Блэк, стр. 71

— В отеле «Лондон», на улице Риволи.

— Улица Риволи, мне знакомо это место, хотя я и бываю там нечасто. Если позволите, я вас провожу. Судя по вашему виду, вы собираетесь также плутать в поисках дороги, как бекас в тумане. Ну, что же вы, идите сюда.

Шевалье, послушный как ребенок, последовал за Пьером Марто и по дороге раз десять повторил ему свои указания насчет Блэка.

Когда они подошли к двери отеля, шевалье удалось уговорить его принять монету в двадцать франков, которая должна была облегчить поиски. На прощание де ля Гравери назначил ему свидание на завтра и удрученный вернулся к себе в комнату.

Он сел на подушки, на которых Блэк спал прошлой ночью, и, хотя в камине не было огня, просидел так более получаса, погруженный в свои размышления. От этих размышлений веяло глубокой печалью, и чем больше шевалье погружался в них, тем мрачнее они становились.

С того момента, как в сердце де ля Гравери вновь поселилось чувство привязанности, он переживал одно огорчение за другим, одно разочарование сменяло другое.

Он не осмеливался припомнить все те сомнительные авантюры, причиной которых был Блэк, а когда он думал о юной хозяйке бедного пса, то его страдания и раскаяние достигали неимоверных размеров! И, однако, странное дело! ему нравились эти хлопоты и волнения; ему была приятна эта грусть и тоска; эти страдания, которые он переносил ради двух любимых им существ, были ему так дороги, что, немилосердно проклиная их, он все же ни разу не пожалел о том времени, когда, свободный от всяких забот и опасений, жил, полностью посвятив себя пищеварению или же изучению науки о посте.

Наконец, он лег, со вздохом оглядел эту комнату, показавшуюся ему в десять раз более пустой и более унылой, чем накануне, и закрыл глаза. Ему пригрезилось, что он видит, как видел несколько часов назад, черный силуэт спаниеля, вырисовывающийся на фоне багрового отсвета пламени в очаге.

Увы! Это был сон! В комнате больше не было ни очага, ни спаниеля.

Сознание шевалье уже до такой степени утратило всякую ясность, а тело так устало от потрясений, пережитых за последние сутки, что в конце концов он заснул глубоким сном.

Было где-то около десяти часов утра, когда стук подкованных башмаков разбудил его.

Он открыл глаза и увидел, что в изножье его кровати стоит человек, который вчера вечером пообещал ему помочь разыскать Блэка.

К несчастью, Пьер Марго принес ему всего лишь надежду, но надежду, пока лишенную основания.

Он обследовал, но безрезультатно, весь квартал Сен-Марсо, в котором, как правило, проживали те кто занимался торговлей приблудными собаками.

Он ничего не смог узнать.

Однако он был далек от отчаяния и, не желая давать никаких объяснений, по-прежнему обещал шевалье, что завтра в воскресенье он вернет ему его спаниеля.

Шевалье отпустил его.

Затем, вздохнув, он подумал, чем же ему заняться сегодня. Ведь он не мог и помыслить вернуться в Шартр, не отыскав своей собаки.

Шевалье написал Терезе, которая, должно быть, сильно беспокоилась за него, чтобы она завтра утром села в дилижанс или в мальпост и приехала к нему в отель «Лондон» на улице Риволи; а затем своему нотариусу, чтобы тот прислал ему денег.

И чувствуя себя не в состоянии провести целый день в четырех стенах своей комнаты, он оделся и решил выйти на улицу, чтобы убить время на праздное шатание по городу, как две капли воды похожее на вчерашнее.

В тот момент, когда он брал свою шляпу, лежавшую на столе, он заметил в углу небольшой чемоданчик, который по недосмотру захватил с собой, покидая почтовый двор в Париже.

«Смотрите-ка, — произнес шевалье, — вот я и нашел, чем мне заняться сегодня; я верну этот чемоданчик его хозяину, и, кто знает?… если рядом с ним не будет его друга Лувиля, возможно, мне удастся заставить его осознать недостойность его поведения».

Сказав это, де ля Гравери подозвал фиакр, сел в него, захватив с собой чемодан, и приказал кучеру:

«Предместье Сент-Оноре, номер 42».

