Жесткая проба, стр. 19
9
Иванычев всегда держался солидно, ходил, заложив руки за спину и разворачивая носки наружу. Теперь он забыл о солидных повадках. «Молния» лежала перед ним на столе. Иванычев тыкал пальцем в черную надпись и кричал на всю контору:
– Это что такое? Что такое, я тебя спрашиваю? Кто это сделал?
Ефим Паника исподлобья посматривал на Алексея. Все сидящие в конторе подняли головы и прислушивались. Пускай слушают.
– Я.
– Наглец! Он даже не стыдится признаваться!
– Так это же правда.
– Что правда?
– Правда, что написал я. И написал правду.
– То есть как это правду? Что же Гущин – не передовик? Он не перевыполнил норму?
– Перевыполнил. А передовик – никакой. Потому я и написал.
– Да ты кто такой? Цехком? Начальник цеха? Треугольник, общественность считают, что Гущин – передовик, а он, понимаете, нет! Ты что, личные счеты сводишь?
– Никакие не счеты. Он – мой друг.
– Хорош друг! Я бы такого друга... Ну, его дело... А вот с общественной точки это тебе не пройдет! Тут тебе не детский сад, а цех, производство. Мы не покладая рук бьемся, чтобы повысить производительность, поощряем передовиков, а ты передовиков чернить будешь? Дискредитировать? Знаешь, чем это пахнет?.. Постой, может, тебя кто подучил? Подсказал?
– Никто не подучивал, я сам. Раз он не передовик...
– Да ты кто такой, чтобы решать, передовик он или не передовик? Сам без году неделя на заводе, а туда же – рассуждает... Ты тут хозяин? Кто твое мнение спрашивает, кому оно нужно?
– Не один я, так многие думают.
– Уже подговорил, работку ведешь? Организуешь общественное мнение?
– Ничего я не организую. Спросите кого хотите.
– Спросим! И спросим с тебя, а не с кого-нибудь. Узнаешь, как выступать против общественности, против лучших людей...
– В чем дело? – раздраженно спросил Витковский, подходя.
– Вот, Владимир Семенович, полюбуйтесь! Мы вчера повесили «молнию» о фрезеровщике Гущине... А этот, понимаете, вон что наделал! Цех выдвигает человека, поощряет, а он, понимаете, не согласен... И даже не скрывает, сознается!
Витковский был встревожен и раздражен. Только что закончилась планерка. Август подходил к концу, а программа явно заваливалась. И теперь уже никакие штурмы не помогут. Черт его знает, литье шлют всё в раковинах, не литье, а кудрявые бараны. Поковки в трещинах... Холодняк куют, что ли, прохвосты? Обнаруживается всё у него, в механическом, и виноват оказывается он...
Неприятный разговор назревал давно, но Витковский не ждал, что он будет настолько неприятным. Шершнев, как всегда, начал с доменного, мартеновского, проката. Начальник рельсобалочного – неважный тип этот Ребров! – пожаловался на механический: задерживают детали рольганга, нельзя закончить ремонт... Шершнев вызвал Витковского, спросил, когда сдадут детали. Он заверил, что сегодня к вечеру сдает, как положено но плану, и думал, что на этот раз обошлось.
Однако Шершнев но перешел к транспортному. Глухо покашляв в микрофон, он жестко сказал:
– Кстати, Витковский, мне давно не нравится ваша сводка. Вы намерены выполнять план? Раньше вы жаловались на несерийность номенклатуры. Теперь у вас идет спецзаказ, сплошь серийный. Долго вы ещё будете раскачиваться? Я вас предупреждаю...
– Да ведь, Михаил Харитонович...
– Причин для невыполнения нет. Оправдания меня не интересуют. Оправдывайтесь дома, например, перед женой.
– Михаил Харитонович!
В трубке резко щелкнуло. Отключил... Вот черт горбатый... Ребров и Яворский небось радуются, хохочут... И почему он – про жену? Просто так, к слову, или что-нибудь знает? Эта дурища грозилась идти в партком, жаловаться. Может, уже наболтала?.. Что этот длинный парень натворил?.. Надо её как-то успокоить. А то натреплет, нажалуется – опозорит так, что хоть с завода беги... И сыном надо заняться. Вчера опять пьяный пришел. Где он только деньги берет? Ходит в каких-то пестрых бабьих кофтах... Надо с ним построже, распустили... Вообще молодежь распустилась. Вот и этот тоже...
