Аринкино утро, стр. 34

— Что-то не пойму? В толк не возьму, какой умысел ребёнка пугать? — насторожилась Елизавета Петровна, не понимая, к чему клонит муж.

— А вот так. Богомольным душам не по нраву пришлось, что девчонка не вышла на молебен. А раз так, вот тебе и божье наказание. Падучая её взяла. Взрослые надоумили, а ребята выполнили, им-то что, лишь бы поозоровать. Точно.

— А ты, пожалуй, дело говоришь. Так оно и есть! Ах они, боговы угодники, чтоб их разорвало! Что ж они богова суда не дождались, а решили сами расправиться? И на кого руку подняли? На ребёнка!..

Елизавета Петровна всегда недолюбливала слишком ретивых богомольцев. Это они, желая угодить богу, творят зло и насилие на земле. Это они прячутся за бога, что бы ни случилось, всё приписывают ему. Умрёт ли молодой человек — так богу надо. Придёт ли несчастье к человеку — так богу надо. Всё приписывается богу. Что ж получается? Бог вовсе не милосердный, не добрый, а коварный и злой.

Елизавета Петровна долго и сосредоточенно смотрела перед собою. В её памяти воскресли воспоминания — тяжёлые, мучительные, горькие. Она давно поняла, что ничего не идёт от бога. Всё идёт от людей. От добрых — добро. От злых — зло. И нет «божьего наказания», а есть людское наказание, и оно тем злее и ужаснее, когда творится от имени бога.

ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ. ПЕРВОМАЙСКИЙ ПАРАД. ПРОЩАЙ, ДЕТСТВО

Вечерами ребята любили собираться на куче брёвен, сваленных возле сруба, на краю деревни. Ещё не успеет осесть густая липкая пыль после стада, ещё не развеется запах парного молока, а они уже сидят, как куры на насесте, поджав под себя заскорузлые ноги.

Была такая игра: каждый должен что-то рассказать: быль, небылицу — всё равно, но непременно чтоб было смешно или страшно. В тот вечер говорили о страшном, очередь была Аринкина.

И вспомнила она: как-то зимою отец читал вслух научно-фантастический рассказ о том, что стало бы с землёю, если бы вдруг остыло солнце. Аринке было жутко слушать тот рассказ, и вот теперь, прибавив своей фантазии, она нарисовала страшную картину.

— Тьма наступила кромешная, — начала она замогильным голосом, — люди ходили в потёмках и выли, как волки. Задули ветры холодные, опали листья зелёные, всё заковало льдом, засыпало снегом, проходили недели, месяцы, но солнце не показывалось на небе, и люди мёрли один за другим, как осенние мухи.

Девчонки таращили глаза, боязливо поглядывали на запад, где в розовой дымке медленно и устало садилось солнце.

Первой пришла в себя Клавка Зубатка.

— Тю! Напугала. Слышала звон, да не знаешь, где он. Это совсем по-другому. Вот что я расскажу, так это правда будет, слушайте. — Клавка даже языком прищёлкнула от удовольствия, но все заранее знали, о чём она будет говорить. С равнодушными лицами приготовились слушать.

— Придёт такое время, наступит страшный суд. Бог сойдёт на землю, и начнётся светопреставление. Да, да, — и холод будет, и тьма кромешная будет, и все мёртвые встанут из гробов, а живые будут, как мёртвые. — Клавка на минуту умолкла, окинув всех бойким взглядом, уставилась на Аринку, и в глазах её задрожали бесовские огоньки. — Всех грешников заставят лизать раскалённые сковороды! В горячей смоле будут кипеть. Бабушка Аксинья говорит, что неверующий — чёрту брат. А кто в пионеры записался — всё равно этому человеку счастья не будет. Потому что он богоотступник и в душе его орудует нечистый. — Камушки явно летели в Аринкин огород, это поняли все, и она тоже. Недавняя история с мышью в кармане и расправа Ивашки с Зубаткой не утихомирили её, а, наоборот, ещё больше восстановили против Аринки: она выгоняла её из игры, не давала ей спокойно гулять и играть на улице, подговаривала девчонок не дружить с нею. И хотя Клавку никто не любил, но все боялись её, а боязнь делает человека исполнительным, поэтому вступить с нею в единоборство никто не решался.

Сузив свои рысьи глаза, Клавка уничтожающе смотрела на Аринку и ждала. «Надо ей что-то ответить, что-то ответить», — мучительно думала Аринка, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Что сказать, Аринка не знала, а сказать надо было во что бы то ни стало. Ведь все смотрели на неё и ждали. Да и ей самой надоело это глумление. Надо кончать с этим! Надо приструнить Клавку. Но как? Вот вопрос?

