Дети горчичного рая, стр. 40

— О-кэй, — кисло сказал начальник.

25. Нэнси заменили

Утро было солнечное и ветреное, как бывает иногда в апреле. Дороги уже просохли до белизны, и черные тополя торчали на них, как восклицательные знаки. Перебивая пыль, запах газолина и кухонный чад, в открытые окна лился чуть уловимый запах весны. Из окна кирпичного дома, в котором жили Гиричи, были видны шиферно-серые крыши, сгорбившиеся лачуги Горчичного Рая и белье, развешанное на балконах.

Толстые, зобатые голуби ходили по карнизам и курлыкали, всем своим видом показывая, что настало время радоваться жизни. Внизу, в грязи и пыли, возились куры, собаки и дети: весна пришла, весна пришла!

В кирпичном доме пела скрипка. Она пела так сладко и печально, что у Темпи, крутившей ручку стиральной машины, все время навертывались слезы на глаза.

— Этот мальчик — настоящий волшебник, — говорила она своим карапузам, как будто те могли понять ее печаль и ее восторг.

Василь играл, положив щеку на черную дедовскую скрипочку, полузакрыв глаза. Была ли то колыбельная песня, которую давным-давно певала ему мать, или позже где-то подслушанная мелодия, он и сам не знал. Знал только, что эта музыка не имеет ничего общего ни с городом, который был виден ему из окна, ни со всей этой беспокойно-дымной страной.

Нет, песня эта родилась далеко-далеко отсюда, в душистом зеленом краю, где горы подпирают синее небо, где на лугах растут цветы невиданной красоты, где пятнистые, как шкура леопарда, стоят величавые буки и быстрые, прозрачные реки текут по долинам.

Мальчик-пастух сидит у каменной колыбы [10] и видит далеко уходящие гребни синих гор. Лучезарный золотой свет струится от гор, от неба, от земли, золотые лютики звенят под ногами, звенят колокольчики на овцах, и все это вместе сливается в сладостную мелодию родины.

На каких деревенских свадьбах играла эта скрипка там, в стране его детства? Кто танцевал под ее певучий лепет? Какие девушки там, на Карпатах?

Замолк последний певучий звук. Василь не то раздумывал, не то настраивал свою скрипочку. И вот уже поскакали, шаловливо обгоняя друг друга, веселые плясовые ноты:

— Танцуйте, дети, танцуйте! — Темпи взмахнула мыльными руками. — Под такую музыку и я бы не утерпела, пустилась бы в пляс, если бы не дела!

И трое людей, разговаривавшие в кирпичном доме, тоже иногда отрывались от своей серьезной беседы, чтобы прислушаться к скрипке, выделывающей такие задорные коленца, и обменяться беглой улыбкой.

Собеседниками отца Василя, Ивана Гирича, были знакомые уже нам негр-инвалид Цезарь Бронкс и мистер Ричардсон. Да, да, сам мистер Ричардсон сидел в этой выбеленной пустой комнате, которую оживляли только два висящих на стене вышитых полотенца работы закарпатских вышивальщиц. Такая же вышивка украшала ворот полотняной рубашки хозяина, выглядывавшей из-под рабочего пиджака. И, глядя на ослепительную белизну этой рубашки, всякому становилось понятно: хозяин очень дорожит ею и, наверно, бережет. В самом деле, Иван Гирич свято сохранял все, что привез когда-то со своей далекой родины. И чем дольше жил он в этой стране, чем больше сил и здоровья оставлял здесь, на заводах Большого Босса, тем все милее становился для него покинутый в тяжелые годы мадьярского владычества край.

— Ох, боюсь, как бы мы не перешли с детских колясок да газовых плит снова на военное снаряжение, — сказал Иван Гирич, продолжая начатый разговор. — Ходят слухи, что Большой Босс хочет переконструировать некоторые машины… Мы-то знаем, что это значит, Опять начнется гонка, как во время войны…

Учитель взглянул на него.