– В общем, давайте так, – прервал Витковский председателя цехкома, – напишите докладную, я ему влеплю выговор по приказу за хулиганство. Нечего с ними цацкаться, распустились... Иди работай!
Алексей не был ни подавлен, ни испуган. Что бы там Иванычев ни кричал, прав он, а не Иванычев. И Витковский просто грозится. Никакого приказа не будет, они же должны понимать...
Приказ появился перед обедом. Ефим Паника принес вкладыш для срочной разметки, в сердцах швырнул на плиту наряд.
– Допрыгался? – сказал он. – Я тебе сколько раз говорил: не зарывайся! Вот и пожалуйста, схлопотал выговор...
Никогда ничего подобного он не говорил, но теперь ему казалось, что он предупреждал, предостерегал Горбачева, и всё случилось так потому, что Горбачев его не послушался.
Алексей, не ответив, пошел к доске приказов. На узком листке бумаги на машинке было отпечатано:
«За хулиганский поступок, направленный на дискредитацию передовиков производства, разметчику А. Горбачеву объявить выговор.
Начальник цеха В. Витковский».
– Окрестили тебя? – раздалось у Алексея над ухом.
Из-за его спины читал приказ токарь Гладышев. Алексей поспешил уйти.
Всё-таки объявили... Ну ладно, Иванычев... А Витковский? Хоть бы спросил или что?.. Просто гад, и всё. Наверно, потому у него и сын такой. Зря он тогда вмешался, пусть бы дали как следует...
...Однажды, возвращаясь от Вадима Васильевича поздно ночью, Алексей услышал впереди на темной улице глухие удары, топот и хрип дерущихся людей. Он ускорил шаги. Под деревьями двое били одного. Тот уже не отбивался, прикрывал руками лицо и только дергался всем телом. Нападающие с двух сторон молотили его кулаками, пинали ногами. Алексей с налета треснул одного по уху так, что тот покатился по земле, схватил второго за шиворот, оторвал от избиваемого.
– Вы что... двое на одного?!
– Не лезь, а то сам получишь, – прохрипел тот.
– Я вот тебе получу! – встряхнул его Алексей так, что голова у него задергалась, как привязанная. Алексей с удовольствием почувствовал, что наука драчливых мальчишеских лет не забыта, что он – сильнее и справится с обоими. Пойманный попытался пнуть его ногой, тогда Алексей наградил и его такой же затрещиной. Первый тем временем поднялся, подбирался сзади. В темноте тускло блеснуло лезвие. Алексей перехватил его руку, заломил за спину, вырвав нож, швырнул его через забор, а потом, придерживая хулигана одной рукой, другой бил наотмашь и приговаривал:
– Не балуй... ножом!.. Не балуй ножом!..
Бил он уже озлясь, и когда отпустил хулигана, тот больше не пытался нападать, покачиваясь, отошел. Второй скрылся за деревьями. Из темноты они хрипло ругались и грозили:
– Погоди, сволочь! Мы тебя перестренем!..
– Иди, иди, а то догоню – добавлю!
Голоса смолкли. Избитый, всхлипывая, сморкаясь, пытался остановить кровь, текущую из носа. Поравнявшись с фонарем, Алексей без всякой радости узнал в избитом Олега Витковского. Они встречались только случайно, мимоходом и даже не здоровались: детские столкновения не были забыты ни тем, ни другим.
– Это ты? – сказал Алексей. – За что они тебя?..
Олег на вопрос не ответил.
– Я их еще поймаю... – с трудом проговорил он. – Попомнят!.. Соберу своих, тогда узнают...
– Ну ладно... – сказал Алексей. – Всего...
– Спасибо! Слышь... – вслед Алексею сказал Олег. – В случае чего...
Алексей махнул рукой и ушел. После этого Олег при встречах заговаривал, пробовал втянуть Алексея в свою компанию, но тому ни Олег, ни товарищи его – расфуфыренные пижоны – не нравились, и он от сближения уклонялся...
...О приказе сразу все узнали. Первым подошел Василий Прохорович.
– За что это тебя?
– За правду!.. Написал на «молнии», что Витька Гущин – липовый передовик, вот и... А что, разве неправда?
Василий Прохорович подергал седой ус.