть лишь единственное «но». Заклепав челюсти Уроборосу, ты поставишь перед людьми непреодолимую преграду. А непреодолимых преград быть не должно. Пятьсот лет мне снится единственный сон: будто бы я, взлетев в зенит, не срываю Покров небес, а продолжаю подниматься все выше и выше, в неведомую бесконечность. А теперь мы будем биться в небеса, как мотыльки в запертое окно.

— Это не так. Люди даже не заметят поставленной нами преграды. Я говорю именно о людях, а не о магах или волшебниках. Тысячелетиями мир принадлежал колдунам, а люди, которых мы полупрезрительно называли простыми, оставались жалким довеском к великим магам. Те годы, что я провел на истельнском троне, научили меня по-другому смотреть на людей. Прежде чародей мог все, человек — ничего. Теперь людям будет доступно такое, чего никогда не достигнут волшебники. Люди смогут полететь к звездам. Маги тоже смогут, но для этого им нужно будет отказаться от колдовства и лишиться всех своих привилегий. Мне кажется, это справедливо. В мире нет зла, а если вдуматься, то нет и добра. Но справедливость должна быть.

— Люди не умеют летать.

— Они научатся. В этом я уверен.

— А как же ты? Туда ты пройдешь. А обратно? Не забывай, свод небес станет непроницаем.

— Значит, я останусь там. Магические способности меня покинут, но, надеюсь, молот Тора позволит пронзить пространство, и я буду первым, кто достигнет миров, лишенных магии.

— Слушай, сколько тебе лет? Ведь тебе нет еще и полутысячи…

— Триста восемьдесят, — зачем-то ответил я.

— Вот видишь, совсем мальчишка. Туда пойду я.

Я покачал головой.

— Стучать молотом — мужская работа. Вряд ли тебе приходилось вкалывать в забое или заниматься кузнечным делом. Мне приходилось. Поэтому туда пойду я. Не потому что я хочу отодвинуть тебя плечом, просто я справлюсь с этим лучше. Не забывай, что у молота Тора тоже есть предел. Пятого удара он не сможет нанести.

— Я все равно пойду с тобой.

— Зачем?

— Потому что здесь мне больше нечего делать. Я взлетала в зенит и опускалась на дно моря. Я держала в руках два великих артефакта из четырех. Я пришила небо к земле. Мне уже почти девятьсот лет. Впереди только дряхлость и необходимость прятаться в какой-нибудь норе. А мне хочется еще чего-нибудь небывалого.

— Хорошо, — сказал я. — Мы пойдем вместе.

Все амулеты и волшебные вещицы, которых у меня почти не осталось, а у Анрат было больше, чем нужно, мы бросили на земле. Там, куда мы летим, они не понадобятся. Я дал указание Тюпе, чтобы он поддерживал порядок в моем последнем убежище и принял как хозяина того, кто придет мне на смену. Что сделала со своим святилищем Анрат, я узнавать не стал. Зато я еще раз потревожил Растона.

Старик сидел в кресле, словно и не вставал с него последние дни. Взор был устремлен к закату.

— Я все знаю, — сказал Растон, почувствовав мое присутствие. — Ваши разговоры с Анрат попали в «Основной свод», и в моей книге они есть.

— Я правильно поступаю? — спросил я, хотя знал ответ.

— Это решать тебе. Единственное, на твоем месте я бы взял с собой ведьмочку помоложе. Я хорошо помню Анрат, восемьсот лет назад она была прехорошенькой. А теперь я бы так не сказал. Впрочем, повторюсь, не мне решать.

На прощание мы улыбнулись друг другу, хотя, кажется, Растон не увидел моей улыбки.

Мы не стали лишний раз тревожить Ось, внося в нее молот Тора, а добрались к границе мира обычными путями магов. Теперь я знал, как их можно использовать, даже находясь на острове Медовом. Другие не знают, и это хорошо. Все-таки даже сейчас это место не должно быть проходным двором.

Уроборос лежал в пучине, наслаждаясь сытостью. Ни мы, ни молот Тора больше его не интересовали.

Мы пронзили Покров небес, спустившийся в море, и оказались за пределами мира. Я не мог бы описать, что там было и как оно выглядело, люди еще не придумали слов для таких описаний.

Анрат протянула мне молот.

— Эх, даже удачи не пожелать! Вот она, ведьмина судьбина.

Взяв молот на изготовку, я приблизился к Уроборосу.

Легко было говорить, что я знаю кузнечное ремесло и справлюсь со своей задачей. А на самом деле… Ударишь слишком сильно — череп змея треснет, узорчатая кость разлетится на мелкие кусочки и передо мной останется разлагающаяся туша. Мир вновь расползется на части и, в конечном счете, погибнет. Ударишь слабо — челюсти не будут заклепаны, разъяренный змей бросит свой хвост, кинется на меня, а затем примется рушить все, до чего сможет дотянуться. В этом случае мир погибнет очень быстро.

Если бы в запасе были все четыре удара, челюсти можно было бы заклепать в два-три приема. Увы, теперь это невозможно.

Я вздохнул и медленно повел руку на отмах.

У меня всего одна попытка. Я не должен промахнуться.

ГЭРИ ДЖЕННИНГС

РАНО ИЛИ ПОЗДНО ЛИБО НИКОГДА-НИКОГДА

Его преподобию Орвиллу Дисми,

декану отделения миссионерства,

Южный колледж церкви Примитивного протестантства,

Гроубиен, Виргиния

Досточтимый сэр!

С нашего расставания прошло немало времени, но прилагаемый отрывок из Фрейзера должен напомнить вам обо мне, Криспине Моби, некогда вашем студенте в старом добром ЮжПриме. Полагаю, до вас дошли лишь отрывочные сведения о моей деятельности в Австралии, поэтому пусть данное письмо послужит полным отчетом.

К примеру, мне хотелось бы опровергнуть мнение Примитивно-протестантского синода Тихоокеанского региона, дескать, моя миссия в племени анула была далека от бесспорного успеха. Если я внес свою лепту в отвращение анула от языческого колдовства (а я этого добился), мне кажется, я немного приблизил их к Истинному Слову, и моя миссия стоила любых затрат.

Для меня самого она стала воплощением мечты всей моей жизни. Еще ребенком в Дире, штат Виргиния, я видел себя миссионером в отсталых и непросвещенных уголках мира и старался соответствовать этому призванию. От неотесанных юнцов Дира я часто слышал в свой адрес благоговейное «христосик Моби». В смирении моем я скорбел, что меня возносят на столь высокий пьедестал.

Но лишь когда я вступил под святые своды Южного колледжа, мои до того смутные устремления оформились. На втором курсе старого доброго ЮжПрима я наткнулся на двенадцатитомный трактат сэра Джеймса Фрейзера по антропологии — «Золотую ветвь» с ее рассказом о бедном заблудшем племени анула. Я провел изыскания и к радости моей обнаружил, что такое племя все еще существует в Австралии и что оно столь же прискорбно лишено надежды на Спасение, как когда Фрейзер писал о нем: ни одну примитивно-протестантскую миссию не посылали заботиться об этих заблудших душах. Бесспорно (сказал я себе) налицо единство благоприятного времени, потребности и человека. И я развернул кампанию, дабы Комитет по миссионерству поручил мне отправиться к обездоленным анула.