Маркиз де Сад, стр. 11

Им нечего было бояться сопротивления маленького гарнизона. Большинство солдат, с поручиком Дюкло во главе, были подкуплены.

В эту ночь они не должны были ничего видеть и ничего слышать. Быть может, один только комендант замка не был посвящен в тайну.

Маркиз, предуведомленный заранее, спокойно вышел, без шуму направился к маленькому отряду, который его ожидал, сел на коня и ускакал…

Когда на другой день г. де Лонай делал свой обычный обход замка, его узник был уже далеко; но, чтобы «смягчить горечь разлуки», он оставил ему два прощальных письма, в которых выражал в самых изысканно-любезных выражениях свою благодарность.

Письмо маркиза де Сада, одно из самых душевных, которое он написал за всю свою жизнь, заслуживает быть приведенным в выдержках.

Это последний акт занимательной комедии.

«Милостивый Государь! Единственное, что омрачает мне радость свободы, — это сознание, что Вы будете отвечать за мое бегство. Ваше честное и любезное отношение ко мне мешает мне скрыть от Вас эту смущающую меня мысль. Если мое удостоверение может иметь какое-либо значение в глазах Вашего начальства, я даю мое честное слово, что Вы не только не способствовали моему побегу, но Ваша бдительность отдалила его на долгое время, и он явился всецело делом моих рук».

Объяснив далее весь задуманный и осуществленный план бегства с помощью его жены, маркиз де Сад заключил свое письмо следующими строками:

«Мне остается только поблагодарить Вас за Вашу доброту, я буду признателен Вам за нее всю жизнь; я желал бы иметь случай доказать Вам это. Придет день — я убежден в этом, — когда я буду в состоянии на деле засвидетельствовать Вам чувство моего к Вам расположения, с которым я остаюсь Вашим преданным слугой. Маркиз де Сад. Миолан. Пятница, 30 апреля».

Письмо узника г. де Лонай представил по начальству с оправдательной запиской, которая, однако, влияния не оказала.

Он потерял место, и комендантом замка Миолан был назначен кавалер де ла Бальм.

Маркиз де Сад уехал в Италию, куда вскоре приехала к нему жена.

Тот, кто не знал его, мог бы подумать, что он почувствовал к ней признательность за преданность, которую она столь многим ему доказала. Но, разумеется, такая мысль была бы грубой ошибкой.

«Пансионеры» г. де Ружемона

Если маркиза де Сад надеялась возвратить себе мужа, то ее иллюзии в этом смысле должны были рассеяться.

Вернувшись во Францию, после непродолжительного пребывания в Италии, и поселившись в замке де ла Коста, он снова, с тем же цинизмом, стал вести жизнь развратника.

Несчастная жена, горячо его любившая, в горьком разочарования снова удалилась в монастырь кармелиток на улице Ада.

Легкомысленному маркизу была не по душе провинциальная жизнь, он часто ездил в Париж.

В одну из этих поездок, по тайному повелению, он был арестован у своей любовницы и препровожден в Венсен.

В это же время его родные с неутомимой энергией хлопотали о пересмотре процесса об отравлении.

Усилия и хлопоты увенчались успехом, и хотя по закону пересмотр был невозможен за пропуском срока, но 27 мая 1778 года король повелел допустить этот пересмотр.

Обвинение в отравлении было отвергнуто, и маркиз был обвинен лишь в крайнем разврате.

Дело окончилось выговором в присутствии суда, запрещением въезда в Марсель в течение трех лет с уплатой штрафа в пятьдесят франков в пользу бедных заключенных.

Такова была развязка этого процесса, до сих пор окруженного непроницаемой тайной.

Де Саду предложено было вести более порядочную жизнь, и, чтобы помочь ему в этом, его оставили в заключении менее удобном, чем миоланское.

Когда он попал в Венсенскую тюрьму, начальником ее был г. де Ружемон, который сменил г. Гюйоне и заставил пожалеть о последнем.

«Отверстый ад, — писал Латион в своих „Воспоминаниях“, — послал нам на место г. Гюйоне г. Ружемона, сплошь сотканного из пороков и действительно достойного быть слугой наших палачей».

