Не учите меня жить!, стр. 85
Я читала книжку и ела шоколад.
Дэниэл сидел в кресле, грыз печенье, читал газеты и смотрел телевизор, выключив звук.
Кажется, за два часа мы не сказали друг другу ни слова.
Я то и дело вздыхала, ворочалась и бормотала себе под нос: «Ого, вот здорово» или «Обалдеть, лучше просто не скажешь», а Дэниэл улыбался в ответ, но не думаю, что это можно считать разговором.
Общаться нас заставил только голод.
— Дэниэл, я ужасно хочу есть.
— Ну…
— И не говори, что я весь день лопаю шоколад и не могу быть голодной.
— Я и не собирался, — будто бы удивился он. — Я знаю, что с печеньем и конфетами у тебя отношения особые. Хочешь, чтобы я тебя куда-нибудь сводил?
— То есть мне придется вставать с дивана?
— Намек понял. Хочешь пиццы?
Что за человек!
Он открыл ящик одного из своих странных шкафов и достал кипу листовок и брошюрок меню пиццы с доставкой на дом.
— Вот полистай и реши, чего ты хочешь.
— А это обязательно?
— Нет, если не хочешь.
— Но как же я тогда узнаю, что можно заказать?
Дэниэл стал читать мне вслух.
— Корочка мягкая или хрустящая?
— Мягкая.
— Тесто из пшеничной муки или с отрубями?
— Из пшеничной! Отруби — придумают же такую гадость.
— Порция маленькая, средняя, большая?
— Маленькая.
— Ну ладно, тогда средняя.
Когда заказ был сделан, наш разговор прервался.
Мы смотрели телевизор, ели, обменивались репликами. Не могу припомнить, когда я в последний раз испытывала такое счастье.
Я нисколько не преувеличиваю, особенно если учесть, что пару недель подряд всерьез думала о самоубийства.
За вечер два-три раза звонил телефон, но, когда Дэниэл подходил, трубку вешали. Подозреваю, что это была какая-нибудь из сотен его бывших подруг. Мне даже стало неуютно, потому что я вспомнила, как сама вот так звонила мужчинам, которые разбивали сердце мне. Будь у Гаса телефон, я, наверно, проделывала бы это по десять раз в день.
Потом Дэниэл отвез меня домой. Я настояла, чтобы он высадил меня у светофора.
— Нет, — запротестовал он. — Ты промокнешь насквозь.
— Дэниэл, пожалуйста, — взмолилась я. — Боюсь, Карен увидит твою машину.
— И что тут такого?
— Она меня со свету сживет.
— Мы имеем полное право видеться.
— Возможно, — согласилась я. — Но мне с ней еще жить в одной квартире. Ты бы так не храбрился, будь она твоей соседкой.
— Пошли вместе, и я сам с ней разберусь, — пригрозил он.
— Ой, нет! — воскликнула я. — Ни за что на свете. — И добавила уже спокойнее: — Не надо. Я сама с ней поговорю. Так будет лучше.
58
Я бежала домой по лужам под проливным дождем и всю дорогу мучилась, что скажу Карен, когда она спросит, где я была. Проще всего, конечно, соврать, вот только она наверняка поймет, что я вру.
Да и потом, зачем мне врать? Я ничего плохого не сделала, твердила я себе.
Я имею полное право видеться с Дэниэлом, он мой друг и был моим другом с незапамятных времен, задолго до того, как познакомился с Карен, да если на то пошло, и до того, как я сама познакомилась с Карен.
Все это звучало очень убедительно, пока я шла по улице.
Но стоило мне вставить в дверь ключ, как вся моя храбрость куда-то делась.
— Где тебя носило?
Карен ждала меня. Лик ее был ужасен, на столе дымилась переполненная пепельница.
— Э-э-э…
Я бы с радостью соврала, не будь так очевидно, что она уже все знает.
Откуда она узнала? Кто проболтался?
Потом Шарлотта рассказала мне, что Адриан. Когда паб закрылся, они с Карен решили взять напрокат кассету, чтобы убить еще пару часов ненужного им свободного времени, и Адриан спросил их, кто «тот стильный ублюдок в шикарной тачке», с которым я уехала.
— Вид у него был такой, будто вот-вот заплачет, — сказала Шарлотта. — По-моему, он в тебя влюблен.
