Мандат, стр. 25

Выплакавшись, Глаша к вечеру вернулась к знакомым, у которых ночевала накануне. Решительная, приученная к самостоятельности, она понимала, что надо не плакать, а решать, как жить дальше. Остаться в родной деревне она не могла. Соседи хоть и жалели ее от всей души, но никто не осмелился приютить девчонку — боялись мести бандитов. Кто-то предложил временно поселить ее в заброшенной баньке. Обещали помочь прокормиться до нового урожая. Уверяли, что летом всем миром срубят для нее небольшую избенку. Но Глаша отказалась. И не из страха.

С деревенской простотой она рассудила, что имеет право поехать в Питер. Юрий жил у них полгода, значит, и она может теперь погостить в городе.

Лошадь она оставила знакомым. Телегу променяла на муку и сало и пешком пришла на станцию. Ей повезло: в ту же ночь на Узловую прибыл пассажирский, поезд…

Глаша еще ни разу не была ни в одном большом городе, но она ничуть не боялась незнакомых мест и рассудила по-своему: Питер — это та же деревня, только больше. Если сложить сто или тысячу Таракановок, то как раз и получится Питер. Ну и дома там, конечно, высокие, каменные, но все равно дома. И люди в них живут совсем обычные. Юрий рассказывал, что в Питере так много улиц, что легко заблудиться. Глаша ему не поверила. Как можно заблудиться, если он же говорил: куда ни пойдешь, везде народ. Спроси — укажут дорогу.

Так что Глаша ко всему была готова. Ее не удивили ни пятиэтажные дома, высившиеся слева и справа от платформы, ни кирпичные трубы, царапавшие небо над городом, ни здание вокзала, которое легко проглотило всех приехавших с этим поездом. Удивилась она только тогда, когда заметила в зале ожидания среди спящих знакомую фигуру Глебки…

Узнав про Юрину беду, Глаша не испугалась. Ей казалось, что ничего страшного не произошло. Найдется Юрий, не пропадет — люди же кругом, не бандиты. Она только с укоризной покачала головой и сказала:

— Он так тебе верил.

Глебка опустил голову, и лицо у него стало серым, землистым. Глаша с материнской строгостью прикрикнула на него:

— Ишь какой квелый — как морозом его опалило! — и тут же шутливо добавила: — Где бы накормить да напоить гостью, а он, как козел, голову опустил! Того и гляди — боднет!.. Где будем завтракать, Глеб Глебыч?.. А жить где?.. Уж ты как хочешь, а получается — к тебе я приехала! Не выгонишь?

— Что мне — жалко? — вздохнув, ответил Глебка. — Квартира пустая… Только не могу я туда ехать.

— Почему?

— Мы — туда, а он — сюда и на поезд!

— Юрка-то? — спросила Глаша. — Я чичас!

Она куда-то убежала, а Глебка остался сидеть на мешке. Он пытался разобраться в своих мыслях. Глаша потеряла родителей. Ему бы плакать, а он, увидев ее, почувствовал облегчение. Особенно после этого «чичас». Глебка запомнил смешное словечко. Оно было каким-то волшебным. Стоило Глаше произнести его, как почти сразу же происходило чудо. «Чичас» — и в коробку буксы льется сметана, заменяя смазку. «Чичас» — и лошадь вместо паровоза тащит вагоны с хлебом.

Что же произойдет на вокзале после нового «чичас»? Глебка понимал, что думать так наивно и глупо, но он бы ничуть не удивился, если бы Глаша вдруг привела к нему Юрия, живого и невредимого.

Глаша вернулась одна.

— Поехали! — сказала она.

— Куда?

— К тебе.

— А Юрий?

— Дров нету! — ответила Глаша. — Ни сегодня, ни завтра поезда не пойдут.

Глебка и раньше знал об этом, но он все-таки ни на час не ушел бы с вокзала. А Глаша решила по-другому. Ее присутствие, ее голос, решительный и ласковый, ее убежденность в том, что Юрий никуда не денется, — все это успокаивало и ободряло. Глебка повеселел.

— Поехали! — согласился он.

