Записки городского невротика, стр. 25

Винсент

Дорогой Тео!

Мы договорились арендовать помещение на паях с Гогеном. Он прекрасный дантист, специализирующийся на зубных протезах, и, кажется, хорошо ко мне относится. Он высоко оценил мою работу над зубами мистера Джея Грингласса. Помнишь, я запломбировал ему семь нижних зубов, а потом взял и все удалил. Грингласс воспринял это очень враждебно, и меня вызвали в суд. Речь шла о наследовании удаленных зубов, и по совету моего адвоката я настаивал на наследовании зубов целиком, но мне присудили только пломбы. Потом кто-то увидел одну из них у меня на полу, и теперь ее хотят поместить на выставке! Уже зашла речь о ретроспективе!

Винсент

Дорогой Тео!

Я, видимо, совершил роковую ошибку, связавшись с Гогеном. Он человек крайне неуравновешенный. Он ужасно много пьет. Когда я его упрекнул, он сорвал со стены мой докторский диплом. Однажды в мирную минуту я уговорил его поработать на свежем воздухе, в лугах, среди зелени, под золотыми лучами солнца. Он надевал коронки мадемуазель Анджеле Тоннато, а я ставил временную пломбу мсье Луи Кауфману. Как хорошо было нам обоим творить на пленэре! Эти ряды ослепительно белых зубов, сверкающих на солнце! Внезапный порыв ветра сорвал парик с головы Кауфмана и унес в кусты. Он кинулся за ним и опрокинул наземь рабочий столик Гогена. Гоген напустился на меня и хотел ударить, но вместо этого сбил с ног Кауфмана, который упал задом на включенный бор. Кауфман подскочил и быстрее ветра промчался мимо меня, увлекая за собой мадмуазель Тоннато. Дело кончилось тем, что страховая компания «Рифкин, Рифкин, Рифкин и Мельтцер» наложила арест на мой банковский счет. Вышли сколько можешь.

Винсент

Дорогой Тео!

Тулуз-Лотрек – несчастнейший из смертных. Более, чем кто-либо еще, он мечтает стать великим дантистом и обладает подлинным талантом, но из-за малого роста не может дотянуться до ртов своих пациентов, а встать на табурет ему не позволяет гордость. Он вслепую ощупывает их лица, пытаясь обнаружить зубы, и вчера поставил коронки на подбородок мадам Фительсон. Кстати, старина Моне работает теперь только с очень крупными ртами, а Сера, человек угрюмый и немногословный, без всяких объяснений объявил о том, что будет лечить не больше одного зуба за визит, и так до тех пор, пока не обновит всю полость. В этом чувствуется основательность архитектора, но должен ли так поступать дантист?

Винсент

Дорогой Тео!

Я влюблен. На прошлой неделе ко мне на профосмотр пришла Клер Мемлинг. (Я послал ей открытку, извещая, что со времени ее последнего посещения прошло полгода, хотя на самом деле прошло всего четыре дня.) Тео, она сводит меня с ума! Я просто сгораю от желания! Ее прикус! Никогда не видел такого прикуса! Ее челюсти безупречно соответствуют одна другой. Не то что у мадам Иткин, у которой нижняя челюсть выдается на целый дюйм – сущая волчица! Нет! У Клер зубы прямые и ровные.

Не зубы, а дар Божий! Правда, она не абсолютное совершенство. Но недостатков в ней ровно столько, сколько нужно, чтобы подчеркнуть ее прелесть. Например, у нее есть щербинка между нижним девятым и одиннадцатым. Десятый она потеряла в отрочестве. Вдруг ни с того ни с сего возникло дупло. Зуб без труда удалили (точнее, он сам вывалился, когда она с кем-то заболталась), а искусственный не поставили. «Разве можно заменить нижний десятый! – сказала она мне. – Это был не зуб, это была судьба». С годами разговоры об утраченном зубе утихли, и, насколько я понимаю, теперь я единственный, с кем она может доверительно побеседовать на эту тему. Ах, Тео, я люблю ее. Глядя сегодня ей в рот, я чувствовал себя робким студентом, роняющим тампоны и зеркала. Потом я обнял ее, показывая, как нужно правильно чистить зубы. До этого моя милая дурочка неподвижно фиксировала щетку во рту и мотала головой из стороны в сторону. В следующий четверг я дам ей подышать веселящим газом и сделаю предложение.

Винсент

Дорогой Тео!

