Норки, Клава и 7"А", стр. 13

Так и осталась стоять та сосна — такая же одинокая, как сам Графыч.

Глухари, когда не стало леса, подались в другие куртины. И только один старый петух не захотел покидать место своего игрища. Видно, не раз по весне этот старый боец выходил здесь грудь в грудь на честный бой со своим соперником.

Каждый вечер он прилетал на эту одинокую сосну. Вначале, застыв на фоне зари, прислушивался. Затем, осмелев, проходил по суку и начинал щипать хвою. Аза полчаса до самых глубоких сумерек майской ночи, он расправлял веером хвост и, закинув к небу свою бородатую голову, словно колдун, начинал выговаривать глухие заклинания.

В такие минуты Графыч садился на пороге и завороженно смотрел на глухаря. Хотя до птицы было довольно далеко, старику казалось, что он слышит каждое колено этой древней песни, не похожей ни на что другое.

Закончив свой недолгий вечерний концерт, глухарь втягивал голову в плечи и замирал. Боясь потревожить сон птицы нечаянным стуком, старик неслышно прикрывал за собой дверь сторожки и ложился спать. Но сон его, как и сон древней птицы, был коротким.

С первым проблеском рассвета старый глухарь вновь преображался. Он пел. Одна песня сменяла другую, и, казалось, будто «скирканье» и «точенье» глухаря рассеивали серые сумерки, пробивая дорогу алой заре и первому лучу солнца.

Старик встречал зарю вместе с глухарем. Он, как и вчера, садился на порог и слушал. И какая-то невысказанная радость переполняла его. Он радовался свежести утра, занимавшейся заре, тому, что дышится легко, полной грудью, что рядом славит жизнь такая сильная большая птица.

Как-то под вечер на болоте, неподалеку от сторожки, захлюпали чьи-то шаги. К домику Графыча подошли двое парней с ружьями.

— Дедуля, пустишь переночевать? — спросил один. — Заблудились малость, из сил выбились.

— Топчанов не жалко, входите в дом, — пригласил старик и тут же принялся растапливать печку, чтобы накормить запоздалых гостей.

Потом при свете керосиновой лампы потчевал их рыбой и чаем. Оказалось, это студенты из Петрозаводска. Выдалось свободное время, решили поохотиться. Да вот вышли на вырубки и сбились с пути. Кружили, кружили по вырубкам, пока из сил не выбились, а тут и ночь близка. К счастью, приметили сторожку.

— Ох, заговорился я с вами, — встрепенулся Графыч. — Дружка прозевал.

Студенты недоуменно переглянулись.

— Хотите, и вы можете глянуть, только лампу погасите.

Один из гостей дунул в стекло лампы, и пламя, полыхнув красным светом, угасло. Старик приоткрыл дверь сторожки и сел на пороге.

— Вон он, дружок мой, уже поет, — лицо Графыча осветила довольная улыбка.

Студенты завороженно смотрели на поющего глухаря.

— Он каждый вечер сюда прилетает? — шепотом спросил один.

— Хоть часы проверяй по нему, — ответил старик.

— Так это вы его сюда приманили? — спросил второй.

— Где там. Глухарь — птица гордая, его не приманишь, — пояснил Графыч. — Он гораздо раньше меня здесь поселился. Токовище тут было.

Смеркалось довольно быстро. С вечера по небу плыли низкие тучи. Глухарь спел еще несколько песен и, сложив веер хвоста, затих. Старик прикрыл дверь сторожки.

— Давай укладываться. Похоже, ночью дождь будет, что-то ноги поламывает.

В сторожке было тепло от протопленной печурки. Графыч улегся на свой топчан, укрылся одеялом.

Студенты, постелив на топчаны ватники, тоже притихли. Серая пелена майской ночи затянула оконце сторожки.

Проснулся Графыч от глухого стука. Поднял голову, прислушался. И поначалу ему показалось, что ударил гром. Но все было тихо, а за окном по-прежнему темно. Старик опустил голову на подушку. Однако сон не шел.

«Может, какой охотник в беду попал?» — подумал Графыч. Он сел на топчане и в потемках нащупал сапоги. Накинув ватник, старик приоткрыл дверь. Сырая струя воздуха хлынула в протопленную сторожку. Графыч прислушался — вокруг все было тихо.

