Договор с вампиром, стр. 39

– Напрасно я стал тебя расспрашивать, – извиняющимся, убаюкивающим тоном произнес В. – Прости, что разбередил твою душевную рану. Давай не будем говорить о неприятных вещах.

Я подался вперед, будучи в полнейшей растерянности. Почему дядя так спокоен? Почему он предлагает мне оставить этот разговор, словно речь идет о каких-то пустяках? Неужели его не потрясло известие о моей находке? Я ничего не понимал, кроме одного: я нахожусь на самом краю пропасти. Достаточно легкого толчка, и я полечу туда в пропасть безумия.

– Я не могу здесь оставаться, дядя! Неужели вы до сих пор не поняли? В замке есть некто...

– Ты имеешь в виду Ласло? – перебил он меня, словно уточнял какие-то малосущественные детали, хотя сам продолжал сомневаться в главном.

– Да, Ласло! – воскликнул я, раскрасневшись от гнева. – Это он убил вашего гостя. Как я, моя жена и ребенок можем оставаться здесь, рядом с чудовищем, способным...

Я осекся, вспомнив, что Ласло живет в замке всего два года, а количество черепов... Нет, один человек не мог за два года совершить столько убийств.

У меня вновь нестерпимо сдавило виски. Так было, когда Машика пыталась рассказать мне какую-то тайну, повторилось третьего дня, когда Мери заговорила о странных отношениях между В. и Жужей. Я принялся растирать виски, спрашивая себя: является ли эта боль результатом нервного истощения, или же она имеет патологический характер?

– Аркадий, – по-отечески заботливо и с необыкновенной теплотой обратился ко мне В. – Ты любишь меня?

В его голосе звучала ничем не прикрытая тоска одинокого старика. Он опустил плечи, ссутулившись в своем кресле. Слабый старик, боящийся внешнего мира. Грозный правитель исчез. Я видел перед собой отца, каким бы он стал, доведись ему прожить еще несколько десятков лет, наполненных утратами и горем. Он умоляюще смотрел на меня, и я понимал, сколько печали видели эти прекрасные глаза, которые совсем недавно оплакивали своего дорогого Петру. В его взгляде не было властности, а только отчаянная потребность в надежной опоре.

Дядин вопрос застиг меня врасплох. Моим натянутым нервам легче не стало, но эти простые слова что-то затронули во мне, и я, запинаясь, ответил:

– Конечно, дядя... я люблю вас... очень люблю. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь.

– И ты мне доверяешь?

Он немного выпрямился, в голосе прибавилось силы и уверенности. Похоже, грозный правитель возвращался, но в его интонациях было что-то умиротворяющее, даже гипнотическое. Я успокоился, как успокаивается испуганная собака, которую гладит любящий хозяин.

Наверняка он считал меня совсем безумным, но в тот момент я верил ему и уповал на его помощь.

– Да, я вам доверяю, – поспешил ответить я.

– Тогда предоставь мне разобраться со всеми этими страшными делами, – сказал он уже прежним, твердым и уверенным голосом. – Поверь, я сделаю все, чтобы ни тебе, ни твоим близким никто не причинил никакого вреда. Ты должен мне верить, Аркадий. Я скорее сам погибну, чем позволю злу коснуться тебя. Я уберегу тебя от всех напастей – клянусь тебе именем нашего рода! Ты и так достаточно настрадался: сначала смерть отца, потом горячка, к этому добавляются волнения, связанные с рождением первенца. Неудивительно, что ты едва не повредился рассудком. Ты нуждаешься в отдыхе, довольно с тебя забот. Позволь мне снять этот тяжкий груз с твоих плеч.

Дядя тронул меня за руку. Его рука была холодной, однако от этого прикосновения мне стало еще легче и спокойнее.

– Не покидай меня, Аркадий. Ради блага жены и ребенка и ради моего блага. Ты мне очень нужен. А сейчас давай займемся делами, и ты сам убедишься, что работа прекрасно исцеляет душевные недуги. И не будем больше говорить об отъезде.

Что мне оставалось делать? Мне нечего было ему возразить, а потому мы занялись делами. Вместе мы написали письмо в Лондон, моему знакомому стряпчему, которому В. поручил подыскать нам дом в окрестностях Лондона или в какой-нибудь курортной местности. Затем дядя продиктовал письмо, адресованное чете новобрачных, проводившей медовый месяц в путешествии по Европе. Он велел мне по пути домой отдать письма Ласло, чтобы тот завтра утром отвез их в Бистриц.

