В ожидании Романа, стр. 44
Ответил:
–?Работа такая.
Больше она не спрашивала.
Теперешнюю поездку хотелось завершить поскорее. Он стал замечать, что длительные вылазки ему неинтересны. На второй-третий день он уже привыкал. И обстановка, ради которой летел, становилась вроде обычной. Поэтому: день прилета – он же рабочий день – и день отлета. Вот в этой ситуации все срабатывало, как положено: кураж, чувство опасности, волнение, преодоление внутренней дрожи, выброс адреналина... И удача! Удача, как правило, была на его стороне!
Как-то Полина заговорила с ним о ребенке. Он даже слушать не стал. Жестко отрезал: «Нет!» Тогда она впервые заплакала. Они не поссорились, но замкнулись еще больше. Хотя по большому счету на их отношения это не повлияло. А поскольку вопрос предохранения Сергей всегда контролировал самостоятельно, то раз «нет», значит, «нет». Дети ему не нужны, и разговаривать на эту тему он не намерен.
Однажды случился пожар в соседнем доме. Дело было в воскресенье, и Сергей пошел посмотреть. Зрелище оказалось яркое, жуткое и захватывающее. Он не мог оторваться. Уже и пожарные уехали, уже и все зеваки разошлись, а он все смотрел и думал. И принял решение.
Зачем куда-то далеко летать, тратиться на билет, ждать стихийного бедствия, когда вот оно – все рядом. Пожары случаются каждый день. Надо только знать где. А это совсем не трудно.
Он подъехал в одну пожарную часть, во вторую... Познакомился с диспетчерами, представился внештатным сотрудником журнала, какое-то удостоверение даже показал, договорился о выплате премиальных за своевременную информацию... Вот, собственно, и все. А потом купил спецодежду, обработанную специальным составом, каску и... вперед!
Теперь острых ощущений прибавилось. И стали они возникать намного чаще, потому что на пожары выезжал он как минимум раз в неделю.
Однажды Полина сказала ему:
–?Звонила Лена, вы учились вместе. Сказала, что скоро будет вечер выпускников. Отмечают двадцатилетие окончания школы. Спрашивала, пойдешь ли ты?
–?Где? Когда?
–?Я записала ее телефон. Ты позвони, уточни.
–?Спасибо.
Он не позвонил. Не успел. Думал завтра поговорить, но не получилось. Еще целый день собирался с духом. А потом... потом был пожар высокой категории сложности. Он поехал. Горело уже пол-этажа. Он думал успеть пройтись по одной из квартир, где стена только начинала тлеть... Но она – стена эта – неожиданно обрушилась, отрезав ему дорогу к выходу. Оставался балкон.
«Да нет проблем, уйду по балконам», – успел подумать он, но именно в это мгновенье вспыхнул хлам, хранившийся на лоджии, и Серега оказался в горящей ловушке.
Он успел намочить скатерть, которую сдернул со стола и, спрятав в ней кисти рук, начал прорываться к выходу...
В ожоговом центре его состояние признали крайне тяжелым. Третьи сутки он находился в реанимации, и хотя пребывал в сознании, никакой надежды на его выздоровление у врачей не было. Обожжено более семидесяти процентов тела. Прогноз неблагоприятный.
Полина приходила, сидела по несколько минут. Больше не разрешали. Плакала. Рассказывала что-то. Например, о том, что Лена из школы звонила снова, интересовалась твоим решением по поводу вечера. Когда узнала, что в больнице, записала адрес, обещала навестить.
И он стал ждать. Ждал Лену. Каждый час, каждую минуту. Дней на ожидание у него почти не оставалось. Понимал, что уходит.
Когда Лена вошла в палату, он закрыл глаза. Невозможно было видеть счастье так близко. Оно было ослепительно – это счастье. Он лежал с закрытыми глазами, и по его обожженному лицу лились слезы. Она хотела прикоснуться к нему, приобнять, дотронуться... А это оказалось невозможным – кругом бинты. Не забинтованы только щеки, да и те – сплошной ожог.
Потом он открыл глаза и заговорил. Хрипло, сипло, через боль, через усилие. Легкие, как и дыхательные пути, как и гортань, – все было повреждено, и говорить он мог с большим трудом. Но смог:
–?Лена, ты лучшее, что у меня было в жизни! Самое большое счастье – это тот вечер в актовом зале. Ты зашла сейчас, и я понял, что мечтал о тебе всю жизнь.