Глава XXXII

КАКАЯ РАЗНИЦА СУЩЕСТВУЕТ МЕЖДУ ГОЛОВОЙ С БАКЕНБАРДАМИ И ГОЛОВОЙ С УСАМИ

Особняк д'Эльбэнов поражал своим великолепием; он был построен совсем недавно модным архитектором и обильно украшен внутри статуями и скульптурами, которые, возможно, были и не самого лучшего вкуса, но давали самое верное представление о богатстве его хозяина.

Две колонны коринфского ордера возвышались по обе стороны дубовых ворот, обильно украшенных арабесками и каннелюрами; ворота открывались в застекленную крытую галерею, вымощенную деревом, чтобы заглушить шум подъезжающих карет.

В другом конце галереи находился двор с конюшнями и каретным сараем, еще дальше сад, выходивший на Елисейские Поля.

При входе в галерею, справа располагалось помещение привратника, а слева, закрытый витражом из цветного стекла, вестибюль помпезной лестницы, ведущей в апартаменты: ее ступени покрывал пушистый ковер.

Шевалье де ля Гравери вышел из фиакра и, остановившись перед привратницкой, спросил:

— Я могу видеть господина д'Эльбэна?

— Сударь желает говорить с отцом или сыном?

— С сыном.

Привратник трижды позвонил в колокольчик. По лестнице спустился выездной лакей и, открыв стеклянную дверь, вышел в галерею.

— К господину барону.

Лакей показал де ля Гравери дорогу и ввел его в комфортабельные изысканные покои на первом этаже, распахнув перед ним дверь гостиной.

Там он попросил шевалье подождать несколько минут, пока он предупредит своего хозяина.

Шевалье, как человек, не тратящий времени даром, стал отогревать ноги, которые сильно замерзли во время поездки в фиакре; расположившись около огня, вытянув ноги и положив их на подставку у камина, он осмотрелся вокруг.

Господина де ля Гравери, получившего светское воспитание, не могла поразить роскошная обстановка комнаты, в которой он находился, хотя утонченность этой роскоши, тяготеющая главным образом к тому, чтобы создать максимальный уют и комфорт, была совсем внове для человека этой эпохи; но вот, что его поразило, что приковало его взгляд, что показалось ему странным — это выбор книг, загромождавших стол, стоявший неподалеку от него; книг, которые, как показалось ему, мало соответствовали характеру Гратьена, беззаботность и легкомыслие которого он сумел оценить пусть во время краткого, но серьезного разговора.

Во всех этих книгах говорилось либо о политической экономии, либо о высшей философии, либо об общественных науках.

Они не были здесь простым украшением.

Все они были истрепаны, и судя по всему, пользовались ежедневно. На полях некоторых из них де ля Гравери заметил и прочитал пометки, показавшиеся ему слишком глубокомысленными, чтобы выдавать их за мысли молодого офицера.

— Этот чертов слуга, должно быть, ошибся, — ворчал де ля Гравери, — и вместо того, чтобы проводить в комнату сына, провел меня в покои отца. Следует ли воспользоваться случаем и поведать ему, как обстоит дело? Это опасно; ведь в конце концов я могу ничего не сделать для Терезы. У Терезы нет имени, и если мой брат будет упорствовать, то мне будет затруднительно выделить состояние несчастной девушке; поэтому, рассказав все отцу, я, возможно, приумножу трудности, с которыми уже столкнулся.

Шевалье предавался подобным размышлениям, когда портьера приподнялась, и в комнату вошел молодой человек; он направился к шевалье, но тот не слышал его шагов, шум которых заглушал толстый пушистый ковер.

— Вы желали говорить со мной, сударь? — спросил юноша.

Де ля Гравери торопливо поднялся с кресла. Правда, он сделал это скорее от неожиданности, чем из любезности.

В самом деле, перед его глазами стоял Гратьен д'Эльбэн собственной персоной. Это было его лицо, его фигура, его осанка, его внешность, звук его голоса; и все же в лице вошедшего было нечто, чего шевалье — это он помнил твердо, — не видел на лице офицера в прошлый раз, и что его тут же поразило.