Продажная любовь, стр. 12
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Солнце только взошло, а Энн уже давно не спала. Эта ночь была мучительной, не сон, а ускользающее забытье. И ужасающая мысль: надо уехать с Соспириса. Других вариантов нет. Оставаться невозможно!
Я должна придумать, что скажу Ари и миссис Теакис. Что-нибудь — все что угодно!
Что угодно, кроме правды. Даже сейчас, в постели, она почти впадала в истерику при одной мысли о том, что миссис Теакис может узнать…
Как я буду смотреть ей в лицо? Как буду завтракать с ней — зная, где была и что делала?
И все же придется спуститься в столовую. Взять себя в руки и вынести все. И придумать разумную причину для отъезда в Лондон.
Еще одна ужасная мысль: Ари! Ари будет страшно расстроен! Достаточно того, что он Тину теряет. А тут и Энн собирается покинуть его.
Навсегда.
Разве что произойдет чудо и миссис Теакис еще раз пригласит ее, а Никоc будет в этот момент в Австралии — нет, лучше в Антарктиде. Или сама миссис Теакис еще раз приедет с Ари в Лондон.
Но Энн никогда не окажется рядом с Никосом Теакисом.
Никогда больше не увидит Никоса Теакиса…
Где-то в уголке сознания неожиданно мелькнула порочная, бесстыдная мысль. Даже не мысль, скорее эмоция. Но Энн в тот же миг подавила эту вспышку.
Как вообще такое случилось? Как она могла так пасть? Никоc Теакис считал ее нижайшей из низших. Он говорил злые, гадкие вещи про ее сестру. Никоc Теакис, которого сама Энн ненавидела долгих четыре года, — как можно было позволить этому человеку заниматься с ней любовью?
Все в ней напряглось. Заниматься любовью? Она, наверное, тупая. Никос Теакис не «занимался с ней любовью»! Это был просто секс! Вот и все, что было все, чего он хотел. Ее охватило горькое унижение. Как же она могла улечься с ним в постель? Только потому, что он выглядел как греческий бог? Потому, что у нее слабели колени, когда она смотрела на него? Как у большинства — нет, у всех женщин, которые подолгу смотрели ему вслед.
Можно бесконечно так пролежать, глядя в потолок, ненавидя себя почти так же сильно, как Никоса Теакиса, измышляя правдоподобные объяснения причин отъезда с Соспириса. Бегства от Никоса.
Но то, что казалось непременным во время мучительного бессонного лежания в кровати, реализовать оказалось невероятно трудно.
— Уехать? — София Теакис удивленно распахнула глаза и взглянула на дверь. — Нет, конечно нет! Никоc! Энн говорит, что ей нужно вернуться в Лондон.
Энн замерла. Никакая сила не заставит ее посмотреть в сторону входящего Никоса. Но голос она слышала:
— Об этом не может быть и речи. Мы же договорились, что Энн может уехать только после свадьбы Тины, чтобы меньше расстраивать Ари. Ведь так, Энн?
Энн повернула голову и сразу покраснела. Никоc был в рубашке поло очень дорогой марки, с еще влажными волосами, свежевыбрит. Взгляд упал на его губы, и в памяти сразу ожила прошлая ночь. Ее обдало жаром.
— Я… Мне… просто нужно… — ничего сколько-нибудь разумного сказать не удавалось.
Выражение глаз Никоса изменилось. Она могла поклясться — это было удовлетворение.
— Хорошо. Решено. После свадьбы Тины вы еще здесь побудете, а потом посмотрим. Кто знает, что может произойти после свадьбы Тины, хм? Сегодня Ари занят, а позже Тина привезет поиграть его приятеля из Махоса. Думаю, я покажу вам красивые места Соспириса, их гораздо больше, чем вы видели.
Он спокойно пил апельсиновый сок. Энн встревожено посмотрела на миссис Теакис, как будто та могла спасти ее от такой ужасной судьбы. Пожилая женщина со странным выражением переводила глаза с гостьи на сына. Это продолжалось всего мгновение, может быть, Энн показалось?
— Какая замечательная мысль, Никоc. На Соспирисе так много красивых мест. Сын вам их покажет.
Энн с огромным усилием изобразила удовольствие.
