Чикагский блюз, стр. 20

– Гуляйте, гуляйте, – разрешила тетя Зина. – Здесь такой воздух! Говорят, сплошные ионы…

Я заметил, что из кармана пиджака Алексея торчит цилиндрик моего фонарика с синим ободком изоляционной ленты. Куда-то они собрались?..

В палатке мне досталось место между дядей Сашей Гуревичем и отцом, и я жалел, что не рядом с космонавтом, который улегся у входа. Могли бы конспиративно пошептаться на ночь, потом бы я похвастался, с кем спал бок о бок… «Хотя кто знает, – думал я, засыпая, – может, они с Катькой еще поженятся, и он окажется мне вроде двоюродного брата. Неспроста он лег возле входа – может, еще пойдут с Катькой догуливать…»

7

Я разлепил глаза, сел, поеживаясь от холода, и обнаружил, что нахожусь в палатке один. С улицы слышались звяканье посуды и веселые голоса. Похоже, за столами уже завтракали.

– Где, где… – услышал я голос дяди Жоры. – Утреннюю пробежку, наверное, делает. Чемодан-то на месте.

– Сколько же можно бегать, – сказала тетя Зина. – Может, он ногу подвернул?

Я вылез из палатки, и Чарли разбежался ко мне, виляя хвостом и приветственно поскуливая. Я завалил его на спину, поурчал вместе с ним и пошел умываться.

Катька стояла у самовара и, поджав губы, наливала гостям чай. Некоторые уже выпивали и закусывали. Отец с дядей Сашей обливались около колодца холодной водой и фыркали, как кони. Рядом стояла мама с махровыми полотенцами на плече.

– Ты не знаешь, куда мог деться Алексей? – тихо спросила мама. – Он тебе ничего не говорил?

Я пожал плечами:

– Катька, наверное, знает.

– Ничего она не знает, – бормотнула мама и недовольно отвернулась.

– Может, пошел на вокзал билеты компостировать? Там в междугородной кассе всегда очередь. – Отец взял у матери полотенце и стал растираться. – Привет, Кирилл! А ты куда вчера коробочки с фотографиями положил?

– Вам вручил, – напомнил я, пробуя рукой воду в ведре. – У тебя еще сомбреро упало… Ух ты, холодная…

– Билеты, билеты… – растирая спину полотенцем, повторил дядя Саша. – Куда я свои-то сунул? Надо проверить… – Он накинул полотенце на плечи и, выкривляя босые ноги, пошел по сосновым иголкам и шишечкам к палатке.

– Ничего не пойму, – кинул мне полотенце отец. – Куда мы их засунули?

…Фотографии нашлись у дяди-Жориной веранды за кустами георгинов. Они были целы, только стекло в одной рамке треснуло, и из него вывалился островок – наискосок по лицу бабушки. Я не стал вставлять его обратно, чтобы не повредить фотографии – лучше заменить стекло целиком.

Нашлись и авиационные билеты дяди Саши Гуревича – они вместе с паспортом и командировкой лежали в пустом бумажнике, брошенном у ворот. Нашлись и другие бумажники – воришка вычистил их прямо на участке, за углом веранды, и приехавшая милиция сказала, что так всегда и бывает – вор бумажник не возьмет, ему нужны только деньги.

В чемодане Алексея оказались перевязанные стопки старых газет, ветхие сандалии и три листа плотно сложенной бумаги, озаглавленные «Описание прибора для подачи оптических сигналов в открытом космосе».

– А это что за чудо? – не давая дяде Жоре заглянуть в собственные чертежи, пробормотал милицейский капитан.

– Космонавт… – печально вздохнул дядя Жора.

– Понятно, – сказал капитан. – Так и запишем.

Судя по тому, как была удручена Катька, она с ним целовалась.

Картонные коробочки, старательно оклеенные мною черным дерматином, так и не нашлись.

– Не слушаете опытных людей… – сказал через пару дней Павел Гурьянович, заглянув к нам на участок. – А я вас предупреждал – с этой публикой надо держать ухо востро!

Но с ним никто не захотел разговаривать, даже тетя Зина.

Да и зачем фотографиям коробочки, если им висеть в рамках на стене?..

VI. Катер

Я вернулся с практики, и отец меня обрадовал: они с дядей Жорой хотят купить большой катер, почти корабль. В субботу надо ехать смотреть – всем вместе.

– А сколько стоит катер? – спросил я.

