Дети горчичного рая, стр. 58

«Заключение экспертной комиссии по делу об аварии, имевшей место на гонках „табачных ящиков“ в городе Стон-Пойнте …мая …года…» Сухое, казенное заглавие. Однако мы все-таки продолжим наше чтение, не так ли?

«Результаты экспертизы:

«Осмотр самодельного автомобиля первой категории участника гонок Робинсона Ч., представившего свою машину под названием „Серебряная свирель“ и потерпевшего на ней аварию, показал, что левая рулевая тяга означенного автомобиля оборвана. Это и послужило непосредственной причиной того, что машина, вопреки усилиям гонщика выровнять ее, резко пошла вправо и в результате налетела на гранитный барьер.

Обследование рулевой тяги, проведенное мной, старшим; инспектором Э. Л. Доусоном, и мной, членом жюри А. Конли, не дало никаких новых показателей, несмотря на утверждение менеджера пострадавшего гонщика Робинсона школьника В. Гирича, что тяга якобы надрезана каким-то острым орудием, скорее всего бритвой.

По настоянию того же упомянутого В. Гирича, были вызваны и опрошены другие гонщики и их менеджеры, но никаких свидетельств, подтверждающих наличие злого умысла с чьей-либо стороны, они не дали. Таким образом, остается предположить, что бечева тяги перетерлась во время следования на старт, причем обрыв тяги последовал при спуске с холма Надежды.

Экспертиза окончательная и может быть повторена только по настоянию главной судейской коллегии.

Подписали.

Старший инспектор Э. Л. Доусон.

«Конли, все это чепуха и очередные негритянские выдумки. Нечего устраивать поиски каких-то диверсий. Мальчишка просто не умел держать дорогу и потому опрокинулся.

«Они были точно глухие и слепые. Мы им показывали тягу, один конец которой разлохматился, а на другом всякому был виден свежий срез, но они как будто не хотели ничего этого видеть и сказали, что нам все это чудится. Потом и я, и Беннет, и Джон Майнард, и Пабло Де-Минго начали говорить, что нужно спросить тех, кто участвовал в заезде, а также их менеджеров. Они на это согласились, только видно было, что им очень неохота и скучно возиться со всем этим. Когда пришли Мэрфи и Дик, даже слепой мог увидеть по их лицам, что дело нечисто. Но инспекторы и тут ничего не увидели, и когда эти парни сказали, что знать ничего не знают, их отпустили. Тогда мы решили, что будем действовать сами. Мы собрали ребят Восточной окраины и рассказали им все дело. Некоторые слышали, а многие даже были на гонках и видели, как разбился Чарли. Но никто не мог нам сказать ничего, что бы нас интересовало. И когда мы уже совсем потеряли надежду, вдруг пришла к нам в дом Темпи, жена Цезаря, со своим вторым мальчиком, которого зовут Аллан. Оказывается, Аллан постоянно торчит возле пустыря, строит там у лужи какую-то мельничку или что-то в этом роде. И вот в день праздника он тоже был там, потому что закапризничал, и Темпи в наказание оставила его дома. Он и пошел к своей мельничке и там потихоньку ревел и бранил на чем свет стоит своих родных за несправедливость. А потом видит — какой-то рябой мальчишка шныряет у сарая Робинсонов и что-то разнюхивает. На Аллана он и внимания не обратил, потому что кто же обращает внимание на такого малыша! А малыш этот все примечал.

Мальчишка подошел к задней стенке сарая, отодрал доски и полез внутрь. Аллан хотел было закричать: «Держите вора!» — но сообразил вовремя, что дома одни куры и собаки, и ему не поздоровится, если он поднимет крик. Он и предпочел молчать. Мальчишка пробыл в сарае совсем недолго, а когда вылез, тихонько свистнул. И тотчас же кто-то за углом тоже засвистел. Аллан хотел было рассказать об этом дома, но его мать и отец вернулись поздно, ему сразу дали конфету и яблоко, и он так этим занялся, что совсем обо всем позабыл. А вчера, когда Темпи опять рассердилась на него за что-то и нашлепала его, он вдруг все и вспомнил. Тогда Цезарь сказал, чтобы она сейчас же вела его к нам и чтобы мы потом шли к главному судье, которого зовут Парк Бийл. Пусть он вызовет рябого Дика, и пусть Аллан скажет, тот ли это мальчишка, который был в сарае в день праздника.

