Всадник на вороном коне, стр. 30
А тот, кто там упал, сейчас врежется в них — и втроем долой с плиты! Ведь и так едва удается удержаться! В животе обнаружилась отвратительная тянущая боль, и все стало безразлично. К счастью, только на мгновение. Еще не переборов страх за себя, Юра подальше завел руку, чтоб не только пальцами держаться за арматуру, но и сгибом руки. И в ту же секунду упавший налетел на него. Юра охнул — плечо вывернуло, кожу пальцев обожгло.
— Порядочек! — закричал Прохор.
Упавший застонал, попытался сесть.
— Не двигайтесь! — остерег его Юра. — Скользко!
Плита, как живая, уползала вверх, норовя сбросить людей с себя.
— Я хорошо уперся, держитесь за меня, — сказал Прохор.
Стало чуть полегче, и Юра высвободил левую руку, взял ею упавшего под бок.
— Не горячиться, не горячиться! — приговаривал лейтенант в комбинезоне — успел спуститься.
— Я сам, — сказал упавший, и Юра по голосу узнал капитана Малиновского.
— Сейчас вынесем! — Лейтенант был совсем рядом — дыхание слышно, — Кто там за мной?
— Белей и Журихин, — отозвался Жора Белей. — Пусть те, что внизу, подстраховывают…
— Подстрахуем, — ответил Прохор. — Мы тут — Козырьков и Бембин.
Подсвечивая себе фонариком, лейтенант устроился на клубке арматуры, подал руку капитану.
— Подхватывайте! — приказал лейтенант.
— Подхватываем, подхватываем, — торопился Жора Белей.
Капитан снова застонал и затих.
— Осторожно! — крикнул Бембин.
— Ничего, ничего, — выдавил капитан. — Я потерплю…
Группа удалялась. Сразу несколько фонариков светило им. Оттого тьма вокруг стала гуще. Юра как бы растворился в ней — сам себя не слышал, не чувствовал. К нему приник Прохор — тоже, видно, иссяк. Думалось, что, занятые спасанием капитана, о них позабыли. И хорошо, что позабыли: можно висеть тут, отдыхая, отходя от пережитого страха.
Во тьму воткнулся луч фонарика. Сержант Ромкин позвал сверху:
— Козырьков! Бембин!
— Здесь мы, — Бембин зашевелился.
— Иду к вам, помогу выйти!
— Не надо, товарищ сержант! — Юра привстал. — Мы сами!
— Давай на четвереньках, так легче, — тихо предложил Прохор Юре и громко — Ромкину: — Мы выходим навстречу, товарищ сержант, выставляйте почетный караул!
На улице было огромное количество свежего и сухого воздуха, теплого и сладкого воздуха, сладость и свежесть его не могла заглушить даже вонь, которая пропитала солдатскую одежду. В небе сверкали звезды, на каменистом склоне светили фары машин, горели костерки.
Ребята повалились на землю.
— Кто нуждается в помощи? Доложить! — подошел лейтенант Чепелин.
— Все целы!..
— Чуть передохнем — и снова можно!
— Снова не придется — вы свою задачу выполнили.
— А что с капитаном?
— Капитан Малиновский отбыл в госпиталь… А вы отдохнете, и пойдем мыться…
Юра лежал на спине, дышал, любовался звездами — вон они, как чисты и красивы! Не хотелось говорить и двигаться — только бы лежать и дышать.
Послышался хруст камней. Юра оторвал голову от земли — приближались двое, маленький и взрослый, Юра узнал Максима:
— Ты здесь?
— А я был связным у лейтенанта Чепелина. Да он — ни одного поручения. А тут еще дядя… — пожаловался Максим.
Дали б волю, Максим в самое пекло полез бы вместе с солдатами, за самое трудное и опасное взялся бы. А его в стороне держали. Как в театре: все видишь, волнуешься, а ничего поделать не можешь — ты в зале, а не на сцене.
— Значит, дядя виноват, что тебе не восемнадцать, что не призовешь тебя? — с улыбкой в голосе спросил подполковник Синев.
— Я не о том, — буркнул Максим.
— Ты был готов выполнить приказ — этого пока достаточно, — утешил его дядя и обратился к Юре:
— Туговато пришлось?
— Да ничего, терпимо!
— Так уж и терпимо!.. Молодцы вы, ребята…
— Кто хочет пить? — вынырнул из темноты сержант Ромкин. — Разбирайте фляги.