– Стоит он прилично – три тысячи. Но поверь, сынок, он того стоит. – После двухмесячной разлуки отец почему-то стал называть меня сынком. – Дизельный движок, две каюты, ходовая рубка, отделка из ясеня и бука. Там даже душ есть! Корпус из текстолита, шпангоуты…

– Вы берете на двоих? По полторы тысячи?

Отец замялся:

– Мать чего-то капризничает… Говорит, очередь на машину может подойти. А я говорю, что такой шанс упускать нельзя. Представляешь – летом на Ладогу или по Свири: грибы, рыбалка, острова, шхеры…

Отец достал карту и стал прокладывать возможные маршруты. Таких сияющих глаз я у него давно не видел. Мама позвала нас обедать.

– Ну вот скажи, сынок, – с оглядкой на мать отец налил мне «Вазисубани» не в фужер, а в рюмочку, – ты бы хотел летом отправиться в путешествие по Свири?

– Не знаю… – Я сделал вид, что неравноправие в посуде меня устраивает; видели бы родители, как мы на практике пили портвейн стаканами! – В принципе, хотел бы…

– Это тебя Жора подбивает. – Мать первая подняла свой фужер и чокнулась с нами. – Ну, давайте. С приездом!

Катер стоял в яхт-клубе на Петровской косе. Дядя Жора прохаживался на ветру и, завидев нас, укоризненно посмотрел на часы.

– Хозяина не будет, – предупредил дядя Жора. – Катер покажет его знакомый яхтсмен.

– Какая нам разница, – сказал отец, поглубже насаживая шляпу, поднимая воротник пальто и доставая из карманов перчатки. – Ну и ветерок тут… Он нас прокатит?

– Говорит, что прокатит.

Мы постучали в запертый изнутри сарай, и дверь, лязгнув, приоткрылась.

– Мы пришли катер смотреть, – сказал в полумрак дядя Жора. – У вас найдется для нас время?

– Время есть понятие относительное, – ответил из-за дверей не совсем трезвый мужской голос. – И в то же время категория вечная. Я доходчиво излагаю? – За дверью загремело, словно уронили корыто.

– Вполне, – сказал дядя Жора, дождавшись тишины. – И я бы добавил: сугубо относительное!

– Буду готов через пять минут, – пообещал голос.

– Пьяный! – шепнула мама.

– Что ты хочешь, тут такой колотун, – сказал отец, отходя от сарая. – Трезвенник и язвенник выпьет.

– Вот-вот, – кивнула мама. – Этого я и боюсь… Отец покрутил головой, давая понять, что не понимает, за кого она боится: уж не за него ли?

Яхтсменом оказался прихрамывающий человек с неряшливой бородой, заплывшим глазом и истертой палкой с резиновым набалдашником. Он навесил скрюченными пальцами замок и, недовольно глянув на маму, буркнул: «Пошли…»

Катер стоял в узкой протоке и напоминал крейсер на параде в окружении грязноватых буксиров.

– Вот этот? – восхищенно спросил отец.

– Это он и есть, что ли? – скептически сказал дядя Жора.

Я видел, что катер ему нравится, но он старается не подавать виду. Возможно, хочет сбить цену.

– А как он называется? – Мать взяла отца под руку. – Имя у него есть?

– Стойте здесь, а еще лучше – идите туда, – сказал яхтсмен, не удостаивая маму ответом и показывая палкой за здание яхт-клуба. – Второй причал. Я подойду к нему.

Под ногами задумчиво струилась Нева. Дядя Жора ходил по упругим доскам причала и нервно курил папиросу. Отец держал мать под руку и советовал ей смотреть не в щели досок, а на невский простор, на чаек или на подъемный кран, который тянул на берег легкий катер явно с претензией на звание разъездного: маленькая рубка с ветровым стеклом, штурвал, мачта и бронзовая завитушка винта под кормой.

Наш белый катер, вырезая пенистую дугу, с мягким урчанием подкрался к пирсу и дал задний ход.

– Обрати внимание, Жора, он прошел по траектории вопросительного знака! – крикнул отец, оборачиваясь к брату. – А, как тебе это нравится?

– Надо брать, – кивнул дядя Жора. – Какие, к черту, вопросы!

Катер терся автомобильными покрышками о брус причала, удерживаясь против течения, и бородач, открыв дверь рубки, махнул нам рукой и показал на сходни, которые следовало положить, если мы побоимся шагнуть через расползающуюся щелку.