Конечно, я сама виновата. Позволила бы Дэниэлу забрать меня прямо из дома, вместо того чтобы играть в прятки, и никто меня не заметил бы. Честность удобнее всего. Или надо уметь как следует заметать следы.
— Так что происходит? — срывающимся на визг голосом спросила Карен. Лицо у нее было совсем белое, только на щеках краснели два пятна. Мне показалось, она сошла с ума от бешенства или нервного перенапряжения.
— Ничего не происходит, — скороговоркой пробормотала я. Мне хотелось поскорее разубедить ее — не из страха за собственную шкуру, просто я хорошо понимала, в какой ад превращается жизнь, когда подозреваешь, что любимый человек нашел себе другую.
— Не пудри мне мозги!
— Честно, Карен, я просто была у него в гостях. Это было совершенно невинно.
— Невинно! Мужчины ничего невинного не делают. Знаешь, кто мне это сказал? Ты, Люси Салливан.
— Со мной все по-другому.
Карен горько рассмеялась.
— Да нет, Люси, ты себе льстишь.
— Я не льщу…
— Нет, льстишь. Вот так он всегда и действует: он и меня заставил почувствовать, что я единственная стоящая девушка на свете.
— Карен, я не о том. Со мной все по-другому, потому что он не влюблен в меня, а я не влюблена в него. Мы просто друзья.
— Не будь такой наивной. Впрочем, тебя я уже давно подозревала: ты слишком усердно расписывала, как он, по-твоему, нехорош…
— Но я только из соображений здравого смысла…
— …а ему и не захотелось бы проводить с тобой время, не будь у него намерения заловить тебя: он ведь не терпит отказов. Он приложит все силы, чтобы тебя трахнуть, только потому, что ты ведешь себя так, будто тебе не хочется.
Я открыла рот, но не издала ни звука.
— А правда, что он пустил тебя за руль?
— Правда.
— Подонок! Меня не пускал. За полгода так ни разу и не дал порулить.
— Ты же не умеешь водить машину.
— Так пусть бы научил, верно? Если б была в нем хоть капля порядочности, сам бы давал мне уроки вождения.
— Э-э-э…
— Так что, он уже с кем-нибудь встречается? — спросила Карен. Лицо у нее жалко дергалось: она пыталась улыбнуться.
— По-моему, нет, — мягко сказала я. — Не волнуйся.
— Я и не волнуюсь, — оскалилась она. — Чего мне волноваться? В конце концов, я же его бросила.
— Конечно.
Как бы угадать, что ей сейчас лучше сказать?
— Как можно быть настолько жалкой? — с негодованием продолжала она. — Найди себе парня сама, прекрати подбирать за мною.
И, прежде чем я успела что-либо сказать, снова бросилась в атаку:
— И как можно быть настолько непорядочной? Каково было бы тебе, начни я сейчас встречаться с Гасом?
— Прости, — униженно пробормотала я. Она была права, и мне стало стыдно. Предательница я!
— Нечего с ним встречаться, нечего приводить моего бывшего парня в мой же собственный дом.
— Я и сама не стала бы, — возразила я, подумав, что проявляю чуткость и уважаю ее чувства, но она поняла мои слова как проявление бесстыдного эгоизма.
— Наверно, он говорил только обо мне…
Что ответить на это, я не знала: боялась огорчить ее, сказав, что о ней Дэниэл не говорил.
— …так вот: не хочу, чтобы он обо мне что-то знал. Какая у меня может быть личная жизнь, если моя соседка гуляет с моим бывшим?
— Все совсем не так!
Я уже разрывалась на части от чувства вины. Я ненавидела себя за то, что сделала Карен больно, и не понимала, как это я раньше могла находить себе оправдания.
А потом грянул гром.
— Я запрещаю тебе с ним видеться.
Она смотрела на меня в упор, глаза в глаза.
Тут бы мне расправить плечи, проглотить слюни и сказать ей, что она не может запретить мне видеться с кем бы то ни было.
Но я этого не сделала.
Меня слишком мучила совесть. У меня не было на это права. Я оказалась плохой подругой, плохой соседкой, плохим человеком. Мне хотелось все исправить, и в данный момент я не задумывалась, как это — отказаться от встреч с Дэниэлом ради того, чтобы помириться с Карен.