Гонители, стр. 100

– Да-да… Спасибо. Но мне надо идти поговорить с Махмудом. Если он… А-а, что там! Ты не был рабом, не знаешь…

– Рабом был мой отец… Но не о том речь. Махмуд большой человек, в ханскую юрту ходит… Плюнуть бы на него – нельзя. – Судуй яростно поскреб голову, посмотрел на мать, на отца, словно спрашивая совета.

– Ты поговори с Джучи, – сказал Судую отец. – Ты должен помочь этому человеку. И ты можешь помочь. Я всегда всем помогал… А мне было труднее.

Теперь что! Мое имя известно, твое известно…

– Ну, пошел-поехал! – со смехом остановила его мать Судуя.

Судуй вскочил, оделся, и они пошли к старшему сыну хана. Джучи сидел в юрте с двумя старшими сыновьями. Они читали ему какую-то книгу. Сначала читал мальчик постарше, худенький, ушастый, с ломким, неуверенным голосом.

Потом второй, помладше, большеголовый, узкоглазый крепыш. Этот читал бойчее. Но Джучи похвалил обоих.

– К завтрашнему дню ты, Орду, перепиши это, – Джучи черкнул крепким ногтем по странице.

Ушастенький согласно кивнул головой.

– Тебе, Бату, вот это.

Заглянув в книгу, Бату недовольно шмыгнул носом, но смолчал. Орду взял книгу, и они пошли из юрты. Оба были в одинаковых халатах, стянутых голубыми шелковыми поясами, в белых войлочных шапках с загнутыми вверх краями. Княжичи… Бату остановился возле Судуя, требовательно дернул за рукав.

– Ты нам привез что-нибудь?

– Нет, Бату, на этот раз я возвратился, похлопывая себя ладонями по бедрам. [52]

– Рассказывай, Судуй, – сказал Джучи.

– В юрте твоего отца и нашего повелителя я рассказал все. Не говорил я одного. – Судуй подтолкнул Захария вперед. – Если бы не он, я не увидел бы ни тебя, ни своих детишек. Этот человек – раб Махмуда. Сартаул грозит его покарать… А у этого человека сердце воина. Я подумал: негоже, чтобы на резвом скакуне возили воду или аргал. Я никогда не просил тебя, Джучи, а сейчас очень прошу…

Захарий ощутил на своем лице внимательный взгляд Джучи. Сын хана смотрел пристально, но взгляд его был спокоен, в нем было простое, доброжелательное любопытство. Окликнув караульного, Джучи послал его за Махмудом, стал расспрашивать Судуя, как все произошло. Слушал, задумчиво морща лоб, постукивал пальцами по крышке столика, обложенного перламутром.

Рядом со столиком стопкой лежали толстые книги.

– Еще одна жертва кровавому духу войны… Э-эх!

Пришел Махмуд. Удивленно зыркнул на Захария, истово кланяясь, рассыпал перед Джучи скатанные жемчужины приветных слов. Сын хана не прерывал его, даже вроде бы и не слушал, все так же задумчиво смотрел поверх головы купца и барабанил по столику. Потом вдруг спохватился, спросил:

– Этот раб виновен перед тобой?

– Аллах свидетель, он разорил меня!

– Ты, вижу, скоро будешь гол и бос. Что хочешь с ним сделать?

– Все утерянное вытряхну из него вместе с его душой.

– Ты чрезмерно строг. Но он твой раб, и ты волен сделать все, что пожелаешь… – Джучи замолчал, чего-то недосказав, казалось, ждал, что все прочее купец поймет и так.

Но Махмуд невысказанного понять не пожелал, обрадованно бормотал:

– Истинно так! Истинно так!

Захарию он стал отвратен. Жадина постылая, хмырь болотный! Не много получишь!..

Лицо Джучи построжало.

– Твой раб спас моего лучшего нукера. Его стараниями весть о гибели караванщиков вовремя дошла до ушей моего отца. Как быть с этим? Ты должен его наказать, а я вознаградить.

Сбитый с толку купец молча сверкал синеватыми белками глаз.

– Я его куплю у тебя. – Джучи открыл лаковую шкатулку.

– Аллах акбар! – тихо изумился Махмуд. – Взять с тебя деньги? Я сам и все, что у меня есть, – твое, лучший из сыновей повелителя вселенной. Дарю тебе этого раба! Для того и купил, чтобы подарить.

Джучи и Судуй весело переглянулись.

Из юрты сына хана Захарий вышел вольным человеком.

