Целоваться запрещено! (сборник), стр. 35
2
Лето. Утро. Но уже поздно. Так бывает. Окно кухни раскрыто в солнечный, щебечущий сад, на столе стынет завтрак.
– Аня! Аня!! Аня!!! – наслаждаясь растущим раздражением, зовет женщина в шортах.
Откуда-то сверху слышится «счас», шлепанье тапочек, шаги по лестнице, и в дверях кухни появляется лохматая, теплая, утренняя девочка двенадцати лет. Улыбается.
– Доброе утро, – с выражением говорит мама.
– Доброе утро!
– Долго это будет продолжаться? Сколько можно валяться в постели? Двенадцатый час...
– Там передача была про Австралию, – начинает рассказывать девочка. – Представляешь, оказывается, толстые лори – они совсем не толстые. У них лапки с присосками, чтобы удобнее лазать, а когда они рождаются...
– Завтракать немедленно, – перебивает мама.
Девочка хочет сесть за стол, но мама спрашивает:
– А умыться не хочешь?
Умывшись, с мокрыми волосами, девочка принимается завтракать. Ест омлет, размешивает сахар в чашке, думает о своем. Чай расплескивается. Мама смотрит. Дочь – длинная, нескладная, ничуть не похожая на маму, совсем другая, не такая, не та, которую ждали.
– Аня, у тебя тапочки дырявые. Большой палец торчит.
Девочка шевелит большим пальцем, скидывает тапок.
– Они мне малы.
– Малы!... Опять малы! «Сколько можно расти?» – с досадой думает мама и продолжает: – Между прочим, ты вчера сказала, что идешь к Серовой и что вы будете у нее, а вас там не было...
– Мы щенков смотреть ходили, – говорит девочка. – Там у одной девчонки с заводских дач спаниелиха ощенилась. Такие милые! Белые с пятнышками. Спят кучкой и пахнут так...
– Не ври, Аня, – мудрым, всезнающим и словно усталым от своего всезнания голосом говорит мама. – Не пытайся меня обмануть. Я твоя мать, твой самый близкий друг, я должна все знать, и я всегда все узнаю.
– Я не вру, – Аня растерялась и обиделась.
– Я-то знаю, что вы были под мостом. Знаю я эти ваши посиделочки.
– Почему, когда говоришь правду, никто не верит? – удивилась Аня.
– Не умничай. Ешь уже наконец. Другие девочки встают рано, делают зарядку, аккуратные, подтянутые. Вот Маша Тендрякова – с утра встанет, сделает зарядку, примет душ, оденется нарядно и идет полоть огород. Или французским занимается. Что ты вздыхаешь?
– Так... Просто...
– Просто – это не ответ, дорогая моя. И не сутулься. Надо делать зарядку. Будешь стройная и красивая, как Маша Тендрякова. Как другие хорошие девочки. А если будешь поздно вставать и сутулиться – из тебя ничего не выйдет. Ешь, пожалуйста. Пойми, Аня, на тебя просто противно смотреть. Что ты там носом шмыгаешь? Кроме меня тебе никто не скажет правды. Только я. Потому что я, твоя мама, твой самый лучший и близкий друг. Ешь уже, в конце концов. Перестань хлюпать носом. Аня! Аня, ты куда?..
3
Она старалась не плакать, изо всех сил пыталась дышать ровно, но воздух – утренний, вкусный, лесной – никак не проглатывается, комками застревает в горле, через дырку в заборе, до перекрестка, мимо водокачки, еще чуть-чуть, и толкаешь висящую криво калитку, ветки шиповника и жасмина переплелись над лохматой тропинкой, одичавший сад, старый дом, тайное укрытие, приют, кров.
Нет, в дом не надо, совсем ни к чему ступать на провалившийся пол веранды, там пахнет сырой темнотой из пустого проема двери. Лучше вот так – по сосне, знакомые, верные толстые ветки, и на прогретый солнцем балкон, в чудесное, хромоногое кресло...
Забравшись с ногами в хромое кресло на балконе старого дома, Аня разрешает себе заплакать, но слышит звяканье ложечки в чашке. По комнате кто-то ходит.
– Дядька!!!
В халате. Кофе пьет и все вокруг разглядывает. Аня встает с кресла от удивления. А дядька увидел ее и совсем не удивился. Улыбается и кланяется.
Дядька. Здравствуйте.
Аня молчит. Ей еще никто так не кланялся. А дядька разговаривает с ней, как будто знает ее давным-давно.
Дядька. Кошмар, да? Полный разгром! Придется, конечно, повозиться, да и денег надо... Тут одного бруса, по самым скромным подсчетам... Ладно, справлюсь! Слава Богу, не безрукий...
Аня. Вы что, здесь жить будете?
Дядька. Уже живу. Смешно, правда – у-жэ-жы-ву? Это по-французски, что ли?
Аня молча начинает уходить с балкона – берется за ветку, перекидывает ногу через перила и оборачивается.
Аня. Вы кто вообще такой? Вы откуда взялись? Здесь никто не живет! Это называется – Старый Дом. Сюда никто не приходит, кроме меня. Это мое место. На всякие случаи. Мое секретное место!
Дядька смотрит на лохматую девочку в пижаме и перестает прихлебывать кофе. Аня заметила, что он заметил, что она плакала. А дядька говорит очень серьезно.
Дядька. Послушайте. Извините, я не знал. Я, честное слово, не знал. Но, понимаете... Можно, я тут поживу? Я тихо, и починю заодно... Понимаете... Просто... Мне сейчас больше некуда идти. Так вышло...
Дядька переводит дыхание.
Дядька. Вот и сказал. Самому себе сказать боялся, что мне идти некуда, а теперь вроде легче стало...
Аня (хмуро и после паузы). Ладно. Живите. Я понимаю.
Дядька. Правда? Спасибо! Я так и думал, что вы поймете.
Аня разглядывает его.
Дядька. Ну, давайте завтракать, что ли? Вы в пижаме, я в халате, значит, завтракать надо. У меня ватрушки, на станции купил.
Аня. Не хочу.
Дядька. Уже завтракали?
Аня. Да... нет... Не хочу.
Дядька. Что же?
Аня. Так...
Аня смотрит, как вкусно дядька ест, и тоже берет ватрушку. Едят молча. Аня отряхивает руки и наскоро допивает чай.
Аня. Спасибо. Было жутко вкусно.
Дядька. Приходите еще? Придете? Беседовать будем. А то скучно одному...
Аня. Вы приехали на поезде?
Дядька. На автобусе, на поезде, на метро, на автобусе опять, на самолете, на маршрутке, опять на метро, на поезде, потом на автобусе снова, еще раз на поезде и пешком через лес.
Аня. Значит, издалека?
Дядька. Угу.
Аня. И что у вас там, вдалеке? Кто вас оттуда выгнал? Почему вам некуда идти?
Дядька. Так... просто...
Аня (изумлена). Просто?!
Дядька. Да. Просто.
Аня. Понятно. А моя мама говорит, что просто – это не ответ.
Дядька. А маме своей передайте, что во время еды нельзя вести воспитательные беседы. Вредно для здоровья. Так считает старшая няня принца Нази Хашана и принцессы Аммо Нириенды.
Аня. А эта няня – она кто?
Дядька. Она – это я.
Аня. Ну да... Врете?
Дядька. Почему, когда говоришь правду, тебе никто не верит?