Приотворив дверь, старик зажег спичку и поднес ее к висевшим на стене ходикам. Часы показывали половину второго. Загасив спичку, Графыч вдруг заметил, что оба топчана пусты. Старик снова зажег спичку и поднял ее над головой. Сомнений не было — гости ушли, не попрощавшись. Спичка погасла. Сторожка снова погрузилась в темноту.

Графыч сел на свой топчан и подпер голову руками. Разные мысли приходили ему в голову в эти минуты. Едва забрезжил рассвет, старик отправился к токовой сосне. У подножья дерева он нашел глухариные перья и алое пятно на светлом песке. «Тайком, как воры, сонную птицу…» — вслух причитал старик. — «Ведь не с голоду же пропадали…»

В ту же весну Графыч попросил расчет в лесопункте и переехал в зверосовхоз…

Мы с Клавой слушали Павла Евграфовича, затаив дыхание. И он, помолчав, закончил:

— С той поры я на глухаря ружья не поднимаю. Да и зачем? Мало их осталось в наших лесах, а птица эта уж больно красивая, гордая птица. Тетеревишками балуюсь. Вот и Волоха мой тоже любит погонять тетеревишек. Помнишь, Клавдий, как мы в лесу встретились?

Глава, которой заканчивается повесть, но с которой все только начинается

Лето пришло, когда ему и положено быть. Предсказания Галки Шемахиной не сбылись: никаких заданий на осень ни по алгебре, ни по географии, мне не дали. В табеле черным по белому было написано: «Переведен в восьмой класс». Впереди почти три месяца каникул. Но мы целых две недели продолжали ходить в школу.

Дело в том, что вместо цветного телевизора и мотоцикла с коляской за помощь совхозу нам решили построить норковый шед. Прислали бригаду плотников, и закипела работа. А мы создали свою бригаду. Подносили брус, доски, шифер, резали оцинкованные проволочные сетки для клеток, В общем, дела хватало всем. Все работали с удовольствием.

Несколько раз на нашу стройку заглядывал Павел Евграфович. И всегда находил себе дело. То топором что-то подтешет, то ножницами для металла подравняет края сетки.

— Теперь вы своим хозяйством обзаводитесь. Поди, совсем забудете дорогу к моей хате? — с грустью сказал старик.

— Что вы, Павел Евграфович, а как же охота, а чучела, а путик?

Старик улыбнулся и с удовлетворением сказал:

— К охоте тоже ведь надобна охота, любовь, значит. Да что там говорить, забегайте с Клавдием…

Через две недели шед был готов. Его построили сразу за теплицей. И теперь у нас появился собственный агрозоогородок, как сказала Наташа. Пожалуй, такого не найдешь пока ни в одной школе!

А каникулы — да что про них рассказывать: рыбалка, грибы, ягоды почти каждый день. Мой приятель Клава вырос за лето, шея вытянулась, что у кулика. И все с идеями носится. То решил из головастиков лягушку вырастить в банке, то надумал клеить из резины перчатки с перепонками, чтобы легче плавать на запруде. Ласты и маска у него есть, а теперь вот обзавелся еще и перепонками.

Мы так набегались за лето, что даже начали скучать по школе. Наконец настало первое сентября. Когда вся школа построилась на линейку первого звонка, пришли гости, и среди них директор совхоза Семен Захарович. Нас поздравляли учителя, завуч, а потом слово взял директор совхоза. Он сказал, что за большую помощь совхоз выделил для школьной зверофермы шесть норок.

Все захлопали в ладоши. Я посмотрел туда, где выстроился четвертый «А», и вижу — Мятлик словно окаменел. Глаза горят, лицо — серьезней не придумаешь. Конечно, Клава понимает, что ухаживать за норками будут старшеклассники, а ему тоже хочется.

Потом прозвенел первый звонок. Все начали расходиться по классам, а нас, теперь уже восьмой «А», оставили. Капитолина Петровна — учительница зоологии — сказала, что все мы идем на звероферму за норками. Что тут началось: никакого строя, никакого порядка, девчонки завизжали, а мы почему-то начали подпрыгивать и кричать. Это восьмиклассники-то! Хорошо хоть малышню отвели в школу, а то бы они насмотрелись на нас.

У ворот зверофермы нас догнала запыхавшаяся Наташа.

— Я так торопилась, боялась, что не успею. Только что с автобуса, узнала новость и бросилась за вами.