Замри, умри, воскресни, стр. 61

— Черт!

— Что?

— Они желают нам удачи, но с наличными не работают.

— Ну и все, — сказала я, с разочарованием и облегчением одновременно. — Пошли они…

Но, конечно, этим дело не кончилось. Антон, с его неистребимым оптимизмом, просто назначил встречу с другим банком.

— Под лежачий камень вода не течет, — объявил он.

Несмотря на проявленную в очередной раз напористость и изобретательность, второй банк нас тоже послал; Антон, на бегу зализывая раны, тут же договорился со следующим. На этот раз, зная, что шансы невелики, я чувствовала себя дутой величиной, а Антон меня все нахваливал. Когда мы снова получили вежливый отказ, я взмолилась.

— Еще разочек, — сказал он. — Ты слишком быстро сдаешься.

Я кормила Эму завтраком (долгая и суматошная процедура, в результате которой пол и стены кухни и даже мои волосы оказывались в брызгах каши), когда Антон выложил на стол конверт.

— На, взгляни. — Он улыбался, как дурачок.

— Сам скажи. — Я боялась поверить, но ничто другое не приходило на ум…

— Банк дал добро, они дадут нам денег. Дом наш.

Я бросилась ему на шею, он закружил по кухне, и мы оба хохотали, как безумные. Потом я притихла и со страхом уставилась на него.

Он какой-то алхимик. Иначе как объяснить, что он всякий раз умудряется находить выход из, казалось бы, неразрешимой ситуации? То нашел мне агента, и я смогла издаться, то «нашел» мне вторую книгу, когда я думала, что у меня ее нет, а теперь вот нашел, как осуществить мою мечту о доме, на который у нас нет денег.

— Как ты это делаешь? — слабым голосом спросила я. — Продал душу дьяволу?

Он сделал такой жест, будто полирует висящую на груди медаль, и рассмеялся над собой.

— Лили, это же все твоя заслуга. Это ведь твоими гонорарами мы собираемся погашать кредит. Иначе я бы мог обрабатывать их сколько угодно, и все без толку. Выставили бы меня за дверь с помощью охраны — и все.

Ой! — Я выхватила письмо из ручек Эмы, которая уже вовсю размазывала на нем кашу ложкой. Она недовольно завизжала, но оказать сопротивление не могла, так как была зажата в своем высоком стульчике. Я начала читать напечатанный на машинке текст, и меня потихоньку стала наполнять радость. Если банк согласился дать денег, все может получиться. Ясное дело, они решили, что у меня есть все шансы заработать достаточно, чтобы вернуть кредит; это был не просто кредит — это была поддержка моей карьеры.

Но тут я прочла фразу, которая заставила меня умерить свой пыл. Я так и ахнула.

Эма — тоже. Ее глазенки, в точности как у меня, округлились в тревоге.

— Антон, здесь написано, ваше заявление о предоставлении кредита «будет рассмотрено». Что это значит?

— Антон! Шотазачит? — требовательно повторил ребенок.

— Они хотят убедиться, что мы просим не больше, чем стоит этот дом, — на случай, если мы не сможем расплатиться и им придется забирать его в свою собственность.

Я содрогнулась. Упоминание о переходе дома в чужую собственность заставило меня похолодеть; оно напомнило мне, как мы уезжали из своего огромного дома в Гилдфорде.

— Поэтому они всесторонне исследуют этот вопрос, чтобы убедиться, что это не какая-то развалюха.

— А если он им не покажется?

— А тебе показался?

— Да, но…

— Вот и хорошо.

Антон вскрыл письмо. Молча прочитал, но атмосфера в комнате как-то странно помрачнела.

— Что такое?

— Так. — Он прокашлялся. — Это результат их исследования.

— И?

— Обнаружили в прихожей сухую гниль. Пишут, это очень плохо.

От досады у меня брызнули слезы. Мой чудесный дом. А как же малиновые кусты, кушетка в эркере, я в летящем белом платье с корзинкой малины в руке? Светские ужины, которые я стала бы устраивать, чтобы отдать долг Ники и Саймону, Майки и Чаре, Вив, Базу и Джезу — и всем другим людям, которые без конца приглашают нас с Антоном к себе и которых я ни разу не позвала сюда, в эту тесноту. Мои губы сказали:

— Что ж, значит, все.

— Ничего подобного. Лили, не вешай нос, с этой гнилью можно справиться. Велика беда! Дадут они нам кредит, не волнуйся, только немного меньше. На триста восемьдесят тысяч.

— А где мы найдем остальные двадцать?

— Да пойми ты, не надо нам будет их нигде брать! Мы пойдем к продавцам и еще собьем цену.

— Но надо же еще и плесень эту убрать! Вот я и спрашиваю: где мы возьмем двадцать тысяч фунтов?

— Никакая плесень не потянет на двадцать тысяч за ремонт. Максимум — две тысячи.

— Но банк же говорит…

— Банк просто перестраховывается. Ну? Что скажешь?

— Ладно, — сказала я. — Делай, как знаешь.

К моему величайшему изумлению, продавцы уступили еще двадцать тысяч. Сколько мне еще надо указаний на то, что этот дом предназначен мне? Однако в самый последний момент я струсила, и, когда Антон спросил: «Так покупаем?» — я простонала:

— Нет, мне слишком страшно.

— Ладно.

— Ладно? — Я удивленно уставилась на него.

— Ладно. Тебе страшно — забудем о доме.

— Ты ведь так не думаешь. Просто хочешь меня убедить методом от противного.

Он покачал головой:

— Нет. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Я с недоверием посмотрела на него. Мне показалось, он говорит правду.

— Хорошо. Тогда постарайся меня убедить. Он замялся.

— Ты уверена?

— Скорее, Антон! Уговори меня, пока я не передумала.

— Ну, что ж. — Он перечислил все причины, почему нам следует купить именно этот дом: скоро мы получим мои гонорары; моя карьера на подъеме, и в ноябре я заключу астрономический контракт; банк — известный своей осторожностью — дал нам добро на кредит; купить этот дом будет лучше, чем маленькую квартиру, из которой через год опять придется переезжать; нам не нужен дом вообще — нам нравится этот конкретный дом, он будто создан для нас. И наконец — «если вдруг настанут тяжелые времена, мы сможем его продать и выручить свои деньги назад».

— А если он упадет в цене, вместо того чтобы вырасти, и мы останемся на бобах?

— Такой дом? В таком районе? Конечно, он будет только дорожать, это ясно. Мы ничего не теряем. Все будет хорошо.

Часть вторая

ДЖЕММА

Прошло восемьдесят дней с папиного ухода. Без малого три месяца, но если мерить днями, то звучит не так страшно. Ничего особенного не происходило, пока не случились сразу ЧЕТЫРЕ важных события.

Первое — в конце марта переводили часы. Знаю, ничего в этом особенного нет, но погодите, это не само событие, это только начало. Итак, в конце марта переходили на летнее время, все воскресенье я занималась переводом часов у мамы в доме — на духовке, микроволновке, видеомагнитофоне, телефоне, на семи настенных и настольных часах и даже на ее наручных, но дошло до меня только тогда, когда в понедельник, на работе, среди бела дня, Андреа вдруг заявила:

— Ну что ж, я пошла. Я говорю:

— Так ведь еще рано! А она отвечает:

— Без двадцати шесть.

Тогда меня осенило — я чуть не задохнулась от ужаса: вечера теперь станут длиннее, дело идет к лету, а ушел он в разгар зимы. Куда подевалось все это время?

Мне надо было его увидеть. Не ради мамы; ради самой меня. Я редко когда уходила с работы раньше семи, но в этот день меня настолько одолело желание повидаться с отцом, что никакими силами Франциск и Франческа меня бы не удержали.

Я протолкалась на улицу, села в машину и помчалась прямиком к нему на работу — домой к ним я и за миллион не поехала бы. Машина отца стояла на парковке, значит, он еще не ушел. Я нервно смотрела поверх руля, как персонал фирмы покидает контору. Забавно, но среди них не больше толстых, чем среди обычных людей, думала я. А ведь повсюду шоколад… О господи, вот он идет. С Колетт. Черт! Я надеялась перехватить его одного.

Он был в костюме и выглядел как всегда; я знала его не хуже себя самой, и было странно, что мы так долго не виделись.