Гонимые, стр. 36
Тэмуджин понял, что и на этот раз вечное синее небо смилостивилось над ним.
Ночью он выбрался из куреня. Рассвет застал его далеко в степи. Под ним был добрый конь, в седельных сумах запас пищи и бурдюк с кумысом, в руках тугой лук. Теперь его никто не возьмет. Три-четыре дня в пути – и он будет дома.
Свежий ветер пригибал траву. На востоке полыхала кроваво-красная заря. В степи стояла тишина, какая обычно бывает перед грозой или затяжным ненастьем.
Глава 13
Булган поставила к постели чашку и вышла из юрты. Тайчу-Кури, стиснув зубы, сдерживая стон, повернулся на бок, хлебнул глоток прохладного, покалывающего в носу кумыса, снова лег на спину. Все тело было в синяках и ссадинах, лицо опухло, глаза заплыли, в голове беспрестанно звенело, и звон давил на виски.
На берегу его, кое-как связанного Тэмуджином, подобрали нукеры и поволокли к Таргутай-Кирилтуху. Тайчу-Кури лежал мешком, словно был без сознания, и покорно ждал решения своей участи.
Таргутай-Кирилтух осмотрел колодку.
– Один ее снять не мог. Кто помог?
– Кузнец Джарчиудай. Я так думаю, – сказал Аучу-багатур.
– Думаю, – ворчливо передразнил его Таргутай-Кирилтух. – Раньше надо было думать. Пошли за кузнецом. А сам ищи Тэмуджина. – Пнул ногой Тайчу-Кури. – Ты, вшивый харачу, как посмел упустить его?
Тайчу-Кури замычал, крепче зажмурил глаза.
– Тэмуджин, кажется, бил его. Видите, какой он… – посочувствовал кто-то Тайчу-Кури.
– Притворяется, – сказал Аучу-багатур. – Они сговорились. Я это давно понял.
– Мы сейчас узнаем, притворяется или нет.
В то же время резкий удар плети ожег спину Тайчу-Кури, из горла само по себе вылетело:
– Ай!
Дернулся всем телом, рванул связанные руки. Нукеры, гости засмеялись.
С него сняли веревку, поставили на ноги. Увидев гневное лицо Таргутай-Кирилтуха, он попятился, быстро заговорил:
– Он меня чуть не убил… Шишка на голове… Ой, больно…
– Дайте ему! – приказал Таргутай-Кирилтух.
Нукеры били его плетями, кулаками, пинали. Валяясь на земле и корчась от боли, он орал изо всех сил. Понемногу тело перестало чувствовать, и удары воспринимал как безвредные толчки. А потом и совсем ничего не чувствовал.
Очнулся, когда на берегу уже никого не было. Садилось солнце. Сырой, прохладный воздух тек от реки. Звенели комары. Пролетела стрекоза, сверкнув прозрачными крыльями. Белая трясогузка села у погасшего огня, покачивая длинным тонким хвостиком, побежала по земле, деловито цвикая.
Тайчу-Кури заплакал – от боли, от обиды, от радости, что остался жив, что видит теплую синеву неба.
В сумерках за ним пришла мать. Опираясь на ее плечо, он еле дотащился до юрты. Тело было словно чужое, уже позднее пришла боль. Но он не стонал, не жаловался. Мать и без его стонов вся почернела от горя. Два раза приходил Сорган-Шира. Он был испуган, от страха редкие волосы на лысеющей голове стояли торчком, наклонялся к уху, шептал:
– Молчи. Никому ни слова не говори. Джарчиудая они тоже били. Но он ничего не сказал. Он крепкий, как железо.
– Я тоже крепкий и буду молчать. Ты не бойся.
– Поправляйся. Пусть твоя мать приходит ко мне, я буду давать ей кумыс и хурут.
– Спасибо. А что слышно о Тэмуджине?
– Ничего. Ушел. Его ищут. Будет умным – не найдут: степь велика.
Натерпелись мы из-за него. Но забудем об этом. Выздоравливай. Пей больше кумыса.
Кумыс – напиток добрый. Тайчу-Кури снова потянулся к чашке, выпил ее до дна. В открытую дверь юрты видна была степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух морщила мелкая рябь, неумолчно скрипели кузнечики.
Он задремал. Сквозь дрему услышал в юрте шаги.
– Ты, мама?
– Нет! Это я.
У постели стояла Каймиш. В ее лице было удивление, испуг.
– Что они с тобой сделали?
