Красные следопыты (Повести и рассказы), стр. 50
— Это отец. Физическую подготовку проверяет. Наверно, велосипед купить думает. А может...
— Разведите руки в стороны, — строго перебил его голос отца.
Павка выполнил приказание чуть-чуть раньше меня. Вот почему не он, а я, получив боксерский удар в бок, отлетел в сторону. Решив, что это не делает мне чести, я сжал кулаки и, как вихрь, налетел на своего друга.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Павкин отец не призвал нас к порядку.
— Подойдите к подоконнику, — приказал он.
Мы подошли.
— Станьте чуть подальше...
Мы отодвинулись.
— Обопритесь о подоконник. Согнитесь... Выпрямитесь... Раз... Два... Раз... Два...
Что было дальше, я помню весьма смутно. Мы поочередно отводили назад то правую, то левую ногу.
Сгибались колесом, безуспешно пытаясь коснуться руками пола, и покорно возвращались в исходное положение.
А когда мы пытались увильнуть от очередного упражнения, всевидящий Павкин папа предупредительно прикрикивал на нас:
— Продолжайте... Продолжайте...
Наконец он скомандовал:
— Бегом, марш!
И мы понеслись по комнате, гоня перед собой все, что ни попадалось нам под ноги: стулья, подушки, башмаки. И вот в ту минуту, когда мы, подобно спутникам, стремительно вращались вокруг стола, открылась дверь, и в комнату вошел Павкин папа...
Мы остолбенели... Папа был здесь. И папа был где-то там, откуда доносился его голос: «Раз — два, раз — два...»
Впрочем, оцепенение наше длилось недолго. Павкин папа распахнул окно с занавесками, и мы увидели на веранде красивый, как в сказке, многоламповый приемник.
— Чей это? Откуда? — кинулся к отцу Павка, теряя по дороге присущее ему хладнокровие.
— Твой. Из магазина, — ответил папа. — Разве ты забыл про обещанный подарок?
Забыл! Ну и смешной человек, Павкин папа! Да разве можно забыть то, что заслужено такой дорогой ценой, как прилежное поведение.
ТРЕНЕРЫ
Как-то в начале зимы я спросил у своего друга Павки, не разучился ли он кататься на лыжах. Павка смерил меня презрительным взглядом и хмыкнул:
— Не разучился ли я!
Из дальнейших расспросов выяснилось, что Павка перечитал немало книг по лыжному спорту и считает себя первоклассным тренером.
— Хочешь, я тебя в два счета обучу, — предложил он.
Но я кататься умел и поэтому отказался.
— Ты лучше кого-нибудь другого обучи, — посоветовал я.
— Пошли, — сказал Павка, — за инструментом.
Мы взяли лыжи и палки и отправились в лес. Здесь на поляне мы встретили девочку на лыжах.
Павка критически посмотрел на нее и покачал головой:
— Никакой техники. За такую ходьбу палки из рук вырывать надо.
Он остановил девочку и спросил:
— Хочешь, по-настоящему научу?
Девочка смерила нас удивленным взглядом и сказала:
— Научите, пожалуйста.
Правда, говоря это, она как-то странно смотрела на нас, но мы не придали этому значения. В конце концов, так делают все девчонки, когда разговаривают с мальчишками.
— Пройдемся попеременным ходом, — скомандовал Павка.
Она и виду не подала, что ей незнакомо это научное выражение.
Оттолкнулась палками и... пошла... Мы и дух перевести не успели, как остались далеко позади.
Павка страдальчески поморщился и пробормотал:
— Совсем ходить не умеет.
— Как это не умеет? — удивился я. — А почему же мы догнать ее не можем?
— Потому и не можем, что она без всякой техники ходит. Вот погоди, обучим, тогда не убежит.
— Эй, вы! — окрикнул нас чей-то голос. — Зачем вы за ней гонитесь?
Мы обернулись и узнали Мишку из соседней школы.
— Не гонимся, а обучаем, — с важностью ответил Павка.
И тут случилось непонятное. Мишка упал животом на снег и принялся хохотать.
Я остановился и подозрительно спросил у Мишки:
— Чего это ты разошелся?
— Тренируют... Чемпионку города тренируют...
Я ничего не сказал. Даже не посмотрел на Павку. Повернулся и пошел прочь. А Павка поплелся следом. Он шел и весело насвистывал. Мой друг никогда не терял присутствия духа. Ни при каких обстоятельствах.