Юра протянул руку, сержант вложил в нее мокрый и прохладный алюминиевый сосуд. Юра отвинтил крышку, приложил горлышко к губам.
15
Из дому позвонили рано утром — Максим еще был в постели. Тетя Катя даже думала, что он спит, и, подняв трубку, заговорила сдавленным голосом.
По тому, как тетя разговаривала, Максим понял: там, в Ростове, у телефона была мама, и, конечно, мама расспрашивала о нем, о его здоровье.
Смешно слушать, когда рассказывают о тебе, рассказывают так, словно тебя в комнате нет! По словам тети, выходило, что Максим самый здоровый мальчик на свете, все у него в порядке, аппетит хороший, на солнце не обгорел. Еще выходило, что он самый послушный на свете мальчик, что он разумно проводит время, уважает старших и старшие любят его, что каникулы здесь, в Староморске, не проходят для него даром: у него хорошие друзья — солдаты… Да-да, спать ложится, как правило, вовремя… Ага, все, что ни попросишь, сделает…
Дядя Лева сидел в кресле с воспоминаниями маршала Жукова в руках. Он тоже слушал тетю и подмигивал Максиму: видал, каков ты молодец? И беззвучно смеялся: тетя Катя подробно сообщила маме о том, что она и так знала по письмам, — в каждый конверт, который отправлялся в Ростов, вместе с коротеньким письмом Максима вкладывались длиннейшие послания тети.
Максиму хотелось поговорить с мамой, но тетя продолжала свой устный доклад, а потом сама стала жалостно спрашивать:
— Куда спешить-то? Чего он в душном Ростове не видал? Да сколько он побыл у нас?.. Как ты можешь думать, что он мешает нам? Мне мешает?.. Леве мешает?!. Лева, да скажи ты ей!
Дядя Лева взял трубку:
— Что ты, невестушка? Ну чего ты, ей-богу!
Мама, видно, перебила его, он слушал, вздыхая, пытаясь слово вставить. Как только это удалось, посоветовал:
— Не фан-та-зи-руй! Не фантазируй!.. Он у себя дома!.. У него тут друзья, и я не отрывал бы его от них…
Мама снова перебила, и дядя снова вздыхал, не мог слова вставить.
— Да ты у него самого спроси! — дядя кивнул Максиму.
— Сейчас позову!.. Максим, давай!
Миг — и Максим у телефона.
— Скажи, что не хочешь уезжать, скажи, что еще побудешь у нас, — умоляющим шепотом произнесла тетя. Она так умоляла, что Максиму стало не по себе.
Он приложил трубку к уху. Он и не подозревал, что так соскучился по дому, по маме, по всем родным. Мама забросала его вопросами — половину их он и не разобрал. Да и не пытался разобрать. Он слушал маму, ее голос, он ловил каждый звук, летевший по проводам, и считал, что они рождаются там, в комнате, что это шаги отца, смех Володи, дыхание мамы.
— Что же ты молчишь? — испугалась мама.
— Все хорошо, все хорошо! — отозвался Максим.
Тетя Катя была довольна — покачивала головой, шевелила губами, точно одобрительно повторяла слова Максима. Дядя Лева грустно смотрел в окно, уронив книгу на колени.
— Может, вернешься?.. Может, пора? — мама понизила голос, будто боялась, что тетя Катя услышит, как она уговаривает Максима. — Мы так по тебе истосковались… Володя в каждом письме спрашивает, как ты… Отец ворчит, ворчит — знаю, тебя ему не хватает…
— Вернусь. Пора. — Коротко и строго ответил Максим.
Ему тоже не хватало мамы и папы, не хватало Володи. Ему нелегко было расставаться с тетей Катей и дядей Левой — точно обманывал их надежды. Впрочем, все равно уезжать пришлось бы. Не сегодня, так завтра. Но он уедет в понедельник. Это решено.
— В понедельник поеду домой, — сказал Максим маме.
— Чего ж так рано — в понедельник? — ахнула тетя.
А того: в пятницу — стрельбы, в субботу — присяга, в воскресенье — кросс на приз Героя Советского Союза Владимира Михайлова, в понедельник — Юра и его товарищи едут в учебные подразделения, где начнут подготовку по специальности. На полгода уедут.
Но это в понедельник.
А сегодня пятница…
Разумеется, это был тяжелый день, как полагается пятнице. Вступали в этот день на нервах. Еще бы — контрольные стрельбы! Самая серьезная проверка! Всем проверкам проверка!