Я, Мона Лиза, стр. 72

— Лиза, Лиза. Какая чудная Иезавель [21] из тебя получилась. Ступай и подбери свою плату.

Я отвернулась от него с каменным лицом.

— Ступай, — грозно повторил он. — Или мне позвать теперь слуг, чтобы прибрали бокалы? А еще лучше, не позвать ли мне твоего отца и не рассказать ли ему о том, что ты сделала?

Я молча подошла к камину и подобрала с пола кулон. Камень успел нагреться от огня. Он был густого зеленого цвета и противно блестел. В жизни не видала ничего более уродливого.

Франческо подошел и нацепил украшение мне на шею. Как только сделка была завершена, он преобразился — стал нежным и заботливым.

— Ну вот, — ласково произнес он. — Прежде чем позовешь слуг, — он кивнул на осколки стекла на полу, — позволь мне помочь. Это ведь я виноват, что твоя прическа и платье в таком беспорядке.

Я позволила ему дотронуться до себя; он заправил выбившиеся локоны в серебряную сеточку для волос, разгладил на мне юбки.

— Мне очень жаль, что порвалась твоя прелестная сорочка. Я немедленно пришлю тебе другую, еще лучше.

Дрожащим голосом я позвала служанку. Пока та выметала осколки, Франческо шутил насчет своей неуклюжести. Я не проронила ни слова.

Мы снова остались одни, но я не проводила его до двери. И ничего не ответила, когда он поклонился и тихо пожелал мне спокойной ночи.

Я поднялась к себе и с помощью Дзалуммы поспешно разделась. Сорочку я отбросила в угол. Я была рада, что она порвалась; я все равно выбросила бы ее. Она провоняла Франческо.

Дзалумма принесла мне горячей воды помыться. Увидев это, я начала плакать. Она обняла меня и погладила по спине, совсем как мама, когда я была маленькой.

Выбросить сорочку Дзалумма мне не позволила. Уколов себе палец, она выдавила несколько капель крови прямо на ткань, спереди и сзади, капли ярко алели на ослепительно белом фоне. Потом она аккуратно сложила сорочку, обернула куском ткани, обвязала и велела доставить в городскую лавку Франческо.

LIII

Два дня спустя Франческо снова к нам зашел, якобы для того, чтобы обсудить, как обстоят дела с платьем, и договориться о примерке. На этот раз он сам намекнул отцу, чтобы тот оставил нас вдвоем.

Я не возражала, я знала, что так случится. Мы заранее обговорили все с Дзалуммой и пришли к выводу, что ради ребенка я должна уступить — другого выхода нет. Чем чаще я стану предлагать себя Франческо, тем увереннее он будет, что ребенок действительно его.

На этот раз он принес серьги — бриллианты и опалы пролились мне на шею, как слезы.

Совсем скоро Франческо уже не трудился находить предлоги для своих визитов и стал постоянным гостем за нашим вечерним столом. У меня собралась целая коллекция драгоценностей, хотя с каждым разом подарки становились все скромнее. Отец рано выходил из-за стола и без всяких подсказок. Мы с ним не говорили о Франческо. Страдали порознь, каждый в своей комнате.

Прошло две недели, и сразу после очередной звериной близости с Франческо я как бы нечаянно заметила, что не дождалась месячных.

Он хмыкнул, как мужчина, имеющий большой опыт в таких делах, но, пребывая в благостном настроении, проявил ко мне нежность.

— Прошло слишком мало времени, чтобы знать наверняка, Лиза. Не стоит беспокоиться. Все это от нервов. Вот увидишь.

По прошествии еще одной недели как-то утром я велела кухарке приготовить свое любимое блюдо — перепелку с луком и шалфеем. За обедом я сидела рядом с Франческо и, когда принесли мою тарелку, наклонилась над маленькой птичкой с золотистой хрустящей корочкой и потянула носом воздух.

Результат не замедлил сказаться. Я зажала рот рукой и кинулась из-за стола, однако выбежать из комнаты все равно не успела. Прислонилась к стене прямо на глазах у отца и Франческо, и меня вырвало.

Несмотря на плохое самочувствие, я услышала, как за спиной заскрипел отодвинутый стул. Когда, задыхаясь, я, наконец, повернула голову, то сквозь туман увидела, как отец, сжав кулаки, смотрит через стол на моего будущего мужа. На этот раз он даже не пытался скрыть своей ярости и ненависти.