И вдруг Аринка поняла, что надо просто показать Клавке, что она, Аринка, ничего не боится, что она не клюнет на эту удочку и что она не верит её сказкам, короче, не принимает их всерьёз. От этой мысли Аринке стало легко и даже весело, она задорно вскинула голову, беспечно ответила:

— Никаких чертей нет, и того света тоже нет. Пугаешь, думаешь, я маленькая? А ты сама-то веришь в чертей? Ты их видала? Где они? Кто их видел? Никто! А раз не видели, значит, их и нет. И всё ты врёшь, как твоя старая бабка Аксинья. Вотысё!

Ниса, Машка Мышка, Данилка, все затаили дыхание и ждали, что будет дальше. Клавка резво вскочила на ноги, её это не на шутку задело. Аринка тоже, став к ней боком, ждала нападения. «Будет драться, — с тоской подумала она. — Ох, и побьёт она меня». Но Клавка в драку не шла. Она что-то обдумывала своё, затаённое. Потом, приблизив свои толстые вывернутые губы к Аринкиному лицу, зашептала таинственно и многозначительно:

— Тю! Постой-ка, говоришь, нет чертей? А хочешь, покажу?

То, что Клавка не шла в драку, — это обрадовало Аринку, но предложение показать чертей — озадачило. Однако отступать было некуда.

— Давай, давай, показывай своих чертей, где они у тебя, может быть, в кулаке зажаты, как та мышь? — насмешливо-решительно заявила Аринка.

Машка Мышка ахнула, её чёрненькие глазки, как бусинки, затрепетали.

— Что бу-удет, что бу-у-дет, — шептала она дрожащими губами Данилке.

Данилка лупил глаза на Аринку, силясь понять, что же происходит. А осторожная Ниса предусмотрительно отодвинулась на край брёвен, чтобы в случае чего дать дёру. Все с любопытством и страхом следили за Аринкой и Клавкой. У Аринки показная храбрость вдруг перешла в настоящую. Отчаянная и вместе с тем радостная решимость овладела ею: она готова была в эту минуту сразиться со всеми Клавкиными чертями и с нею самой в придачу. До чего же она ей надоела!

— Хорошо-о-о, — протяжно ответила Клавка, продолжая всё ещё что-то обдумывать. — Я покажу тебе, будешь знать тогда, есть черти или нет! Подождите меня здесь, я только ключи отнесу домой, — приказала она.

— Что, за чертями побежала? — весело крикнула ей вдогонку Аринка. — В мешочке принесёшь или в кармане? Смотри не растеряй!

— Аринка, зачем ты? — боязливо увещевала её Ниса. — У неё бабка колдунья. Давайте убежим, а? Худо будет, охтиньки худо.

— Нет, не побежим! Ничего она нам не сделает. В дурах останется, вот увидите. Я не боюсь её чертей, вотысё! — хорохорилась Аринка, настроенная воинственно и решительно.

— Что-о бу-дет, что-о бу-у-у-дет, — причитала Машка Мышка

— Ничего не будет, вот увидите, не бойтесь, — успокаивала их Аринка, а у самой на душе кошки скребли. Зубатка явно что-то затевала, неужели опять мышь притащит, а может, и не одну? От таких мыслей Аринке совсем стало не по себе.

Клавка прибежала весёлая, деловито скомандовала:

— Вот так! Сейчас пойдём к лесу — Старям. Мы остановимся на большаке, а она, — Клавкин палец, короткий и тупой, как обрубок, упёрся в Аринкину грудь, — она пойдёт в лес. Да, да! — смакуя и наслаждаясь, говорила Клавка. — Войдёшь в лес и три раза крикнешь: «Черти, черти, схватите меня!» Вот тогда и увидишь сама и нам скажешь, есть черти или нет, голубушка.

— Я не пойду, — задрожала Ниса.

— Я тоже, — повторила Машка Мышка.

Данилка угрюмо молчал, держась рукою за Аринкину руку. Но Клавка и слышать ничего не хотела. Она властно приказывала:

— Нет, пойдёте! Все пойдёте! Вы не бойтесь, вам ничего не будет, ведь вы верующие, с крестами, а черти крестов боятся, вам ничего не будет, а вот она, вот её... — захлёбывалась Клавка от радости и восторга.