– Толстый, да? Когда меня бьют, я всегда толстею. Ты была на празднике?
– Да, мы ходили все трое – дедушка, пес и я.
– И ты видела, как меня били?
– Нет, этого я не видела. Мы ушли домой сразу после состязаний.
– Зря. Надо было посмотреть. Знаешь, как это весело. Когда меня бьют, мне всегда весело.
– Ты всегда такой болтливый?
– Нет, только с тобой.
– Тебе очень больно? – Она осторожно притронулась к огромному синяку над правым глазом.
Он задержал ее руку, приложил ладонь к горячему лбу.
– Сейчас – совсем не больно.
К дверям юрты подошел пес. Тот самый, что рвал ему штаны. Посмотрел на них, протяжно зевнул, лег на землю, положив на передние лапы голову.
– Ты зачем его привела? Штаны мои рвать?
– Да. Он уже давно не рвал. Соскучился.
– А ты?
– А я давно не чинила. Тоже соскучилась.
– Так давай чини. Штаны у меня всегда рваные.
– Нет, я чиню только дома. Сюда пришла по делу. Меня послал дедушка.
Он хочет, чтобы ты научился делать стрелы. Ты ему пришелся по сердцу. Он говорит: ты хороший человек. А только хороший человек может перенять его умение.
– А тебе я пришелся по сердцу?
– Ты красивый. Особенно сейчас. – Она засмеялась.
До чего же ей идет щербинка в верхнем ряду зубов! И почему она когда-то показалась некрасивой? Такой девушки нет во всем курене!
Он попросил ее налить в чашки кумыса и был счастлив, что есть чем угостить такую нежданную и такую желанную гостью. Девушка выпила кумыс, и это обрадовало его еще больше.
– Так что я скажу дедушке? – спросила она.
– Я же тогда сказал: хочу научиться. Буду приходить к вам.
– Нет, не так. Дедушка хочет попросить тебя в помощники.
– Не отпустят. Злые они на меня.
– Скажи, Тайчу-Кури, ты хотел, чтобы Тэмуджин убежал отсюда?
– Хотел, Каймиш.
– И знал, что тебя за это изобьют?
– К этому я привык. У меня от побоев кожа стала толстой, как у быка.
Не веришь? Вот попробуй ущипни ладонь.
– Хитрый какой! Пословица есть: середину ладони и самые острые зубы не укусят.
Так они болтали почти до самого вечера. Потом пришла мать, и девушка сразу застеснялась, собралась идти домой. Тайчу-Кури хотел встать и проводить ее хотя бы до порога юрты, но не смог.
После того как она ушла, Тайчу-Кури опечалился. Ну что за жизнь у него? Не захочет Таргутай-Кирилтух или Аучу-багатур, и не быть ему человеком, делающим стрелы. А если загонят в дальний айл, не видать ему Каймиш, как тарбагану зимней степи. Тэмуджин даже с колодкой на шее был счастливее, чем он. Тэмуджин рвался на волю, думал о побеге, а ему и бежать некуда, и рваться не к чему: рвись не рвись – ты харачу, и над тобой всегда хозяин. Отобьешься от одного – попадешь к другому, уйдешь от всех людей – пропадешь. Отставшая от стада овца – добыча волка. Почему небо одним дает все, другим – ничего? Ему не надо ни богатства, ни славы, ни почестей, ему бы юрту, коня, несколько десятков овец и немного воли больше ничего не нужно. Нет, еще нужно, чтобы рядом была Каймиш. И дедушка ее чтобы тоже был рядом. Вечером все сидели бы у огня, разговаривали и сушили гибкие прямые прутья харганы. Разве это много? Вечное синее небо, духи, творящие добро, помогите мне обрести желанное!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Во главе двух сотен воинов племени джаджират Джамуха приближался к куреню хана кэрэитов. На нем был шлем из толстой бычьей кожи, обложенной узкими железными полосками, начищенными до блеска; чешуйчатый куяк, сплетенный из прочных ремней, туго обтягивал грудь и плечи; на голубом шелковом поясе (подарок хана Тогорила) спереди висел нож с серебряной чеканной рукояткой, сбоку – кривая сабля в зеленых ножнах, украшенных медными кольцами; носки легких замшевых гутул упирались в бронзовые фигурные стремена; к седлу был приторочен сайдак, расшитый цветными нитками. Его воины были одеты много проще, однако оружие, правда без всяких украшений, было у всех. Остро вспыхивали отточенные жала копий. Над алгинчи – передовым – трепетал туг из белых конских хвостов.