Письма Скорпиона, стр. 29

– Вероятно, никакого, – сказал Джордж. – И все же что вы знаете о «Бьянери»?

Роза покачала головой:

– Ничего, месье. Я просто слышала, что такое дело есть. Как-то Андреа здорово напился и сболтнул о нем.

– Что же он сказал?

– Сказал? Почти ничего. Да и давно это было. В ту зиму Аболеры переехали в парижский дом, и однажды Андреа вернулся домой очень поздно и здорово хмельной. Я подумала, он был у женщины. Уложила его, а он клянется, что ни у какой бабы не был. Клянется и твердит одно – напился в клубе. В каком клубе, спрашиваю. А он отвечает – в «Бьянери». Это, говорит, клуб такой, там он раз в неделю, по средам, выпивает и играет в бильярд – и только. Потом он уснул и больше мне из него ничего было не выудить.

– А на другое утро? – подсказал Джордж.

– Да я потому и помню об этом случае, – улыбнулась Роза, – что когда он протрезвел и я спросила его о клубе «Бьянери», он удивился, о чем это я? Сказал, что такого клуба вовсе не знает. А напился в бистро.

– И больше вы ничего о «Бьянери» не слышали?

– Нет, месье. Хотите еще вина, мадемуазель? – Роза с готовностью положила руку на горлышко бутылки.

– Нет, нет, спасибо, мадам. – Николя торопливо покачала головой.

– А Джан никогда не упоминал о «Бьянери»? – спросил Джордж.

– Джан? Он ушел из дому, едва ему стукнуло шестнадцать, и с тех пор я видела его раза четыре, не больше. А упоминал он об одном – о чудесной жизни, которую ведет, служа шофером у одного богатого господина.

– Какого?

Роза опять с грустью покачала головой.

– Скорее всего, никакого, месье. Джан такой же лгун, как и отец. Мечтает о роскошной жизни. Но если проверить, наверняка окажется, что водит не лимузин, а грузовик.

– Вы точно помните, что в клубе ваш муж напился именно в среду? – спросила Николя. – Вы ничего не перепутали? Ведь это случилось так давно.

Роза улыбнулась, наполнила свой стакан вином и провела пухлой ручищей по многочисленным подбородкам.

– Нет, не перепутала, потому что в тот вечер готовила сырное суфле. А месье Аболер заказывал его только по средам. Нам с хозяйкой оно доставляло немало хлопот. Впрочем, это блюдо вообще требует особого внимания. И хотя у нас оно получалось почти всегда, в тот вечер – не удалось. И когда заявился Андреа, я, помнится, подумала: «Ну что это за жизнь? Сначала суфле не выходит, а потом муж-свинья опять заваливается пьяным». Но хватит об этом, мадемуазель. У меня славный сын, живем мы мирно, а время от времени мадам Аболер посылает нам сигареты и шампанское.

Когда Николя с Джорджем покидали ферму, уже смеркалось. Выезжая со двора, они еще видели в поле трактор, за рулем которого горбился неутомимый Пьер. «Честный, надежный парень! – подумал Джордж. – Живет на радость матери и в поддержку ей. Но как часто людей связывает злодейство, как запутана бывает паутина этих связей, как трудно подчас разобраться в ней! Однако, если не опускать руки, картина понемногу обретет смысл, одна нить потянет за собой другую, один персонаж выведет остальных, потому что никто не живет и не действует в пустоте. Честная Роза оказалась матерью человека, который помогал избивать Джорджа на пляже Пампелон, а мадам Аболер невзлюбила Антонио Барди за то, что он привел любовницу в дом, где его когда-то радушно принимали вместе с женой – быть может, именно это и заставило Аболера отказаться от финансирования отеля? Неужели письма Берни сумел заполучить именно Андреа Паллоти, совсем опустившийся после смерти хозяина»?

«Лянча» неслась к Шартре, фары горели, за рулем сидела Николя.

– Сдается мне, нам надо пробраться в этот самый «Бьянери», – сказала она. – Ведь и Феттони, и Андреа Паллоти, и Эрнст состоят или состояли в нем.

– В чем? В клубе?

– Не знаю. Но на обороте визитки Эрнста есть адрес. И, кажется, парижский.

– Ты хочешь сказать, это не визитка, а карточка члена клуба? Тогда почему бы не наведаться туда?

– Верно. Попытаешь счастья в среду, до нашего отъезда в Аннеси.

– Ты предлагаешь мне сунуть голову льву в пасть и посмотреть, есть ли там зубы?

– А что остается? Я бы и сама пошла, но женщин туда, по всему судя, не допускают.

Посигналив, Николя обогнала грузовик, помигала фарами и вдруг засмеялась.

– Над чем это ты? – поинтересовался Джордж.