***
Никоc нетерпеливо завел джип. Где же она? Если решила не ехать, он просто пойдет и приведет ее. Но она поедет. Мама проследит за этим.
Не слишком хорошо, что сцена разыграна на маминых глазах. Более того — ради нее, хотя она, конечно, этого не знает. При таком хорошем мнении матери об Энн он не может открыть ей глаза на истинную натуру этой женщины, но освободить ее от такой пиявки должен. Правда, способ для этого выбран им не очень удачный.
Но сожалеть уже поздно! И это предупреждение самому себе насчет игры с огнем — тоже запоздало. Он не просто играл с огнем — он устроил пожар в собственной постели! Пожар! Все сожаления, все предупреждения — все насмарку. Совершенно ясно одно: выйдя из ванной и увидев пустую кровать, он начал считать часы, когда же вновь будет с Энн.
Остаток ночи он провел без сна — потому что его кровать пуста, а ему хотелось, чтобы в ней была она — Энн. Он чуть не пошел за ней. Почему она удрала? Хотела узнать, побежит ли он за ней? Решила демонстрировать добродетели, которыми не обладает?
Да нет и тени добродетелей! Продать родную кровь! Но на миг что-то мелькнуло в его мозгу. Яркое воспоминание о прошлой ночи, когда они были вместе. Могла ли женщина, которая воспламенилась так искренне и чисто, из-за которой он застонал в самый жгучий момент их единения — глубокого и сильного, какого никогда не испытывал, — могла ли та же женщина так жадно схватить чек за родного ребенка?
И все же это так. Одна в двух лицах. И как бы сильно она ни захватила его, он не должен забывать об этом ни на секунду.
Но вот она наконец вышла. Не глядя на него, молча уселась в джип, игнорируя протянутую им руку. Никоса разозлило ее намерение не обращать на него внимания. И он понесся на высокой скорости, краем глаза видя, что Энн мрачно держится за поручень.
Он не останавливался до того самого дальнего пляжа, где они были с Ари. Он намеренно привез сюда Энн. Не потому, что здесь их никто не побеспокоит, а потому что пляжный домик идеально подходил его целям. Домик вовсе не был роскошным, но в нем было главное — кровать.
Заглушив двигатель, он взглянул на девушку. Она все еще держалась за поручень с застывшим лицом. На ней была та же одежда, что и в тот день, когда они приезжали с Ари, — футболка с длинными рукавами и джинсы. Думает, закрытая футболка остановит его? Смешно.
Пора покончить с этим. Сейчас.
— Энн, я не понимаю, в какую игру вы играете, но…
Повернув голову, она посмотрела на него уничтожающе:
— Играю? Я ни во что не играю. Не представляю, что вы задумали, но…
Он расхохотался. Просто не сдержался. Ее взгляд стал еще более уничтожающим. Он невольно отметил, что глаза у нее от этого еще ярче.
— Я задумал, Энн, вот что…
Он порывисто потянулся к ней. Еще за завтраком появилось это неодолимое желание — обнять, прижать ее к себе. Это и было слабым местом его плана.
В первую секунду она оказалась податливой в его руках, и он потянулся к ней губами. Но в следующий момент сделалась жесткой, уперлась руками в его грудь, отвернула лицо.
— Дайте выйти! Отпустите…
Он заглушил эти восклицания, поймав ее губы. Его рука легла ей на затылок, пальцы утонули в шелке волос. Господи, какое наслаждение целовать ее! Сладкая, медовая, мягкая…
Ее сопротивление исчезло, растопилось в его поцелуе. Руки, крепко упиравшиеся ему в грудь, обмякли.
Поцелуй был долгим, глубоким, возбуждающим — и не только ее. Никос почувствовал реакцию собственного тела, неодолимое желание.
На мгновение он отстранился и, переведя дыхание, все еще не отпуская Энн, заглянул ей в глаза. Они были огромны.
— Ты что-то сказала? — глухо спросил он. Минуту она смотрела на него невидящим взглядом, затем высвободилась. Никоc не противился — он уже показал свою власть над ней. По-мужски. Ее лицо напряглось.
— Я этого не хочу. — Слабый голос, сжатые кулачки лежат на коленях. — Не хочу.