Ветер с Итиля, стр. 33

Алатор спрыгнул с коня и деловито подошел к трупу. Взглянул на срез раны, походил вокруг, высматривая следы.

– Так, говоришь, морды ненашенские?

– Ить, – заволновался парень, – кто ж их знает, я ведь не разглядывал.

Алатор покачал головой:

– Сдается мне, непростая это ватага… Для того чтобы человека развалить, сноровка нужна. – Взглянул на парня: – Сгоняй к лесу да на дерево влезь. Глянь, чего вокруг деется.

– А ежли тама они?

– Не боись, – усмехнулся воин, – я те Перунова посланца дам в помочь.

– И я с ним, – встрял Гридя.

Алатор только пожал плечами и отвернулся.

* * *

Лес стоял зеленой живой стеной. Едва отвоевав у луга полоску земли, он обрел грубую животную силу и терзал сам себя, не способный совладать с нею. Могучие ели схватились со старыми необхватными кленами. Их ветви переплетались, силясь добраться до шей-стволов, чтобы сокрушить их. Высоченные березы тянули к небу корявые лапы, лишая солнца своих еще не набравших рост собратьев. То и дело попадались поваленные сухие стволы. Прямо через их распадающуюся плоть прорастали молодые деревца, раздвигая мертвую кору упругими тонкими телами.

Парень, звавшийся Чуйком, облюбовал высоченный клен. Ветви его начинались довольно низко, так что забраться труда не составляло. Он бережливо скинул рубаху, картинно поплевал на руки и полез.

– Не зевай, – крикнул Гридя, – вокруг поглядывай!

– Ить, поучи еще меня! – Чуек плюнул, угодив Гриде в ухо.

– Ну, спустись только, – взвизгнул тот.

– А и спущусь, еще и наподдам! – Чуек скрылся в ветвях, и некоторое время был слышан шорох листвы. Но вот все стихло. Видно, оглядывался дозорный.

«Долго он что-то», – подумал Степан. И еще подумал, что как-то уж очень громко гомонят птицы и стрекочет какая-то мелюзга в траве. Чего они переполошились-то?

Вновь зашелестела листва, затрещали ветви. Чуек, бледный как льняное полотно, спрыгнул на землю.

– Дымина от селища валит! – в ужасе прошептал он. – А тама, – он показал полудне, – тама коровы наши. Лежат, роднехонькие, не шелохнутся, должно, татями прибиты.

Гридя недоверчиво зыркнул на него:

– Чего брешешь? На что татям скотину убивать? За живую-то поболе дадут!

– Ах, брешу?! – взорвался Чуек. – Cам залезь да посмотри!

– Вот еще!

– Тогда захлопнись, не то зубы посчитаю!

– Это мы еще посмотрим, кто кому посчитает!

Они покатились по земле, щедро раздавая друг другу тумаки. Чуек был крупнее и старше, так что Гриде доставалось изрядно.

Поняв, что окриком не обойтись, Степан урезонил отроков более действенным способом. А именно, взявши и того и другого за ухо, поднял и развел в разные стороны.

– Эй ты, поосторожней! – завопил Чуек. – Ухо оторвешь, батька с тебя шкуру спустит.

– Дурак ты, Чуек, – кривя губы от позора и боли, сказал Гридя, – ничего твой батька ему сделать не сможет.

Степан отпустил парней. У обоих уши горели.

– Еще сцепитесь, головы поотшибаю. Давай, Чуек, по порядку, что там горит и какие коровы…

По словам парня, над их селищем поднимался густой черный дым, а рядом со стеною гарцевали какие-то конники. Коров же он обнаружил недалече, на лесной поляне. И незачем было ухи ему крутить, потому как начал все Гридя, а он, всем известно, бедовик, и ничего хорошего от него ждать не приходится.

* * *

Чуек не соврал. Поляна и вправду была усеяна коровьими тушами. Почти из каждой торчала стрела. Похоже, убивцы спешили, иначе почему не выдернули стрелы, а то и вовсе топорами не воспользовались?

Некоторые животные были еще живы и жалобно, протяжно мычали. Ветер относил их плач, так что со стороны пастбища ничего нельзя было услышать.

– Надо бы добить, – всхлипнул Чуек, – чего зря животине мучиться.

– Мы так до вечера провозимся, – проворчал Степан, – не до них.

