Не учите меня жить!, стр. 27

— Ясно.

Потом мы оба замолчали, стояли и, слегка улыбаясь, смотрели друг на друга.

— Как тебя зовут? — вдруг спросил он. — Или лучше называть тебя просто Богиней «Гиннесса»? Если хочешь, можно сократить до БГ. Но тогда я могу перепутать тебя с какой-нибудь лошадью и попытаться поставить на тебя, а ты, будем откровенны, совсем не похожа на лошадь, и хотя у тебя красивые ноги… (тут он остановился, нагнулся вперед так, что его голова оказалась вровень с моими коленями). Да, ноги красивые, — продолжал он, выпрямляясь, — но не думаю, чтобы ты умела бегать так быстро, чтобы выиграть Большой Кубок. Хотя, может, ты пришла бы в первой тройке, так что я в любом случае мог бы ставить на тебя … Посмотрим, посмотрим. И все-таки, как тебя зовут?

— Люси.

— Значит, Люси? — повторил он, глядя на меня зелеными-презелеными глазами. — Красивое имя для красивой женщины.

Я точно знала, что он ответит на мой следующий вопрос, но все равно решила спросить:

— Скажи… ты, случайно, не ирландец?

— Разумеется, господи, кем же мне еще быть, как не ирландцем? — откликнулся он с театрально-преувеличенным ирландским акцентом и выдал какое-то замысловатое танцевальное па. — Самый что ни на есть, из графства Донегал.

— Я тоже ирландка, — взволнованно сообщила я.

— По выговору не похоже, — усомнился он.

— Нет, правда, — возразила я. — Во всяком случае, мои родители оба ирландцы. Моя фамилия Салливан.

— Действительно ирландская, — признал он. — Ты из вида Пэддиус, подвид Этникус?

— Что-что?

— Ты ирландского происхождения?

— Да, родилась здесь, — согласилась я, — но ощущаю себя ирландкой.

— Ладно, для меня этого достаточно, — весело заметил он. — А меня зовут Гас, но друзья для краткости называют меня Огастес.

Я была совершенно очарована. Он нравился мне все больше и больше.

— Чрезвычайно рад нашему знакомству, Люси Салливан, — сказал он, беря меня за руку.

— А я чрезвычайно рада познакомиться с вами, Гас.

— Нет, пожалуйста! — протестующе вскинув руку, воскликнул он. — Огастес, я настаиваю.

— Если тебе все равно, я бы лучше звала тебя Гас. Огастес так длинно, что весь рот забивает.

— Я? — с искренним удивлением произнес он. — Весь рот? Ты ведь только что со мной встретилась!

— Ну, ты же понимаешь, что я имела в виду, — смутилась я, испугавшись, что мы не поймем друг друга.

— Ни одна женщина до сих пор обо мне такого не говорила, — заявил он, внимательно глядя на меня. — Ты необычная женщина, Люси Салливан. Ты, если я могу так выразиться, очень проницательная женщина. И если ты настаиваешь на формальном обращении, так и быть, зови меня Гасом.

— Спасибо.

— Сразу видно, что ты хорошо воспитана.

— Правда?

— Конечно! У тебя чудесная манера поведения, очень мягкая и вежливая. Ты, наверно, умеешь играть на фортепьяно?

— М-м-м… нет, не умею, — промямлила я, недоумевая, что заставило его столь резко переменить тему. Мне хотелось сказать ему, что умею играть на фортепьяно, потому что я изо всех сил старалась ему понравиться, но беззастенчиво врать все же боялась: вдруг он тут же предложит сыграть в четыре руки?

— Значит, на скрипке?

— Нет.

— На окарине?

— Нет.

— Значит, наверное, на аккордеоне?

— Нет, — в отчаянии ответила я. Когда он наконец остановится? Дались ему эти музыкальные инструменты!

— По твоим запястьям не похоже, чтобы ты играла на бод-хране, но ты, должно быть, все равно играешь.

— Нет, и на бодхране я не играю.

Да о чем это он?

— Ладно, Люси Салливан, ты совсем меня озадачила. Сдаюсь. Теперь скажи сама, какой у тебя инструмент?

— Инструмент?

— На чем ты играешь?

— Я вообще ни на чем не играю!

— Как?! Но, если не играешь, то наверняка пишешь стихи?

— Нет, — коротко ответила я и стала думать, как бы сбежать. То, что происходило, было слишком странно даже для меня, хотя я очень терпима к странностям.

Но тут, как будто прочитав мои мысли, он положил руку мне на плечо и повел себя нормально.

— Прости, Люси Салливан, — кротко попросил он, — я виноват. Я тебя напугал, да?

— Немного, — признала я.

— Прости, — повторил он.

— Да ладно, — заулыбалась я, чувствуя небывалое облегчение. Не имею ничего против людей неожиданных и даже слегка эксцентричных, но когда их мелкие причуды перерастают в психопатию, предпочитаю ретироваться.

— Дело в том, что я тут сегодня хорошо поел наркотиков класса «А», — продолжал он, — и сейчас не совсем в себе.

— «А», — слабо отреагировала я, не зная, что думать. Значит, он принимает наркотики? А я как к этому отношусь? Наверное, никак, решила я, пока он на моих глазах не готовит себе инъекцию героина, — да ему и негде: в этой квартире явно не хватает чайных ложек.

— Что ты принимаешь? — осторожно спросила я, стараясь не впадать в обличение.

— А что ты можешь предложить? — рассмеялся он. Затем оборвал себя: — Опять я начинаю, да? Пугаю тебя?

— Ну, как тебе сказать…

— Не беспокойся, Люси Салливан. Я тяготею к мягким растительным галлюциногенам или релаксантам, а больше ничего не принимаю. В малых дозах. И не очень часто. На самом деле, скорее очень редко. В отличие от пива. Должен признать, что к пиву я питаю искреннюю склонность и готов потреблять его в любых количествах и в любое время суток.

— Ну, это не страшно, — сказала я. С пьющими мужчинами у меня все в порядке.

Но тут мне пришло в голову: если сейчас он под воздействием какого-то зелья, значит ли это, что в нормальном состоянии он не рассказывает байки, ничего не выдумывает и вообще такой же скучный, как все? Я отчаянно надеялась, что нет. Было бы невыносимым разочарованием, если б этот великолепный, обая-тельный, необычный человек исчез, как только из его крови испарятся остатки наркотика.

— А обычно ты тоже такой? — спросила я. — Ну, выдумываешь, рассказываешь всякие истории и вообще? Или это от наркотиков?

Он пристально посмотрел на меня сквозь упавшие на лоб волнистые пряди.

Почему, ну почему я никак не добьюсь, чтобы мои волосы так блестели, позавидовала я. Интересно, каким кондиционером он пользуется?

— Это важный вопрос, не так ли, Люси Салливан? — не сводя с меня глаз, промолвил он. — От ответа многое зависит.

— Пожалуй, — промямлила я.

— Но я должен быть честен с тобой, — сурово продолжал он. — Я не могу так вот просто взять и сказать тебе то, что ты хочешь услышать, верно?

Положа руку на сердце, я не стала бы утверждать, что полностью с ним согласна. В нашем непредсказуемом и неприятном мире услышать то, что хочется, было бы и необычно, и очень приятно.

— Пожалуй, — вздохнула я.

— Тебе не понравится то, что я скажу, но это все равно мой нравственный долг.

— Ладно, — загрустила я.

— У меня нет выбора. — Он легко дотронулся до моей щеки.

— Знаю.

— О! — неожиданно вскрикнул он, театральным жестом широко раскинув руки, чем привлек к себе беспокойные взгляды всей кухни — даже те, кто стоял у двери, обернулись к нам и вытянули шеи. — «О, что за паутину ткем, когда впервые робко лжем!» Ты не согласна, Люси Салливан?

— Согласна, — рассмеялась я, не сдержавшись, — так он был хорош и безумен.

— Люси, ты умеешь ткать? Нет? В наше время это мало кому нужно. Умирающее ремесло, забытое искусство. Я и сам, признаться, не умею — руки-крюки, что поделаешь. Так вот, Люси Салливан, говорю как на духу…

— Надеюсь.

— Слушай же! Без наркотиков я еще хуже! Вот, я это сказал! Наверное, теперь ты встанешь и уйдешь навсегда?

— Вообще-то нет.

— Но разве ты не считаешь меня ненормальным, горем луковым и клоуном несчастным?

— Считаю.

— Ты хочешь сказать, что клоуны и ненормальные — твоя публика?

Об этом я никогда не думала, но если уж он спрашивает…

— Да, — сказала я, — пожалуй…

Он взял меня за руку и повел через холл. Я шла послушно, не сопротивляясь. Возбуждение мое росло. Куда он меня тащит? Вот мы протиснулись мимо Дэниэла, который вопросительно поднял брови и предостерегающе погрозил мне пальцем, чего я решила не замечать. Сделать мне выговор он еще успеет.