РЫБИЙ ЯЗЫК
Меня вызвали к доске, и Петр Фомич, учитель, продиктовал:
— Нем как рыба.
Я, конечно, не принял это на свой счет и, написав предложение, сразу начал разбор.
— Рыба, Петр Фомич, это имя существительное...
— Помолчи, — услышал я голос Петра Фомича и обернулся.
Мой друг Павка сидел, подняв руку. «Ясно, — догадался я, — заметил ошибку и хочет сказать. Всегда он так, друга не пожалеет, чтобы отличиться».
— Говори, Оводов, — сказал Петр Фомич.
Павка встал.
— Неверно, Петр Фомич, — сказал он, указав на доску.
Петр Фомич посмотрел туда же.
— Ошибки нет, — сказал он, пожевав губами.
У меня отлегло от сердца. Но Павка не унимался:
— Рыбы не немы, Петр Фомич, — сказал он.
Петр Фомич снял очки и стал их быстро-быстро протирать, наверное для того, чтобы получше рассмотреть Павку.
— Не немы, говоришь? — сказал он. — Ты что же, сам с ними разговаривал?
— Я читал, — сказал Павка.
— Читал, да не понял, — сказал Петр Фомич. — Рыбы не разговаривают, а издают звуки, сигналы. — Тут зазвенел звонок, и Петр Фомич сразу за него ухватился: — Вот как этот звонок. Он подает нам сигнал, и мы расходимся по домам.
Увы, он ошибся. В данном случае мы не послушались сигнала. Другой сигнал, сильнее первого, удержал нас на месте: любопытство. Едва Петр Фомич вышел, мы, как мухи варенье, облепили Павку, и если варенье, то есть мой друг Павка, осталось в целости и сохранности, то благодаря находчивости самого варенья, то есть моего друга Павки. Он выхватил из-за пазухи, где хранил для чтения на уроках «запрещенную» литературу, журнал «Юный натуралист», и швырнул его одноклассникам.
— Там все написано? — крикнул он и, сыграв на губах «Сбор общий», выбежал из класса.
Я помчался следом. Этому сигналу я привык подчиняться беспрекословно.
Мы выскочили на улицу. Накрапывал дождь. В небе нежно мурлыкал гром.
— Поговорить надо, — сказал Павка и подозрительно оглянулся.
— Давай, — сказал я, — никого нет.
— Сейчас, — сказал Павка, продолжая оглядываться, — подожди.
И дождался: гром мурлыкал, мурлыкал да как рявкнет!
Я так и присел.
— Не надо! — крикнул Павка, схватив меня за руку. — Слушай стоя, сидя утонуть можешь.
Он мог не предупреждать меня об этом: дождь лил как из ведра, и, слушая Павку, я рисковал утонуть не только в сидячем положении.
Однако Павка, любивший конспирацию, счел обстановку вполне подходящей для разговора и поведал мне следующее. Мы, то есть Павка и я, немедленно приступаем к изучению рыбьего языка. Овладеваем им и...
— И? — спросил я.
— И, — отрубил Павка, — каюк!
— Кому каюк? — испугался я.
— Рыбе! — захохотал Павка. — Ей каюк, всю выловим.
Это было заманчиво. И хотя, по словам дяди Феди, перевозчика, рыбы в нашей Снежке отродясь не водилось, мы его вранью не верили. Знали, что дядя Федя частенько сидит с удочкой на зорьке. И раз его сами подкараулили.
«Дядя Федя, — сказал Павка, — вы лягушек удите?»
Дядя Федя ничуть не смутился. Почесал под соломенной шляпой и сказал:
«В точности так, лягушек».
«Они же несъедобные!» — ужаснулся я.
«Это смотря на чей вкус, — сказал дядя Федя. — На французский, например, вполне».
«А вы вроде француз!» — усмехнулся Павка.
«В точности так, — сказал дядя Федя и указал пальцем на небо. — Мои предки, французы, поставляли лягушек ко двору своего императора!»
Он не просил нас держать это в тайне, и в обед к дяде Феде привалили все поселковые мальчишки.
«Вам чего?» — спросил дядя Федя, хлебая уху.
«Посмотреть», — сказали мальчишки.
«Чего смотреть?» — насторожился дядя Федя.
«Как вы лягушек есть будете».
«Чего? — Дядя Федя поперхнулся и выплюнул недожеванное. Потом как безумный бросился к котлу и стал рыться ложкой. Ничего не нашел, поднял голову и увидел нас с Павкой. — А, это вы!» — завопил он и схватился за ухват.