Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров), стр. 39
В конце октября операция была проведена. Через десять дней Евгения Никандровна, не приходя в сознание, скончалась. В те дни вышел указ правительства о присвоении Ханаевой звания народной артистки СССР. Она ждала этого. Все в театре получали звания, а ей давали только ордена, которые Ханаева не любила. Коллеги из театра принесли эту весть в больницу через два дня после операции. Доктор попросил подождать их у дверей реанимации, а сам подошел к больной. «Евгения Никандровна, вы получили звание народной артистки Советского Союза. Если вы меня слышите, пожмите мне руку... — Он немного постоял у кровати, держа ее ладонь в своей, а потом повернулся к актерам. — Она слышит...» Но друзьям показалось, что доктор их только успокаивает.
Николай Боярский
Адам Козлевич — дядя д’Артаньяна
«В спектакле принимает участие народный артист РСФСР Николай Боярский — дядя МИХАИЛА БОЯРСКОГО!» — в восьмидесятые годы нередко можно было увидеть подобную надпись на афише какого-либо провинциального городка, куда приезжала группа ленинградских артистов «подхалтурить». Местные жители сбегались посмотреть на родственника всеобщего усатого любимца, и некоторые из них неожиданно узнавали в нем трогательного Козлевича из «Золотого теленка» или глупого адъютанта из популярной некогда картины «Музыканты одного полка». Но по-настоящему знали и любили Николая Александровича в его родном Ленинграде, где он сыграл свои лучшие роли на сцене Театра имени Комиссаржевской и на городском телевидении, в городе, где трудились его братья, где до сих пор чтят память его мудрой матери.
Родители Николая Боярского встретились случайно: он был из крестьян, учился в семинарии, затем в духовной академии, она происходила из дворян, была очень образованной, знала шесть языков и мечтала стать актрисой, но поскольку ее семья была достаточно консервативной, с мечтой пришлось расстаться. В дальнейшем Александр Боярский стал митрополитом и в двадцатые годы примкнул к новому религиозному течению — обновленчеству, которое пыталось адаптировать религию к социализму. В результате церковь его отвергла, и до сих пор имя А. Боярского в списках митрополитов не значится. Не обошли стороной его и репрессии — в 36-м Боярского арестовали и посадили якобы на пять лет, но уже через год расстреляли. Семье судьба отца была неизвестна аж до середины восьмидесятых. Мать ждала его до конца жизни — каждый вечер для супруга были готовы ужин и чистая постель. Конечно, он предчувствовал беду, поэтому уговорил жену в начале 30-х официально развестись. Это обстоятельство позволило ей работать: в духовной академии Александро-Невской лавры она преподавала языки, а в Петербургской семинарии среди портретов лучших ее педагогов до сих пор висит портрет Екатерины Николаевны Боярской-Бояновской.
У Боярских было четверо сыновей — трое из них стали актерами. Видимо, мать свою тягу к сцене реализовала через них, а потом эта тяга передалась и сыну Сергея Александровича — Михаилу. Младший из братьев, Николай, собирался быть журналистом или филологом, но в университет вход детям врагов народа был закрыт. Всех подряд брали только в театральный. Его это устроило — профессия творческая. Но тут началась война, и институт он смог закончить только в 48-м.
Уходя в июне 1941 года на фронт, Николай думал, что к осени уже вернется и продолжит учебу. Он даже не успел признаться в любви своей однокурснице Лиде Штыкан, в которую были влюблены процентов девяносто всей мужской половины института. С ее фотографией в кармане гимнастерки многие уходили на войну. Николай в письмах к матери между строк интересовался, как там Лида, чем занимается. Победу он встретил в Кенигсберге — всю Европу отшагал с пехотой. «Хороший ты солдат, Боярский, — говорили его командиры, — да жаль, что сын врага народа. И в звании тебя не повысить, и лишний раз к награде не представить». Смерть не раз смотрела ему в глаза, а однажды была совсем близко: пуля прошла в пяти сантиметрах от сердца. В Ростове попал в плен. Спасла его простая русская женщина — когда колонну военнопленных гнали по улице, по бокам которой стояли местные жители, один из конвоиров отвлекся, и эта женщина выдернула из толпы первого попавшегося пленного. Им оказался Николай Боярский. На него тут же накинули гражданское пальто, а потом несколько месяцев прятали в доме матери этой женщины. С приходом наших войск все остальные военнопленные были расстреляны на городской площади.