Я позвал Джоя, и Мери, и Нэнси, и Джона, мы дали Аллану большое яблоко и сказали, что дадим ему много яблок и сластей, если он расскажет все, что говорил нам, одному белому дяде. Аллан совсем ничего не боялся и сказал, что, конечно, он расскажет.

Тогда мы все пошли в банк, где этот Бийл, оказывается, директор. Нас к нему не пустили, и мы ждали его на улице очень долго. Потом, когда он вышел, мы подошли к нему и стали ему все это дело рассказывать.

Мы велели Аллану рассказать все, что он видел в день гонок, но он очень устал стоять так долго на улице и ждать, и потому начал что-то путать и говорить непонятное. Мистер Парк Бийл краснел и краснел, и мы старались на него не смотреть. Как только он услышал, что дело идет о Робинсоне и об аварии на гонках, он очень рассердился и велел Аллану замолчать. «Вы что, — спрашивает, — пришли сюда просто отнимать у меня время, ребята? И это ваш „свидетель“! Вы что, смеетесь, что ли? Да кто же примет всерьез показания негритенка, который еще „папа-мама“ не научился выговаривать как следует! Ваш Робинсон сам виноват в аварии, и мы еще в этом деле разберемся и привлечем его за то, что он подвел другого гонщика и чуть его не искалечил. Идите-ка вы, ребята, отсюда и благодарите бога, что у меня мягкий характер, а то пришлось бы вам познакомиться с моим швейцаром».

И еще он сказал, что эта история действует ему на нервы и он настоятельно просит больше его не беспокоить. Потом он сел в автомобиль и уехал, а мы остались на улице. Аллан совсем расхныкался и не хотел ни конфет, ни яблок, а только просился домой, к маме. И я понес его на спине, потому что он очень устал.

У нас дома я рассказал обо всем отцу, а он даже нисколько не удивился и сказал, что так оно и бывает в тех странах, где справедливость существует только для богатых.

Отец последнее время повеселел, все что-то бормочет себе под нос. Вчера вдруг показывает мне фотографию какого-то красивого дома, похожего на дворец. Под фотографией подписано: «Университет в г. Ужгороде Закарпатской Украины».

Спрашивает меня:

— Хотел бы ты, сынку, учиться в том университете?

Я рассердился:

— Ну что ты спрашиваешь! Знаешь ведь, что университеты не для нас с тобой.

А он вдруг смеется:

— А вот и брешешь, сынку мий! Тот университет для нас и для всех простых людин. Вот возьмем мы с тобой, сынку, да и махнем туда, на родину…

Я так и вцепился в него. Но он ничего больше не стал говорить, только подмигивал да усмехался.

Каждый день мы ходим в больницу — узнавать о здоровье Чарли. К нему еще никого не пускают, но говорят, что он уже начал открывать глаза. Раньше думали, что он умрет, потому что была разбита голова. А потом врачи сказали, что нужно долго лежать: у Чарли сотрясение мозга.

Наверно, ему очень повредило, когда мы с ним ездили по городу. Мы ездили очень долго, и миссис Робинсон просила останавливаться возле каждой больницы и сама выходила просить, чтобы приняли ее сына. Но у некоторых больниц не было отделения для цветных, а в «белое» отделение ни за что не хотели принять негра. А в других больницах цветные отделения были уж давно переполнены и не было ни одного места. Так мы ездили и ездили, и Чарли стонал, а его мать все молчала и только ломала руки, и я очень боялся, что Чарли вот так, в машине, умрет. Наконец мы нашли маленькую больницу на Восточной окраине, к нам вышла сестра и сказала, что можно принять больного, но нужно внести деньги вперед, а то все эти больные из Горчичного Рая норовят лечиться на даровщинку, а потом удрать из больницы, не заплатив ни цента.

У миссис Робинсон не было с собой денег, и я побежал домой. Мистер Ричардсон и мистер Квинси приехали прямо с гонок и вместе с моим отцом побежали в больницу, заплатили деньги и помогли внести Чарли.