ОТДЕЛ БЕССОНОВА

Когда часы в большом футляре, похожем на гроб, отбили двенадцать ударов, карлик разбудил Юрия и предупредил:

— На сборы — пять минут! По-военному! По-чекистски!

Юрий поспешно вскочил с кровати.

Ровно через пять минут они вдвоем вышли из старого деревянного домика, в котором Юрий прожил несколько дней.

На улице была холодная ночь. Нигде ни огонька. Вдоль Обводного канала ветер нес редкие мокрые снежинки.

Мягко, почти беззвучно к дому карлика подлетели сани. Юрий увидел крупную лошадь и трех мужчин. Двое были в матросских бушлатах и бескозырках, третий — стройный, узкоплечий — в меховой шапке, полушубке и сапогах, которые поблескивали даже в темноте.

Карлик и Юрий сели сзади. Один из матросов тихо причмокнул губами, и лошадь легко потащила сани по берегу канала.

Не было сказано ни единого слова. Матрос, правивший лошадью, привстал, вгляделся и, увидев пологий спуск, уверенно натянул левую вожжу. Сани скатились вниз и ходко заскользили по льду Обводного канала.

Ветер дул навстречу. Снежинки залетали за воротник и неприятно холодили шею. Но Юрий сидел неподвижно — так же, как сидели все эти удивительные для него люди, обладавшие железной молчаливой чекистской выдержкой, которой не страшны ни холод, ни пули.

Юрий впервые видел трех мужчин, приехавших в санях, но именно такими он и представлял теперь всех чекистов: суровыми, замкнутыми и обязательно справедливыми людьми. В этом он сейчас был твердо убежден. За дни, проведенные с карликом, Юрий проникся к нему доверием и уважением. Он уже перестал замечать его физические недостатки и даже про себя не называл карликом.

Гражданин Бессонов — так отрекомендовался чекист. Почему гражданин? Да потому, что родители Юрия находятся под следствием. Как только установят их невиновность, в чем лично он, Бессонов, ничуть не сомневается, так сразу же Юрию будет позволено называть его товарищем или по имени и отчеству.

А пока Юрию предоставляется возможность содействовать чекистам в их трудной и благородной работе. Это тоже будет учтено и пойдет на пользу его родителям.

— Как содействовать? — спросил пораженный Юрий.

— После революции, — объяснил Бессонов, — все принадлежит народу. Искусство — тоже. Но есть преступники, которые тайком переправляют за границу бесценные произведения живописи!.. Могут чекисты позволить это? — с неподдельным гневом воскликнул он, металлически блеснув глазами. — Могут они сидеть сложа руки, когда мошенники обворовывают родной народ?

— Нет! — ответил Юрий.

— Тогда — помогай! — скрипуче выпалил Бессонов и долго смотрел ему в глаза, точно гипнотизировал его. — Раскрою тебе один секрет!

С подкупающей откровенностью Бессонов сказал, что у него в отделе не хватает работников, знающих живопись. Когда освободят отца и мать Юрия, чекисты обязательно воспользуются их опытом. Сам Юрий, конечно, еще не большой знаток, но и он может принести пользу.

После разговора с Бессоновым Юрий почувствовал себя воскресшим. Он уже не боялся ни за родителей, ни за себя. Он верил, что пройдет неделя или две и все уладится. Вернутся они в свою квартиру и заживут по-прежнему, спокойно и весело.

С нетерпением ждал он того часа, когда сможет помочь Бессонову, и ночью долго припоминал то, что слышал от отца и матери о картинах, о художниках, о различных школах живописи. Ему даже приснился сон про выставку, на которой были представлены удивительные полотна. Каждое каким-то непонятным образом соединяло в себе две или три широко известные картины. Боярыню Морозову везли по улицам гибнущей Помпеи. Иван Грозный убивал сына в лесу среди медведей. А крутой девятый вал нес на своем гребне мадонну с младенцем на руках…

Сани все летели по льду Обводного канала мимо темных безжизненных улиц и переулков спящего Петрограда. Молчали чекисты. Ветер бросал в лицо хлопья тающего снега.

Над головой проплыло что-то особенно темное. Юрий догадался, что они проехали под мостом. Матрос пошевелил вожжами и направил лошадь к берегу. Похрапывая, она вытянула сани наверх. Канал остался сзади.