Глава 12

Счастье сопутствовало хорезмшаху Мухаммеду все годы правления. И вдруг упорхнуло-улетело… Аллах лишил его своего благоволения, и мир стал враждебен шаху.

В Гургандж он не казал своих глаз с тех пор, как отбыл в поход на Багдад. Жил либо в Бухаре, либо в Самарканде. Держался подальше от бесценной матери. Но вражда с нею не утихала. Ненависть сочилась, как сукровица из незаживающей раны. Тени зла скапливались вокруг него. Он все больше боялся теснин дворцовых переходов и глухоты покоев, завешенных коврами. Уезжал на охоту, надеясь отдохнуть, забыться, и тащил за собой своих эмиров: боялся сговора за своей спиной. А на охоте боялся случайной стрелы… Чаще прежнего молился, каясь перед аллахом за тяжкий грех свой: непомерная горделивость толкнула на святотатство – поднял дерзновенную руку на наместника пророка. Смирением и многотерпением хотел искупить вину перед богом.

Какое-то время был тих, непривередлив. Но вдруг срывался, забывал о благих помыслах, становился буйным, своенравным до потери всякой рассудительности.

Гонец из Отрара нашел его на берегу Джейхуна. [53] Самоуправство Гайир-хана, наиба, не им поставленного, распалило в нем великий гнев.

Схватив гонца за воротник халата неистово колотил его кулаком по лицу, рычал:

– Гайир-хану отрежу уши!

Вокруг стояли эмиры, смотрели на него с осуждением, перешептывались, и это бесило его еще больше. Гайир-хан – один из них. Они – за него. Их уже не страшит гнев шаха. Джалал ад-Дин, бледный, решительный, шагнул к нему.

– Повелитель, ты несправедлив! Гайир-хан истребил не купцов, а зловредных мунхи.

Слова сына развязали языки эмиров.

– Хан шлет лазутчиков, а мы их должны оберегать!

– Наши сабли начинает есть ржавчина!

– Гайир-хан поступил как подобает!

Воителей, от которых ушло счастье, эмиры не любят. А эти не любили его и раньше. Но он был удачлив, и они шли за ним, славили его имя, деля воинскую добычу. Теперь готовы отвернуться. Но сын!

– За самоуправство Гайир-хан ответит головой! – упрямо повторил он и повернулся спиной к эмирам.

Они вышли из шатра. Джалал ад-Дин остался. Но он не хотел разговаривать с ним. Сын тоже ушел.

Поостыв, шах пожалел о брошенной в горячке угрозе Гайир-хану. За него вступятся все родственники матери. Да и сам Гайир-хан может постоять за себя. У него двадцать тысяч воинов. За могучими стенами Отрара это сила.

Если он осадит город и потерпит неудачу, эмиры совсем перестанут бояться.

Минуло несколько дней. Как-то вечером в шатер без зова пришел Тимур-Мелик. Огляделся, наклонился к уху шаха.

– Я слышал обрывки плохого разговора… Тебе, повелитель, лучше не ночевать в шатре.

И Тимур-Мелик увел его в свою палатку. Утром увидели: весь шатер продырявлен стрелами, двое туркмен-телохранителей убиты. Доискаться, кто это сделал, не удалось. Шах сразу же уехал в Самарканд.

Вскоре туда прибыло посольство от Чингисхана. На этот раз без подарков… Послов было трое – мусульманин Кефредж Богра и два пожилых нойона. Отец этого Кефредж Богра служил шаху Текешу, отцу Мухаммеда, а он, сын свиньи, как и другие, ему подобные правоверные, забыв заветы пророка, предался проклятому идолопоклоннику.

Усаживаясь на трон в приемном покое, шах не знал, что он ответит послам. Была смутная надежда, что хан свирепых кочевников не станет сильно заноситься и все можно будет уладить миром. Но, вступив в покой, Кефредж Богра развеял эту надежду. Он, сын шакала, даже не поклонился, стал перед троном, раскорячив ноги в пыльных гутулах, зацепился большими пальцами рук за богатый пояс, сказал:

– Отнятое – верни. Гайир-хана – выдай.

И все. Ни разу в жизни шаху не приходилось выслушивать такого голого, как клинок, требования. Он стиснул зубы, оглянулся на эмиров. Они смотрели на него и как будто даже радовались его унижению. Только сын весь подался вперед, опустил руку на рукоятку дамасской сабли. Шах понял, что если сейчас начнет вилять перед послом, то навсегда падет в глазах эмиров и собственного сына. И, отдаваясь во власть всевышнего, он позвал Джехан Пехлевана, показал пальцем на Кефредж Богра: