Последние дни Помпей, стр. 25

– Она и не подозревает, не может подозревать о тех опасностях, которые ей грозят. Как я ни глупа, я ее спасу! Потому что я люблю Главка больше, чем себя.

Когда она вернулась в дом афинянина, ей сказали, что он ушел с друзьями неизвестно куда и, вероятно, вернется не раньше полуночи.

Нидия застонала. Она опустилась на сиденье в атрии и закрыла лицо руками, собираясь с мыслями. «Нельзя терять времени», – подумала она, встала и обратилась к рабу:

– Скажи мне, есть ли у Ионы в Помпеях родственники или близкие друзья?

– Клянусь Юпитером! – отвечал раб. – Неужто ты и в самом деле так глупа, что спрашиваешь об этом? Всякий знает, что у Ионы есть брат, молодой и богатый, который – скажу тебе по секрету – сдуру стал жрецом Исиды.

– Жрецом Исиды! О боги! А как его зовут?

– Апекид.

– Все понятно, – пробормотала Нидия. – Брат и сестра оба обречены на жертву. Апекид! Да, это имя я слышала в… но, если так, он поймет, в какой опасности его сестра. Скорей к нему!

При этой мысли она вскочила и, взяв палку, которой всегда ощупывала дорогу, поспешила к храму Исиды. До того времени, как добрый грек принял ее под свое покровительство, она ходила с этой палкой по всему городу. Каждая улица, каждый перекресток в самых оживленных его кварталах были ей знакомы, и добрые прохожие, к тому же с благоговейным уважением относившиеся к ее несчастью, всегда уступали ей дорогу. Бедняжка, она не знала, что вскоре слепота спасет ее и станет ее поводырем более надежным, чем самые острые глаза!

С тех пор как Главк взял Нидию к себе, он приказал одному из своих рабов всегда сопровождать ее; и бедный раб, который был очень толст и уже дважды ходил к дому Ионы и обратно, а теперь, увидев, что ему предстоит новая прогулка (куда – было ведомо лишь богам), поспешил следом, горько сетуя на свою тучность и торжественно клянясь Кастору и Поллуксу, что у этой девушки не только слепота Купидона, но и крылатые ноги Меркурия [116].

Однако Нидии почти не нужна была его помощь, чтобы найти дорогу к известному всем храму Исиды, площадь перед ним была сейчас пуста, и она без труда подошла к священной ограде.

– Там никого нет, – сказал толстый раб. – Кто тебе нужен? Разве ты не знаешь, что жрецы не живут в храме?

– Кликни кого-нибудь! – сказала она нетерпеливо. – Днем и ночью там бывает хоть один жрец, охраняющий святыни Исиды.

Раб крикнул – никто не отозвался.

– Ты никого не видишь?

– Никого.

– Ты ошибаешься, я слышу вздох. Погляди получше.

Раб, ворча и недоумевая, огляделся и перед одним из алтарей, остатки которого и теперь, после раскопок, все еще загромождают тесное пространство, увидел фигуру, низко склонившуюся словно бы в раздумье.

– Я вижу человека, – сказал он. – И, судя по белым одеждам, это жрец.

– Жрец Исиды! – крикнула Нидия. – Услышь меня, о служитель древнейшей из богинь!

– Кто зовет меня? – спросил тихий и печальный голос.

– Я принесла одному из ваших жрецов важную весть. Я пришла сообщить эту весть, а не вопросить оракула.

– С кем же ты хочешь говорить? Сейчас не время, уходи, не тревожь меня. Ночь посвящена богам, а для людей предназначен день.

– Кажется, я узнаю твой голос, хотя слышала его только раз. Тебя-то я и ищу. Ты жрец Апекид?

– Да, это я, – ответил жрец, приблизившись к ограде.

– Хвала богам! – Она сделала знак рабу отойти, и он, сообразив, что в храм ее могла привести только забота об Ионе, повиновался, отошел и сел на землю поодаль.

– Тс-с! – сказала она тихо и спросила: – Ты действительно Апекид?

– Разве ты не узнаешь меня?

– Я слепая. Уши заменяют мне глаза, это они тебя узнали. Но все же поклянись, что ты Апекид.

– Клянусь богами, клянусь своей правой рукой, клянусь Луною!

– Тс-с! Говори тише. Нагнись ко мне, дай мне руку. Ты знаешь Арбака? А! Твоя рука холодна… Слушай же. Дал ты страшную клятву?

– Кто ты и откуда, странная девушка? – спросил Апекид со страхом. – Я тебя не знаю, в первый раз вижу тебя.

– Зато ты слышал мой голос, но нам обоим стыдно вспоминать про это. Слушай, у тебя есть сестра…

– Что с ней? Говори же!

– Ты знаешь пиры мертвецов, чужеземец, быть может, тебе даже приятно на них бывать, но хотел бы ты, чтобы в них участвовала твоя сестра? Хотел бы, чтобы она оказалась в гостях у Арбака?

– О боги! Нет, он не осмелится! Девушка, если ты смеешься надо мной, горе тебе! Я разорву тебя на куски!

– Я говорю правду, в эту самую минуту она в доме у Арбака, в первый раз. Ты знаешь, какие опасности ей грозят. Прощай. Я исполнила свой долг.

– Постой! Постой! – вскричал жрец, проводя дрожащей рукой по лбу. – Если это правда, как нам ее спасти? Меня могут не впустить туда. Я заплутаюсь в этом ужасном доме. О Немесида [117]! Поделом же мне!

– Я отпущу раба, будь ты моим поводырем! Я проведу тебя через потайной ход и шепну тебе на ухо слово, которое отворяет двери. Возьми какое-нибудь оружие, оно может понадобиться.

– Погоди, – Апекид исчез в одной из ниш, а через несколько мгновений снова появился, скрыв свое жреческое одеяние под широким плащом, какие тогда носили люди всех сословий. – А теперь, – сказал он, скрипнув зубами, – если только Арбак посмел… Но он не посмел! Не посмел! Могу ли я его подозревать? Неужели он так низок? Я не верю этому… Но ведь он коварен. Темный колдун, вот он кто. О боги, помогите мне… Но что я говорю! Разве это боги? И все же есть по крайней мере одна богиня, которую я могу призвать, и имя ей – Возмездие.

Бормоча эти бессвязные фразы, Апекид в сопровождении своей молчаливой слепой спутницы быстро пошел по пустынным улицам к дому египтянина.

Раб, неожиданно отпущенный Нидией, пожал плечами, пробормотал проклятие и, поскольку идти ему больше было некуда, отправился восвояси.

Глава VII. Египтянин в одиночестве разговаривает сам с собой. Его характер

Вернемся теперь на несколько часов назад. Когда забрезжил рассвет того дня, который Главк успел отметить белым камешком, египтянин уже сидел, бодрствуя в одиночестве на верху высокой пирамидальной башни, примыкавшей к его дому. Каменная стенка вместе с мрачными деревьями, окружавшими дом, скрывала площадку на башне от любопытных или враждебных взглядов. На столике перед Арбаком лежал свиток, испещренный мистическими знаками. В небе тускло мерцали звезды, ночные тени таяли на горных вершинах; только над Везувием висело плотное темное облако, которое за несколько дней до того зловеще сгустилось над его вершиной. День оттеснял ночь, и это особенно было заметно над морем, спокойно, словно гигантское озеро, лежавшим в своих берегах, на которых зеленели виноградники и деревья, а кое-где белели стены спящих городов. Это был самый удобный час для дерзновенной науки, которой занимался египтянин, – науки, позволявшей читать изменчивые людские судьбы по звездам. Он дописал свиток, отметил час и знак зодиака, а потом, опершись на локоть, погрузился в раздумье.

– Опять звезды предостерегают меня! Значит, мне грозит какая-то опасность! – сказал он медленно. – Опасность неожиданная и страшная. То же сочетание звезд, которое, если наши древние хроники говорят правду, некогда составилось для Пирра [118], обреченного жаждать всего и не насладиться ничем, – его уделом были бесславные битвы, лавры без триумфа, слава без торжества. Наконец собственные предрассудки сделали его трусом, и он умер, как собака, от руки старухи! Нечего сказать, звезды льстят мне, когда ставят меня рядом с этим глупым воякой, обещая моей всепроникающей мудрости тот же конец, что и его безумному тщеславию. Постоянные усилия, отсутствие определенной цели, сизифов труд [119], гора и камень – какой мрачный образ! Да, звезды указывают, что мне грозит смерть, подобная смерти царя Эпира. Взгляну-ка еще раз. «Остерегайся, – говорят сверкающие пророки, – когда проходишь под ветхими крышами, или под осажденными стенами, или под нависшими скалами – камень, падающий сверху, несет в себе проклятье твоего жребия!» И эта опасность близка. Но я не могу точно определить день и час. Что ж, если это конец, пусть, сверкая, до последней песчинки высыплется из часов весь отмеренный мне песок. Зато если я избегну опасности, если только мне это удастся, дальше весь мой жизненный путь ясен и чист, как лунная дорожка на море. Я вижу, как сияют почести, счастье, успех над бездной, где я в конце концов должен буду исчезнуть. Неужели я покорюсь, если потом, когда опасность минует, меня ждет такая светлая судьба? Душа моя полна надежд, она бестрепетна, и это добрый знак. Если бы мне суждено было погибнуть так внезапно и скоро, тень смерти уже нависла бы надо мной и меня леденило бы тяжкое предчувствие. Моя душа с печалью приняла бы зов мрачного Орка [120]. Но она улыбается, она сулит мне избавление.