У нас с Гогеном опять произошла стычка, и он отбыл на Таити! Он удалял зуб, и в этот момент я его побеспокоил. Он уперся коленом в грудь Ната Фельдмана, ухватив щипцами его верхний правый моляр. Вполне обычное дело, но тут я как раз имел несчастье войти, чтобы спросить, не попадалась ли ему на глаза моя фетровая шляпа. Щипцы соскользнули, Фельдман воспользовался случаем, сполз с кресла и выскочил из кабинета. Гоген впал в яростное исступление! Он прижал мою голову к рентгеновскому аппарату и держал целых десять минут, так что потом я несколько часов не мог одновременно моргнуть обоими глазами. Теперь я одинок.

Винсент

Дорогой Тео!

– Все потеряно! Сегодня я решил сделать предложение Клер и оттого сильно волновался. Она прелестно выглядела в своем платье из органди, в шляпе с перьями и с обнаженными деснами. Когда она сидела в кресле с дренажной трубкой во рту, сердце у меня готово было выскочить из груди. Я попытался создать романтическую атмосферу. Притушил свет и заговорил на легкие, приятные темы. Мы оба были под газом. Дождавшись подходящего момента, я посмотрел ей прямо в глаза и сказал: «Полощите!» И она… рассмеялась мне в лицо! Да, Тео! Она смеялась надо мной, а потом со злостью сказала: «Неужели вы думаете, что я стану полоскать рот ради такого, как вы? Даже в шутку не буду я этого делать!» – «Ах, – сказал я, – вы не поняли…» – «Нет, я слишком хорошо все поняла! И знайте, что никогда не буду я полоскать рот ни в чьем присутствии, кроме дипломированного ортодонта! Как вам только в голову взбрело! Прочь!» И с этими словами она в рыданьях выбежала из кабинета. Тео! Я хочу умереть! Я смотрю на свое отражение в зеркале, и мне хочется расквасить эту физиономию! Расквасить! Надеюсь, ты здоров.

Винсент

Дорогой Тео!

Да, это правда. Ухо в витрине лавки братьев Флейшман – мое. Наверное, я совершил глупость, но мне очень хотелось сделать подарок Клер в день рождения, а все магазины были закрыты по случаю воскресенья. Вот так. Подчас мне кажется, что надо было послушать отца и стать художником. Конечно, эта профессия не столь увлекательна, как лечение зубов, но она, по крайней мере, гарантирует размеренный образ жизни.

Винсент

Каддиш о недостойном Вайнштейне

Вайнштейн лежал под покрывалом, в глубоком оцепенении уставясь глазами в потолок. За окнами ветер гнал по тротуару мягкие волны сырого воздуха. Шум машин таял в тумане, и в довершение ко всему тлела кровать. Посмотрите на меня, думал Вайнштейн. Пятьдесят лет. Полвека. На следующий год будет 51. Потом 52. Эдак размышляя, он довел возраст до 55. Как мал оставшийся мне срок, думал он, как много надо свершить. Вот, к примеру, давняя мечта научиться водить машину. Эдельман, приятель, с которым они, бывало, мальчишками играли во дворе, выучился этому еще студентом в Сорбонне. Он замечательно управлялся с машиной и самостоятельно объехал множество мест. А Вайнштейн несколько раз пытался порулить отцовским «чеви», но так и не сдвинулся с тротуара.

А какие надежды подавал он ребенком! Вундеркинд, да и только. Например, когда какие-то вандалы, ворвавшись в библиотеку, перевели на французский язык поэмы Т. С. Элиота, Вайнштейн в свои 12 лет взял и перевел их обратно на английский. Мало того, что его IQ и так изолировал его от общества, он еще терпел несправедливые преследования за веру, и более всего от собственных родителей. Вот же, сами правоверные евреи, а не могли смириться с тем, что их сын еврей. «Как так случилось?» – в изумлении вопрошал отец. «А ведь семитская у меня внешность», – каждое утро думал Вайнштейн, глядя на себя в зеркало во время бритья. А его таки несколько раз принимали за Роберта Рэдфорда [31], правда, каждый раз оказывалось, что это были слепцы. А вот еще один школьный приятель, Фейнгласс. Профсоюзная крыса, пробрался в ряды рабочих, чтобы шпионить. Потом обратился в марксизм. Стал коммунистическим агитатором. Разочаровавшись в партийном движении, отправился в Голливуд, озвучивает знаменитую мультипликационную мышь. Ирония судьбы.