«Я сражался за Родину и за Лиду», — скажет потом Николай Александрович. Сохранилось много стихотворений, написанных им в блокнотах и тетрадках в те грозовые годы:
Но не только эти чувства помогли ему вернуться домой. Спасали письма и молитвы матери. Екатерина Николаевна перекрестила его перед уходом на фронт, благословила и не дала этой ниточке порваться. Ежедневно молилась она и за него, и за другого своего сына, Павла, который тоже был на войне. А вернувшись в Ленинград, Николай первым делом бросился в институт с вопросом «где Лида?». Лида же, пережив начало блокады, ушла на фронт медсестрой. Потом, в 45-м, родила сына, замуж не вышла. Успела поработать в БДТ.
Николай Боярский и Лидия Штыкан поженились в 45-м и всю жизнь были вместе. Она служила в Александринке по приглашению самого Вивьена. Молодая красивая героиня была бесконечно популярна у зрителей. Кинематограф запечатлел ее лик всего лишь в десятке фильмов: «Жила-была девочка», «Константин Заслонов», «Мусоргский», «Дорогой мой человек», «В городе С.», «Зеленая карета», «Живой труп»... С возрастом она не сразу смогла перейти на характерные роли и выпала из репертуара на несколько лет. Но скучать Лидии Петровне в этот период не пришлось — в 57-м у Боярских родилась дочь Катя.
У Николая Александровича было все наоборот. Работал в не очень-то знаменитом, но все же любимом зрителями Театре Комиссаржевской, поначалу играл роли второго плана, был неизвестным широкой аудитории актером, пока не сыграл Козлевича в «Золотом теленке». Но тут же надо оговориться: в театре Боярского ценили всегда. Он постоянно был занят в репертуаре и играл премьеру за премьерой. Коллектив «Комиссаржевки» был единой дружной семьей. Лишь однажды Николай Александрович ушел в Театр Ленсовета в спектакль «Жили-были старик со старухой», но через год, пожертвовав хорошей ролью, вернулся. На сцене Николаем Боярским были созданы разноплановые и весьма интересные образы: Миша Бальзаминов в «Женитьбе Бальзаминова», Захар в «Обломове», Голицын в спектакле «Иду на грозу», Харитонов в «Старике», Курюков в постановке «Царь Федор Иоаннович», фельдкурат Кац в комедии о Швейке, Жевакин в «Женитьбе». Одной из самых любимых актером ролью стал военрук Леван Гуриеладзе в спектакле «Если бы небо было зеркалом» — старый, надломленный фронтовик, несущий детям доброту и мудрость. А самой трудной стала роль Сарпиона в «Метели» — горожанину Боярскому предстояло сыграть деревенского вдовца, отца восьмерых детей, занятого поисками невесты.
Но был у Николая Александровича и образ, давно сложившийся в голове и потому знакомый до мельчайших черточек. Это неунывающий храбрый солдат Василий Теркин, прошедший всю войну и в конце концов одержавший верх над самой смертью. Образ, особенно близкий артисту. О нем Николай Александрович мог рассказывать часами. Он по-прежнему оставался солдатом, верно служившим своему делу.
С кино у Боярского взаимная любовь сложилась не сразу. Еще будучи ребенком он мечтал о шапке-невидимке, чтобы беспрепятственно проходить на взрослые киносеансы. Иначе не получалось — и на «цыпочки» перед контролерами вставал, и карликом притворялся... Помогли рассказы Зощенко. Юный Коля читал их перед родственниками и знакомыми, и однажды среди его слушателей оказался директор кинотеатра «Пикадилли». С тех пор мальчик ходил бесплатно на любую картину в любое время. Зато появилась другая мечта — увидеть себя на экране. И в 1936 году она осуществилась. На Волге в Кинешме Яков Протазанов снимал «Бесприданницу». Весь городок жил киносъемками, и вокруг съемочных площадок, естественно, без конца слонялись мальчишки. Там-то и приглянулся «киношникам» будущий народный артист. Снимали сцену, в которой пьяные купцы на палубе парохода играют в кегли арбузами и бутылками. Боярский «играл» десятилетнего мальчишку — пугался дебоширов и убегал за ручку с мамой в трюм парохода... Вот и вся роль. Но мальчик так старался, что заслужил похвалу великого режиссера.