Оппозиция: выбор есть, стр. 78

Есть ли выход из этого противоречия? История показывает, что есть – но выход всегда творческий, требующий больших духовных усилий. Речь идет о том, чтобы, отрицая революционизм, вобрать в себя назревающую революционную энергию новой, воспитанной уже не в советском обществе молодежи. Это значит признать эту революционную энергию разумной и законной и предложить такой механизм ее реализации, чтобы стала достижимой позитивная цель, но не на пути разрушительного бунта. Такой механизм в традиционном обществе Индии нашел Махатма Ганди – но люди видели, что речь идет именно о революции, а не о об иллюзорном «переваривании» английских колонизаторов. Такой механизм нашли испанцы, филиппинцы, палестинцы, в каждом случае по-своему. Это – примеры творчества конкретных культур. Россия – иной мир, и нам самим искать выход.

И все более опасным становится незнание. Как нашего собственного общества, так и того, что происходит в мире. Уже сегодня во многом из-за невежества политиков и их подручных запущены процессы, которые будут нам стоить огромных страданий и которые можно было остановить. А ведь как много уроков могли мы извлечь из трагической судьбы Алжира – богатой, почти европейской страны, где, как в лаборатории, создана гражданская война. А на Западе вырастают новые соблазны для наших подрастающих молодых радикалов, которых отталкивает от себя «цивилизованная оппозиция». Разрушение на Западе «социального государства» как часть всемирной перестройки, ликвидация левой идеологии, сдвиг стабильного «общества двух третей» к нестабильному «обществу двух половин», тотальная коррупция власти и невиданные спекулятивные махинации, приводящие к краху хозяйство огромных стран масштаба Мексики или Бразилии – все это нарушает социальное равновесие.

Отверженные утрачивают иллюзии и культуру борьбы «по правилам» и переходят к тому, что уже получило в социальной философии название – молекулярная гражданская война. То есть, парии (а среди них уже много интеллигентов, включая тех, кто владеет высокими технологиями) стихийно, через самоорганизацию, освоили теорию революции Антонио Грамши. Они начинают «молекулярную агрессию» против общества, ту войну, против которой бессильны полицейские дубинки и водометы. Пресса Запада ежедневно приносит несколько сообщений об актах, которые можно считать боевыми действиями этой войны. В совокупности картина ужасна. Те, кого отвергло общество, поистине всесильны. Пока что они нигде не перешли к мести обществу, и их акты являются не более чем предупреждением – ведь зарин, который кто-то разлил в метро Токио, это весьма слабое, учебное ОВ (да и вообще это была, скорее всего, учебная тревога, организованная спецслужбами – как раньше в Нью-Йорке, только там не был применен реальный зарин).

Если соблазн мести такого рода будет занесен на нашу почву, он может принять характер эпидемии. И значительная доля вины ляжет на оппозицию, которая оставила молодежь без перспектив борьбы. Этого нельзя допустить. Перед нами огромное поле возможностей, и их поиск идет в гуще самых разных групп. Тяжелой потерей будет, если организованная оппозиция откажется от этого поиска или начнет оживлять уже негодные в новой ситуации ленинские схемы.

1999

Я видел всеобщую забастовку

Довелось мне в жизни увидеть грандиозное событие – всеобщую забастовку в Испании 14 декабря 1988 года. Сегодня, перед назначенными на 27 марта акциями протеста, хочу о ней рассказать.

В тот год меня пригласили выступить с лекциями в четырех городах Испании, и 13 декабря я вернулся в Мадрид на поезде из Барселоны. До этого напряжение росло и росло, что мне было непонятно. Ну, забастовка и забастовка – что тут такого. Выступил по телевидению любимец Испании премьер-министр Фелипе Гонсалес, с молодости член Испанской социалистической рабочей партии, подпольщик. Умный и симпатичный человек, много сделавший в интересах рабочего класса. Просил отменить забастовку. Профсоюзы не отменили.

В Испании два главных профсоюза – Всеобщий союз трудящихся и Рабочие комиссии. Первый примыкает к социалистам, второй к коммунистам. В тот год во главе их стояли еще великие профсоюзные лидеры, великолепные представители человеческого рода – Николас Редондо и Маpселино Камачо. Наш Шмаков похож на них примерно так же, как Лахова на Долорес Ибаррури.