— Да, вот мы с Цезарем были наивными младенцами, — сказал он, — воображали, что все в мире изменится после войны, мечтали, что все народы подадут друг другу руки. Уж никак не думали, что пойдет разговор об атомных и водородных бомбах. И, уж конечно, не думали, что нас станут пугать Советским Союзом, натравливать на него. Мы с Цезарем видели русских, нас не обманешь…

— Ох, мистер Ричардсон, мы живем здесь, как в лесу! — горячо сказал Гирич. — Что я знаю о политике хозяев, о рабочих в других странах, о Советском Союзе? Да только то, что захочет мне рассказать Босс.

— Правильно, Гирич, — кивнул Цезарь. — Мы должны читать газеты Милларда, смотреть фильмы, которые выпускает кинокомпания Милларда, слушать радиопередачи, которые оплачивает Миллард…

— А с какой радостью многие ребята уехали бы к себе на родину, скажу не стесняясь! — Цезарь ожесточенно запыхтел трубкой. — Что они здесь видят? Технику? Так эта техника не всякому по карману… А попробуйте сказать, что вы хотите ехать за океан: в Польшу, или Венгрию, или, боже упаси, в Советы! Ух, какой вой поднимут хозяева! Объявят всех коммунистами и передадут в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.

— А все-таки ребята намерены ехать, — сказал Гирич. — Хотят только разузнать хорошенько о жизни там.

Цезарь выпустил целый столб дыма.

— Я крепко надеюсь на Джима Робинсона, — сказал он. — Джим должен скоро приехать из большого путешествия. Ходят слухи, что он побывал во всех странах, где люди ввели новый порядок. Вот порасскажет-то! Он хоть и знаменитый артист, но из такой же семьи бедняков, как все мы. Свой парень, одним словом. Он понимает, что интересует рабочего человека…

— Я тоже мечтаю с ним встретиться, — сказал учитель. — Доктор Рендаль обещал меня с ним познакомить. Хотелось бы расспросить его…

— Только не попадитесь ищейкам Милларда, сэр, — остерег его Цезарь. — Они так и шныряют всюду, так и выслеживают людей… Придерутся к обычному разговору, раздуют целую историю и обвинят в антиамериканской деятельности, или в пропаганде, или еще в чем-нибудь. Не оберешься потом хлопот и неприятностей…

Цезарь нервно застучал своей деревяшкой:

— Они и за мной охотятся. Когда я пришел на завод навестить кое-кого из ребят, меня сейчас же спровадили и тут же по моему следу направили шпика, А как они натравливают белых на черных! Твердят без конца, будто черные берутся по дешевке за всякую работу и вытесняют белых рабочих.

Ричардсон насупился.

— Все это звенья одной цепи, — сказал он. — Даже в школе мальчишки устроили целый заговор и вознамерились выжить всех цветных. К счастью, я подоспел вовремя.

— Знаем, знаем! Всё про это знаем! — воскликнул Цезарь. — Ведь Робинсон — сынишка моего погибшего друга Тэда. Чарли мне говорил, что против него затевается гнусное дело.

— И мне мой Василь рассказывал, — подхватил Гирич. — Они ведь с Чарли закадычные. Мой то и дело таскает меня к Робинсону совещаться по поводу автомобиля. Оба они — конструкторы, — засмеялся он. — Ну, а теперь у них в классе все издеваются над директорским сынком. Только эти парни не успокоятся, можете мне поверить. Они еще посчитаются со всеми, кто держит сторону Робинсона… Я эту публику хорошо знаю, еще с тех самых пор, как батрачил у пана в своих Карпатах…

Цезарь постучал здоровой рукой о стол.

— Надоело! Ох, как надоело! — сказал он. — Мы решили собраться на майский праздник — все, кто был на войне, — и поговорить по душам. Мы, цветные ветераны, поднимем наши деревяшки и пустые рукава и предъявим хороший счет всем, кто послал нас воевать. И пусть те, кто не хочет больше войн, подумают хорошенько обо всем.

— Одних цветных ветеранов мало, — сказал учитель. — Весь народ должен подняться против тех, кому выгодна война. Весь народ! — энергично повторил он.