Он выдернул одну из стрел и заткнул за пояс – Алатор определит, кто мог ее выпустить. Одно ясно: стряслось что-то весьма гнусное! И побитое стадо – всего лишь прелюдия к симфонии смерти, которая вот-вот загремит во все литавры. Успеть бы уши заткнуть!

Они двинулись обратно. Ветер, и до того сильный, словно ополоумел. Деревья гнулись, издавая зловещие стоны. Казалось, наддай он – и дозорных попросту завалит вырванными с корнем стволами. Стали собираться грозовые облака. Вскоре черный саван накрыл землю, брызнули первые капли. Когда разведка добралась до своих, дождь уже разошелся, но пока не гремело.

Алатор молча выслушал путаный рассказ Чуйка, молча осмотрел стрелу, покачивая головой. Потом собрал мужиков в круг, так, чтобы каждый мог слышать.

– Хузары! – тихо проговорил он.

Многократно повторенные слова его разнеслись эхом.

Глава 11,

в которой рассказывается о нападении хазар

Их было немного – всего сотня, но один стоил десятерых. Бывшие наемники бека, «сыны тархана», [19] латные вои, каждый из них был важен, как в конном, так и в пешем бою. Каждый мог драться, используя любое оружие: изогнутую хазарскую саблю, кистень, лук, даже тяжелый варяжский меч или норманнскую секиру.

Всего с тремя тысячами таких воинов во время похода в Армению два века назад Чорпах-хан разгромил десятитысячный персидский корпус Гогнана. Хазары, сражавшиеся в той великой битве, давно уже обратились во прах, но про них сложили легенды. Еще мальчишкой Аппах знал эти легенды наизусть и дрался с любым, кто осмеливался хоть на ноготь мизинца усомниться в их правдивости.

Зим пятьдесят тому назад Хазар-тархан выставил против стадвадцатитысячного арабского войска только четыре тысячи «сынов тархана». В той битве пал его дед. И имя его покрыто славой.

Героические были времена. С тех пор многое изменилось: власть в хаканате захватывают чужестранцы – иудеи и персы, бек посягает на престол самого хакана.

Хазарин стеганул плетью низкорослого скакуна и с визгом пронесся под стеной. Презрительно скривился. Да разве это стена?! Вот под Чорой, [20] говорят, была стена! Из огромных каменных плит, и в Каспийское море уходила на целое стрелище. Многие хазары полегли при штурме…

А эта…

Сверху прилетело несколько стрел.

Аппах резко осадил коня. Тот всхрапнул, встал на дыбы. Хазарин вскинул тугой лук, выхватил из колчана стрелу и в мгновение ока набросил на тетиву ее ушко. Выстрелил, почти не целясь. Раздался короткий вскрик, вражеский стрелок беспомощно взмахнул руками и полетел вниз.

Хазарские воины заулюлюкали, завизжали. Аппах ухмыльнулся. Так и должно быть. Пусть дивятся его лихости! Вождь всегда должен быть первым, первым среди равных.

Аппах подлетел к славянину, спрыгнул с коня. Стрелок был еще жив, попятился по-рачьи. Был он совсем молод, почти отрок. Лицо искажала ужасная гримаса, в глазах стоял нечеловеческий, звериный страх. От боли и страха отрок не мог кричать, лишь беззвучно открывал рот, как рыба, выброшенная на берег.

Аппах презрительно сплюнул. Плохой воин, совсем негодный! И что с того, что отрок? Если достаточно зрел, чтобы метать стрелы, то достаточно зрел и для смерти. Аппах видел столько крови, что уже не чувствовал сострадания к поверженному врагу. Жалость – удел слабых. Он же позволял себе лишь ярость. Ярость, перед которой отступали даже самые сильные воины.

Имя Аппах означало «очень белый» и дано ему было неспроста, ведь происходил он из могущественного и древнего рода. Был Аппах рослым, бледным, как залитая луной степь, глаза его, глубокие, как воды великого Итиля, [21] манили женщин, и манили их сладкие, умные его речи. Воины же его были из родов попроще и лицами смуглы. Потому он и возглавлял их, а они подчинялись. И еще потому, что в силе и доблести не было ему равных среди них.

Так пусть смотрят!

вернуться

19

«Сынами тархана» назывались воины, из которых формировались отборные, привилегированные части хазарского каганата, своего рода «спецназ».

вернуться

20

Дербент.

вернуться

21

Волга.