Хлеб с ветчиной, стр. 53
— Он пришел и забрал меня. Он в бешенстве! Хочет убить тебя!
— Не беспокойся, мам. Если он полезет на меня, я надеру ему задницу, как мальчишке, обещаю тебе.
— Генри, он нашел твои рассказы и прочитал их!
— Его никто не просил делать этого.
— Он нашел их в комоде! Он стал читать и прочитал все!
У меня было написано десять или двенадцать рассказов. Дайте человеку пишущую машинку, и он станет писателем. Я спрятал свои произведения под бумажную обивку в ящике для нижнего белья.
— Ну что ж, — сказал я, — старик повсюду сует свой нос, пора прищемить ему кончик.
— Он обещал убить тебя! Он сказал, что его сын не может писать такую гадость и что ты не можешь жить с ним под одной крышей!
Я взял ее за руки и сказал:
— Мам, пойдем домой, а там видно будет, что он сделает…
— Генри, он выбросил на газон всю твою одежду, даже грязную! И печатную машинку выбросил, и чемодан, и твои рассказы!
— Рассказы?
— Да, в первую очередь…
— Я убью его!
Я отстранил мать с дороги и пошел через 21-ю к Лонгвуд-авеню. Мать семенила сзади.
— Генри, Генри, не ходи туда.
Бедная женщина схватила меня сзади за рубашку.
— Генри, умоляю, сними себе где-нибудь комнату! У меня есть десять долларов! Возьми деньги и уходи!
Я остановился. Мать протянула мне десятку.
— Перестань, мам. Сейчас я с ним разберусь.
— Генри, возьми деньги! Ради меня. Ну, сделай это ради своей матери!
Я не выдержал.
— Ну, хорошо… — взял деньги и положил в карман. — Спасибо, мам, это приличная сумма.
— Пустяки, — сказа она, — я люблю тебя, Генри, но ты должен уйти, — и побежала впереди меня.
Когда я подошел к дому, то увидел интересную картину: все мои вещи были разбросаны по газону — одежда грязная и чистая, открытый чемодан с носками, трусами, пижамой и старым халатом — куча хлама на газоне и на тротуаре. Ветер разнес повсюду страницы моей рукописи, они были даже в сточной канаве.
Мать забежала на веранду и вошла в дом, я крикнул ей вслед, чтобы отец мог слышать:
— СКАЖИ, ПУСТЬ ОН ВЫЙДЕТ, И Я ОТОРВУ ЕМУ ЕГО БЕЗМОЗГЛУЮ ГОЛОВУ!
Первым делом я занялся своей рукописью. Это был удар ниже пояса. Единственная вещь, которую он не имел права трогать. Собрав все страницы и в сточной канаве, и на газоне, и на улице, я почувствовал облегчение. Я поместил стопку в чемодан и сверху придавил ботинками, теперь нужно было спасать машинку. Она вылетела из своего чехла, но вроде бы не сломалась. Убрав машинку в чехол, я осмотрел разбросанное повсюду шмотье. Оставив всю грязную одежду и пижаму на газоне, я закрыл чемодан, взял его в одну руку, машинку — в другую и пошел прочь. Из-за занавесок за мной следили два лица. Но как только я поднялся по Лонгвуд, пересек 21-ю и вышел на Вествью-хилл, то мигом забыл обо всем. Я не чувствовал себя как-то иначе, чем обычно. Не было ни особого воодушевления, ни необычной подавленности; все происшедшее казалось логическим продолжением. Я собирался дождаться трамвая «W», купить билет и отправиться куда-нибудь в центр.
54
Я снял комнату на Темпел-стрит в филиппинском районе — $3,50 в неделю, вверх по лестнице на третий этаж. Заплатил хозяйке — блондинке средних лет — за неделю вперед. Ванна и туалет были внизу в холле, но зато в комнате была раковина, в которую можно было писать.
В первую же ночь, буквально в нескольких шагах от своего нового жилища, я обнаружил бар. Это мне понравилось. Нужно было всего-навсего забраться по лестнице, и ты — дома. Бар был полон маленькими смуглыми людишками, но они не мешали мне. Раньше я много слышал о филиппинцах — что они любили белых девок, особенно блондинок, что носили с собой стилеты, что все были одного размера и поэтому собирались по семь человек, покупали один шикарный костюм со всеми причиндалами и одевали его по очереди по одному вечеру в неделю. Джордж Рафт сказал где-то, что филиппинцы — законодатели моды. Они первыми придумали стоять на углах улиц и крутить на пальце золотую цепочку, тонкую золотую цепочку длиной в семь-восемь дюймов — длина вращающейся цепочки на пальце мужчины указывала на длину его пениса.
Бармен был филиппинец.
— Первый раз? — спросил он меня.
— Я живу в верхнем этаже. Студент.
— Кредита нет.
Я выложил несколько монет.
— Дай мне Истсайд.
Он вернулся с бутылкой пива.
— Где я могу снять девочку? — спросил я.
— Я ничего не знаю, — ответил бармен, забрал пару монет и отошел к кассе.
В ту первую ночь я просидел в баре до закрытия. Никто не мешал мне. Несколько блондинок и вправду ушли с филиппинцами. Мужчины пили мало. Они сидели маленькими группами, склонившись головами к центру стола, тихо разговаривали и время от времени смеялись, тоже очень скромно. Они мне нравились. Когда бар закрывался и я поднялся, чтобы уйти, бармен сказал мне: «Благодарю вас». В американских барах такого не услышишь, во всяком случае, меня не благодарили.
Мне нравилось мое новое положение. Все, что мне было нужно — это деньги.
Я решил не бросать колледж. По крайней мере, было чем заняться в течение дня. Мой друг Беккер куда-то исчез, и в колледже не осталось никого, кто бы интересовал меня, разве что преподаватель антропологии, известный коммунист. Он не слишком докучал нам антропологией. Это был крупный мужчина, внешне привлекательный и непредсказуемый.
— Я расскажу вам, как надо готовить настоящий стэйк, — расхаживал он перед классом. — Ставите сковороду на плиту, и пока она раскалится, выпиваете порцию виски. Затем покрываете дно сковороды тонким слоем соли, укладываете на него филе и поджариваете, но недолго. Переворачиваете, поджариваете другую сторону, потом выпиваете еще стопку и тут же закусываете стэйком.
Однажды, когда я лежал на полянке в университетском городке, он проходил мимо, остановился и развалился рядом.
— Чинаски, а ведь ты не веришь в весь этот нацистский театр, который устраиваешь повсюду?
— Я и не спорю. А вы верите в свою галиматью?
— Конечно, верю.
— Желаю семь футов под килем.
— Знаешь, Чинаски, ты всего лишь недожаренный шницель, — сказал коммунист, встал, стряхнул траву со штанин и ушел…
Я прожил в своей комнатке на Темпел-стрит всего пару дней, когда Джимми Хэтчер разыскал меня. Он пришел ночью и приволок с собой двух приятелей — рабочих с авиационного завода. Одного звали Делмор, другого — Быстроногий.
— А с чего это его так прозвали — «Быстроногий»?
— Дай ему денег, узнаешь.
— Пусть пососет… Как ты нашел меня?
— Твои предки наняли частного сыщика, и он выследил, где ты обитаешь.
— Блядь, они знают, как вытравить радость из человеческой жизни.
— А может быть, они беспокоились?
— Если бы они беспокоились, то послали бы денег.
— Они боятся, что ты пропьешь их.
— И правильно делают…
Все зашли ко мне и расселись, кто на кровать, кто на пол. С собой у них была четверть виски и несколько бумажных стаканчиков. Джимми налил всем.
— Классное у тебя здесь место.
— Еще бы. Если высунуться в окно, видно здание муниципалитета. Быстроногий сидел на ковре. Вдруг он вытянул из кармана колоду карт и посмотрел на меня.
— Ты играешь?
— Каждый день. У тебя крапленые?
— Ты че, охуел?
— Не выражайся, а не то твой скальп будет сушиться у меня на антресолях.
— Да честно, эти карты — чистые!
— Я играю только в покер и очко. Какой потолок?
— Два бакса.
— Сдаем по очереди, — сказал я, бросил на кон четверть доллара, взял колоду и сдал на обычный покер.
Я не любил эти сумасбродные карты, слишком много в них зависело от слепой удачи. Пока я сдавал, Джимми разлил по второй.
— На что ты живешь, Хэнк?
— Пишу курсовики для тупиц.
— Потрясающе.
— Есть немного.
— Эй, парни, — закричал Джим, — я же говорил вам, что он был у нас гений!
— Mry, — промычал Делмор.
Он сидел справа от меня и светил свои карты.