Г. де Ружемон был сыном маркиза д'Уаза, отца герцога де Бранка, и г-жи Гатт. Решением суда он был объявлен незаконным сыном.

Это не испортило ему карьеры.

Он, как уверяет Мирабо, дорого заплатил за свое место начальника Венсенского замка Сабаттини, любовнице де ла Врильер, и, понятно, старался, как расчетливый человек, наверстать свои убытки, экономя на расходах заключенных.

Венсен сделался вследствие этого самым неприятным местом заключения.

Доставление в тюрьму обыкновенно совершалось по ночам, чтобы не возбудить внимания. Водворенный в камеру заключенный находил кровать, два соломенных или деревянных стула, кружку, почти всегда сломанную, засаленный, грязный стол.

Перед помещением в камеру заключенного обыскивали. У него отбирали все, что было драгоценного: деньги, золотые вещи и т, п., и все, что могло служить для самоубийства. Не позволялось производить ни малейшего шума. «Это дом тишины», — говорил комендант.

В первые дни заключения, «пробные дни», решался режим, которому должен быть подчинен узник.

Одним, осужденным более строго, отказывали в бумаге и книгах.

Тем, кому они были разрешены, выдавалось по шести листов, помеченных начальником; книги выдавались по одной, и каждая тщательно перелистывалась и осматривалась предварительно.

Более других протежируемые узники могли прогуливаться час в день в маленьком садике под наблюдением помощника тюремщика, которому было приказано не говорить с ними ни слова.

Раз в месяц начальник посещал некоторых заключенных. Он терпеливо выслушивал их заявления и почти всегда оставлял без внимания.

В Венсене, как и в Бастилии, продовольствие заключенных давало простор для всякого рода злоупотреблений.

На каждом узнике г. Ружемон наживал столько, сколько было возможно. Ни один трактирщик Парижа не получал без всякого риска столько барышей.

Говорили, что он кормил заключенных только потому, что смерть их ему невыгодна; кислое вино, тухлая говядина, гнилые овощи и по четвергам пироги, почти всегда недопеченные.

Так как наказание карцером сопровождалось лишением порции, начальник, из экономии, при малейшем поводе отправлял заключенных в карцер.

Маркиз де Сад не обладал ни хорошим характером, ни философским складом ума де Фрерона, который, посаженный в Венсен 23 января 1746 года, пил каждое утро за завтраком бутылку хорошего вина, доставляемого из соседнего кабачка, и это-то вино, по его уверению, позволяло ему незаметно заканчивать день.

Как только он сделался «пансионером» г. де Ружемона, он начал жаловаться…

Жена постоянно его ободряла, быть может, с целью придать себе самой больше бодрости. Она думала только о нем. Ее письма были переполнены изъявлениями преданности и любви.

Чтобы иметь возможность переписываться более свободно, они в своих письмах, которые тщательно пересматривались комендантом замка, между строк писали другие строки лимонным соком.

Строки эти были невидимы до тех нор, пока бумагу не подогревали.

В этих письмах она сообщала ему все его интересующее и, столько же хорошая хозяйка, как и нежная мать, заботилась о его белье и платье.

То и дело посылалось этому требовательному узнику, всем недовольному, платье, белье, ликеры, варенья, которые, как кажется, он очень любил.

Он отвечал жене еще грубее прежнего. Он не любил ее, и все, что бы ни делала эта терпеливо любящая женщина с целью понравиться ему, казалось ему отвратительным. Выходило всегда так, что как бы ни поступила маркиза де Сад, все оказывалось и неловким, и излишним. С трогательным постоянством ее сердце, полное любви, принадлежало человеку, разбитому жизнью, развратнику, который не мог оценить этого сердца.

Привязать к себе маркиза де Сада, пожалуй, могла бы любовница, умная, ловкая, потворствующая его порокам, сдерживающая их в известной мере, но не его жена — женщина слишком простая, послушная, нежная, созданная для законного брака. Разве только страсть могла, казалось, привести его к ней.