–?Сережа! И для меня...
–?Лена! Тогда нам было по семнадцать лет, и первый раз в жизни я признался в любви... Первый и последний... Никогда никому больше я не говорил этих слов. Сейчас я хочу их повторить: я люблю тебя, Лена... Мне самому удивительно. Но это правда.
Он замолчал. Дышал тяжело, поверхностно. Судорожно облизывал губы, а глазами цеплялся за ее лицо, ловил взгляд.
–?Сережа! Как жаль, что мы не вместе.
Он еле выдавил из себя:
–?Это счастье, что мы не вместе. Ты не знаешь меня...
–?А мне все равно, какой ты! Ты для меня самый-самый лучший! Я тоже ждала тебя все эти годы...
Он не слышал этих слов. Он больше ничего не слышал. Уже и сердце остановилось, и дыхание, естественно, прервалось, а слезы продолжали блестеть на лице и, скатываясь по подбородку, собирались в ложбинке под шеей, между ключицами... В единственном месте, не поврежденном огнем и соответственно не перевязанном бинтами...
НЕ СУДЬБА
Меджид впервые увидел Ладу, когда той было двенадцать лет. Самому ему в ту пору уже исполнилось двадцать шесть. Тогда он не понял, наверное, что влюбился. Просто почему-то думалось об этой девочке, вспоминалось, хотелось улыбаться, когда представлял себе две тугие длинные косы, угловатость тоненькой фигурки, живые, озорные глаза... Просто решил ждать, пока она вырастет. Не умом решил... Сердцем. Пять лет ждал. Пока ей семнадцать не исполнилось. Были у него женщины в эти годы, нет ли? История умалчивает. Просто пришел свататься к отцу Лады дяде Аразу по всем законам.
– Эй, подожди, дорогой! – сказал Араз. – Дочка сначала школу закончит, в институт поступит. Потом приходи.
–?Хорошо. Я подожду еще.
Семья Араза насчитывала пятерых детей. Трое старших, Лада и ее младший братик. Сам Араз, может, не был достаточно образован, хотя в жизни достиг многого: и дом чуть ли не самый богатый в ауле, и сверкающая «Волга», и, главное, умные дети. В семье была установка только на высшее образование, и все дети заранее готовились к экзаменам и благополучно поступали. На очереди – Лада. Сначала учеба, потом свадьба.
Лада всегда с замиранием сердца ждала Меджида. Стеснялась его, сторонилась и... ждала. Он появлялся в их доме неизменно шумный, веселый, щедрый. Он всегда говорил с ней словно со взрослой. За прошедшие годы она привыкла к нему, воспринимая как старшего родственника. Пока вдруг однажды, лет в пятнадцать, не почувствовала... где-то в глубине живота, каким-то легким ударом, теплой волной – нет, он не родственник... И с тех пор при его появлении – легкий толчок и теплая волна. Иногда это ощущение зарождалось ниже – почти в лобке. Иногда высоко – почти в груди. Но... даже странно... она могла и не увидеть его в момент появления, а по проходящим внутри себя движениям понимала: он приехал, он здесь! И бежала из огорода или от подружки из соседнего дома со сладким ожиданием: сейчас увижу!
Он улыбался еще лучезарнее при виде ее, дарил подарок. Он постоянно ей что-то дарил. Сначала, когда совсем девчонкой была, привозил красивые тетрадки и пеналы, ленты и заколки, конфеты и лимонад. Потом, по мере ее взросления, менялись и дары: красочные энциклопедии, богато оформленные книги, сережки, браслетики. Неизменными оставались лишь конфеты.
Когда он в очередной приезд преподнес ей шубу, вся родня сначала открыла рты, затем восхитилась, потом расхохоталась:
–?Зачем? В наших краях... Ха-ха-ха...
Меджид, не обращая внимания на смех, спокойно сказал, обращаясь к Ладе:
–?Скоро свадьба. Потом поедем путешествовать. Покажу тебе Москву. Там холодно, но очень красиво. Как королева у меня поедешь.
И все замолчали. Женщины гладили светло-серый мех, разглядывали переливающиеся перламутром пуговицы... Мужчины цокали языками и не знали, что сказать.
Мать попросила:
–?Примерь, дочка!