– Вспомнила о Розе и вечере сырного суфле. Даю голову на отсечение, мадам Аболер теперь не отказывает себе и в этом. Наверняка ест это самое суфле даже за субботними обедами, чтобы досадить бедняге Эбби, где бы он теперь ни находился.

– Жаль, что он умер, – откликнулся Джордж, разглядывая габаритный огонек появившегося впереди мотоцикла, ожидая поворота и стараясь не смотреть на спидометр, стрелка которого прочно обосновалась у отметки «150 км/ч». – Чувствую я, он здорово бы нам помог. Кстати, если ты не сбросишь скорость, мы с ним быстрее, чем нужно, встретимся.

– Не суетись. Терпеть не могу мужчин, которые сами ездят быстро, а женам этого не позволяют.

– Ну и ну! – Возглас Джорджа относился и к словам Николя, и к тому, как «Лянча» прошла поворот.

– Впрочем, к тебе это не относится, – съехидничала Николя. – Я просто образно выразилась. Я же не твоя жена.

– Пожениться всегда можно – если только ты не свалишь «Лянчей» церковь в Шартре.

– Не волнуйся. Лучше раскури мне сигарету. До Парижа еще добрых шестьдесят миль, а я жду не дождусь горячей ванны и ужина в дорогом ресторане. – Николя повернулась и подмигнула Джорджу.

– Ради Бога, – простонал он, – не своди глаз с дороги.

Глава 7

Кафе «Юлий Цезарь» на набережной Рапи располагалось на правом берегу Сены в районе Рюильи. С тротуара нужно было спуститься по лестнице ко входу, вокруг которого в кадках стояли печальные пыльные лавры. Справа от двери находилось продолговатое, наполовину занавешенное окно с написанными золотом буквами: «Cafe». По обе стороны от двери в бронзовых держателях помещались выведенные лиловыми чернилами таблички с названием дежурного блюда и расписанием работы. Словом, тихое местечко для трудового люда, без затей и излишеств.

Джордж и Николя познакомились с ним в понедельник, зашли, выпили по рюмочке на скорую руку, а во вторник Джордж провел здесь целых два часа – с шести до восьми вечера, – пытаясь определить, какие люди сюда ходят. А бывали там барочники, рабочие с семьями и без них, влюбленные парочки… Словом, публика тихая, неприметная. И Джорджу не особенно верилось, что именно здесь Андреа Паллоти бражничал, а Эрнст Фрагонар покупал сигареты с марихуаной.

В среду Константайн раздобыл у старьевщика потрепанные черные брюки, сильно заношенную куртку из искусственной кожи, пару черных остроносых ботинок, чертовски неудобных, и коричневый шерстяной джемпер, застегивающийся на пуговицы до самого верха. Николя купила краску для волос и превратила Джорджа из блондина в темного шатена.

Было без четверти восемь. Джордж сидел в кафе уже полчаса и выпил за это время кружку пива и рюмку вина. Николя осталась в гостинице, взяв с него слово, что он не станет искать приключений, а уходя, позвонит ей.

Вдоль правой стены зала от самого окна протянулась длинная покатая стойка с цинковым верхом, а напротив, вдоль левой, располагались столики и стулья – так, чтобы вдоль зала оставался проход к двери с занавесью из крупного бисера – в небольшую столовую. Лестница слева от двери вела на второй этаж, она была застелена потертым красным ковром, и за те полчаса, что Джордж просидел у столика, уже шестеро, один за другим, выпив у стойки и перебросившись несколькими словами с полной темноволосой барменшей, поднялись по ней.

Хотя люди эти были разные – и старики, и молодые, и хорошо одетые, и неухоженные – нечто общее в их облике Джордж подметил. И еще: ему все время казалось, он их где-то уже видел.

Вот и сейчас на стойку наваливался человек, который, Константайн готов был поклясться, вот-вот поднимется на второй этаж. Это был сутулый старик лет шестидесяти в сдвинутой на макушку серой велюровой шляпе, из-под которой выбивались пряди седых волос, в черных штанах, потертом пиджаке явно с чужого плеча – его полы хлопали старика чуть ли не по коленкам. В руке он держал трость из ротанга с роговым набалдашником. У него было продолговатое бледное лицо с очень темными лучистыми глазами. После каждого глотка он надвигал нижнюю губу на верхнюю, и делал это часто, потому что пил быстро – в пять минут опорожнил две рюмки вермута. Поднося спиртное ко рту, он клал локоть на стойку и осматривал сидящих в зале, изредка надувая морщинистые щеки и причмокивая – словно разговаривал с самим собой и время от времени презрительно отзывался о собственных мыслях. Было ясно, что он изрядно накачался еще до прихода в кафе.