Пока я находился рядом с дядей, такой ход событий казался мне вполне разумным. Потом мы расстались. Я покинул гостиную и собрался домой. Мне все равно нужно было пройти мимо людской, в которой сейчас никто, кроме Ласло, не жил. Пока я спускался по лестнице и шел по коридорам, ко мне вернулась способность рассуждать самостоятельно.

Что за нелепость – просить Ласло отвезти приглашение этим новобрачным, чтобы затем в замке появились новые жертвы? Дядя, может, и доверяет своему кучеру, но у меня к нему нет и не может быть никакого доверия. Я вдруг почувствовал, что не желаю даже видеть наглое, самодовольное лицо этого мерзавца.

Мысль прочно обосновалась в моем мозгу. Мне показалось, будто я слышу дядин шепот: "Ради блага всех нас поезжай в Бистриц сам".

Да, так я и сделаю. Необходимость моей поездки туда стала для меня абсолютно очевидной. Пусть я еще не оправился от горя, пусть измотан душевно и нахожусь почти на грани безумия... Час настал: если меня по-настоящему заботит благо нашей семьи, я обязан взять себя в руки и действовать надлежащим образом.

Я сунул оба письма в карман и, вместо того чтобы постучаться в дверь людской, быстро прошел мимо, сел в коляску и отправился восвояси.

Дома я написал чете новобрачных совсем другое письмо, известив их, что в силу изменившихся обстоятельств визит в наш замок придется отложить на неопределенное время. Письмо, написанное под дядину диктовку, я сейчас брошу в огонь (если у меня хватит решимости на такой поступок). Завтра с утра я поеду в Бистриц, но не только чтобы отправить письма. Я намерен рассказать властям о "кладбище черепов" в лесу и просить их помощи в изобличении убийцы.

Глава 8

ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ

17 апреля

Большие напольные часы в холле пробили два часа ночи, а мне никак не уснуть. Не помог даже лауданум [26], который я приняла по настоянию Аркадия. Он и сам принял значительную дозу снотворного, поскольку возбужден не меньше моего. Правда, Аркадий пытается скрыть свое нервическое состояние, чтобы не добавлять мне огорчений. Мы с ним выпили лекарство около часу ночи. Теперь Аркадий вовсю храпит, а я страдаю от тяжелой «бессонной дремоты», вызванной этим снадобьем, которое на меня оказало прямо противоположное действие. Лишний раз убедилась: если не спится, лучше не прибегать к снотворным. Особенно в тяжелые моменты, когда так нужно ясное, неодурманенное сознание.

Меня не оставляет страх. Ведение дневника – единственное занятие, которое приносит мне успокоение. Мои надежды на скорый отъезд из Трансильвании рухнули. Пятнадцатого числа Аркадий, как и обещал, говорил об этом с Владом. Наутро он не стал сообщать мне подробности их разговора, а лишь сказал, что с переездом в Вену придется "немного повременить".

Я прекрасно поняла истинный смысл этих слов. "Немного повременить"! Скоро мне вообще станет не до путешествий. Даже и сейчас поездка была бы делом весьма рискованным. По угрюмому лицу Аркадия я почувствовала, что Влад ему отказал. Скорее всего, они поспорили, но об этом мой заботливый муж предпочел не рассказывать. Вскоре он по делам поехал в Бистриц, а по возвращении оттуда, не заезжая домой, – прямо в замок. Когда наконец он вернулся, я была уже в постели.

Аркадий не стал ложиться. Я знаю это, поскольку не спала. Отчасти я была расстроена нашей сорвавшейся поездкой, но гораздо сильнее меня волновала Жужанна Внешне она выглядит вполне здоровой, во всяком случае, у нее на лице появился румянец, которого до сих пор и в помине не было. Сегодня невестка была весьма оживленной и даже веселой. Когда я зашла к ней в спальню, она сидела одетой перед открытым окном и смотрела на лес. Заслышав мои шаги, она обернулась, одарила меня детской улыбкой, потом возбужденно махнула рукой в сторону далеких сосен.