Есть еще профсоюз, идущий за анархистами. Он призывает к пролетарской революции, но за ним идет мало народу. Членов профсоюза среди работников в Испании немного – около 10 процентов, но все предприятия с ними в контакте и решения профосюзов обязательны. Рабочие знают, что это их защита и, когда надо, поддерживают.

Забастовочная борьба – дело непростое, эффект от каждой забастовки просчитывается на много ходов вперед, как сложная военная операция. Надо учиться, чтобы понять, почему на Западе рабочие часто терпят прямые и явные ущемления их интересов, но вдруг встают горой против изменений, на первый взгляд, несущественных. Они знают, где нельзя допустить и маленькой струйки, промывающей всю плотину их социальных прав.

Так и в тот раз, мне было непонятно, почему забастовка таких масштабов была объявлена всего-навсего против декрета правительства, который разрешал предпринимателям нанимать молодежь по специальным временным контрактам. Значит, вне коллективного договора, с сокращенными социальными гарантиями и с более низкой зарплатой. Официально это вводилось для сокращения безработицы среди молодежи. Мне объяснили, что хотя это вроде бы и в интересах безработных ребят, но на деле рушит всю систему. Стоит только дать щелочку, эту дыру расширят и в результате всем снизят зарплату и все больше и больше рабочих будут переводить на эти временные контракты.

Вечером 13 декабря Мадрид жил обычной жизнью. Все первые этажи домов там заняты магазинами и барами, и в барах, как всегда, было полно народу и стоял гвалт – все пили свою рюмку пива и болтали. Я улегся спать, думая, что и завтра все будет примерно так же, только какие-то предприятия не будут работать.

То, что я увидел, никакое воображение мне не могло подсказать. Жил я в маленьком недорогом отеле, но в самом центре, рядом с площадью Пуэрта дель Соль (Ворота Солнца). Спустился в кафе отеля, хозяйка, очень нервная, дала мне завтрак и предупредила, чтобы я на улицу лучше не выходил, а если выйду, должен ей позвонить. Она заперла дверь и смотрит через телекамеру, кто звонит. Я удивился: зачем? Она не хочет впускать людей из Рабочих комиссий, они придут проверить, закрыла ли она кафе, как велено (это даже не кафе, а кухня, где давали только скудный завтрак). Я опять удивился: а что они сделают? И тут хозяйка выдала мне речь, в которой, казалось, была скоплена вся извечная ненависть буржуазии к настоящему профсоюзу: «Они могут тут все перебить! Они могут меня избить!». Все это, конечно, были ее фантазии, но за ними – темный классовый страх.

Я вышел в город. На улицах – никого, все вымерло. Только группы людей со значками пpофсоюзов, человек по двадцать, обходят все улицы и закоулки и проверяют, не осмелился ли кто открыть лавку или кафе. На каждом углу – взвод полицейских в своих страшных доспехах (мы их тогда в СССР еще не видели), все предельно взвинченные. Тут же фургоны с заседланными лошадьми.

Страна от Гибралтара на юге до Бискайского залива замерла. Работал только телефон и минимум скорой помощи, а также дежурные смены на непрерывных производствах (например, у доменных печей), но все процессы были сведены до минимума. Стояла полная тишина, ниоткуда не доносилось ни звука музыки.

Я понял, что остался без крошки еды на весь день и решил поискать: не может же быть, чтобы в Мадриде нельзя было купить булочки из-за забастовки. Оказалось, что именно так. Все наглухо закрыто, а все автоматы отключены.

Нечаянно я попал к огромному универмагу «Корте Инглез» («Английский стиль»). Это – фирма, имеющая сеть богатых магазинов высшего класса. Хозяева фирмы, две сестpы Коплович, единственные в Испании пpедпpиниматели, котоpые объявили, что не присоединяются к забастовке. Этот магазин только что открылся, около него шумела толпа. Человек по 30-40 полицейских кольцом окружали группу девушек-продавщиц и проводили их через толпу. Толпа им свистела и кричала: «Проститутки!». Смотреть было тяжело.