Мистер Квинси был ужасно сердитый, накричал на сестру в халате и сказал, что обо всем напишет в газету.

На следующий день он и правда пошел к редактору по имени Клиффорд Уорвик. Это тот самый джентльмен, который на празднике читал список погибших на войне стон-пойнтцев. Он сказал Квинси, что больница была вполне права, потому что никто никого не обязан лечить даром. Пускай, мол, Квинси не чудит, а занимается лучше своими собственными делами.

Э. Г. тоже ходит со мной в больницу. Горилла опять поставил ей «эф» по математике и сказал, что вопрос о ней будет обсуждаться на педагогическом совете. А Джону Майнарду он поставил «эй», и, когда мы пристали к Джону, откуда такая милость, он признался, что его отец послал Горилле корзину виски «Белая лошадь». Э. Г. стала прямо как щепка, говорит, что ей все надоело, что она хочет бросать школу и поступать в прислуги или в танцовщицы.

— А как же твои стихи? — спросил я ее. — Ведь ты хотела стать поэтессой.

Она только рукой махнула.

Когда Э. Г. узнала, что лиловая собачка разбилась и не спасла Чарли, она заплакала и сказала, что теперь ничему в жизни не станет верить.

Уехать бы нам всем на Карпаты! Там, верно, и Э. Г. смогла бы поступить в университет.

Лейстеру Скалли ничего не сделалось, он только немного ушиб руку. А его отец бегает по городу и всем твердит, будто негритянский мальчишка чуть было не погубил его сына — подставил ему свою машину на гонках и сделал это нарочно, только в это дело вмешался бог и все повернул по-своему и наказал негодного. И все кумушки в городе ахают и ужасаются, какие разбойники эти черные.

Про Мэрфи ходят слухи, что его, как победителя гонок, посылают на всеамериканские состязания самодельных автомобилей. Он не показывается, говорят — что-то реконструирует в своем «Скакуне», а я думаю — просто трусит, что мы с ним расправимся за Чарли. Дика тоже не видать, хотя я несколько раз дежурил возле его дома, чтобы поговорить с ним как надо.

«Свирель» стоит теперь у нас во дворе. Она совсем разбитая, и я не знаю, как за нее взяться. Мне очень хотелось бы к выздоровлению Чарли все исправить, чтобы он не увидел ее такой изуродованной. Но я не уверен, обрадует ли это его.

Мак-Магон и его ребята заправляют теперь всем в классе и хвалятся, что навсегда выжили Робинсона. Но это только до поры до времени. Пусть только поправится Чарли, мы им покажем!

Вчера видел, как Пат вышла из школы с Мэйсоном, и он нес ее рабочую корзинку. Видно, она совсем переметнулась к мак-магоновцам. Так я и знал! Чарли был просто дурак, что верил ей, считал ее порядочной и говорил, что она совсем не похожа на остальных девчонок.

В больницу Патриция ни разу не приходила, и Э. Г. уверяет, что она боится крови. А по-моему, она просто кисейная мисс, и эгоистка, и хозяйская подлипала. Хоть здесь, в книжке, отвести хорошенько душу!

Сегодня в «Стон-пойнтовских новостях» крошечная заметка, что приезжает негритянский певец Джемс Робинсон, который перед отъездом в Европу, возможно, даст в городе несколько концертов.

Когда Ричи прочел эту заметку, он начал хохотать и позвал отца, чтобы отец вместе с ним повеселился.

— Смотрите, — сказал он, — они так боятся, чтобы негр не стал по их милости популярным, что всячески стараются замять, смазать его приезд. У Джемса Робинсона мировая слава, а родной город его не признает. Ну, надо думать, Джим не очень-то будет страдать от такого невнимания!

И Ричи и отец очень радуются приезду Робинсона.

— Наконец-то приедет человек, который скажет нам всю правду, — сказал Ричи. — Робинсон всегда был нашим другом, он умеет зорко смотреть и видеть.

Наверно, Робинсон остановится, как всегда, у своих — ведь он родной дядя Чарли. Интересно, что-то он привезет в подарок Чарли на этот раз! Он всегда привозил что-нибудь техническое».