Пришла служанка, чтобы вытереть пол и дать мне умыться; отец приказал убрать тарелки и проветрить столовую. Когда мы вновь расселись, и я почувствовала себя лучше, то сказала:

— Я бы предпочла, чтобы свадьба состоялась в марте, а не в июне.

Отец закатил глаза, что-то подсчитывая, а потом уставился на Франческо, сверля его взглядом насквозь. Мне показалось, что тот слегка вздрогнул.

— Значит, пятое марта, — сказал отец таким зловещим и непререкаемым тоном, что ни мой жених, ни я не решились ничего добавить.

Целую неделю отец отказывался оставлять нас одних после ужина — но вскоре Франческо, видимо, договорился с ним, ибо я снова была отдана на милость своего суженого.

Теперь, когда он узнал, что я беременна, все подарки прекратились. Он требовал, чтобы я сама молила о близости, ведь теперешнее мое положение было явным последствием моего распутства. Я обзывала себя самыми последними словами: шлюхой, потаскушкой, развратницей.

Я боялась сломиться, с ужасом ожидая пятого марта.

Этот день настал слишком быстро. Утро выдалось сырое и прохладное, и все же в воздухе чувствовалась весна; по серо-синему небу плыли тучные облака. Я легко могла бы проехать на белой лошади через мост к дому Франческо, но мы предполагали, что день будет холодным, поэтому я, отец и Дзалумма поехали в карете, а дядя Лауро с женой и детьми следовали за нами в фургоне.

На мне было ярко-синее бархатное платье с широким парчовым поясом того же цвета. Талия к тому времени уже расплылась, поэтому пояс я застегнула прямо под грудью. Дзалумма уверила меня, что именно так его и следует носить. Франческо подарил мне золотое ожерелье с сапфирами и такой дорогой головной убор, что от одного его вида я начала нервничать — это была россыпь мелких бриллиантов на тончайшей золотой сеточке. Стоило мне повернуть голову, как бриллианты начинали сиять на солнце и я краем глаза видела вспышки радужных лучиков. Церемония проходила утром, меня, как обычно, подташнивало, и я высунулась из окна, чтобы подышать прохладным воздухом.

Мы проехали по виа Маджио и направились на восток, оставив позади мой родной район. Проехали по заполненному людьми мосту Понте Веккио. Мужчины и мальчишки, завидев нашу карету, убранную белым атласом, принимались выкрикивать — кто шутки, кто поздравления, кто непристойности.

Я оговорила маршрут заранее. Вознице было бы удобнее проехать по мосту Санта-Тринита, но я не могла даже смотреть в ту сторону — невольно приходили мысли о гибели Джулиано.

Мы достигли окрестностей церкви Санта-Мария Новелла, затем повернули на восток на виа Ваккарекья, где располагались все лавки, торговавшие шелком, включая лавку Франческо. Все они выстроились в тени башни гильдии шелковых фабрикантов.

Дом моего мужа, впервые мною увиденный, находился на боковой улице, за черными железными воротами, и был построен специально для Франческо и его первой жены в классическом римском стиле, из бледно-серого камня, казавшегося на ярком солнце почти белым. Четырехугольное, внушительное и строгое здание поднималось на четыре этажа и было обращено фасадом к северу и задней стеной к моему родному дому.

Когда мы приближались к воротам, я услышала крик. Вперед вышел Франческо. Он поднял ладонь с растопыренными пальцами, указывая, что нам следует остановиться. Рядом с ним, закутанные в темные плащи, стояли трое темноволосых мужчин, его братья, и сгорбленный старик отец.

Я бросила взгляд на дорогу. Через всю улицу, прямо по плитняку, была протянута гирлянда из атласных ленточек, белых и синих. Очевидно, она заменяла цветы, еще не распустившиеся после зимы.

Под громкие крики и улюлюканье братьев Франческо, смущенно улыбаясь, вышел на середину и потянул за одну-единственную ленточку. Гирлянда внезапно распалась в самом центре, все зааплодировали, а Франческо поспешил оттянуть половинки в разные стороны, чтобы наша карета могла проехать.