Короли Вероны, стр. 116

– Где он?

– Похищением здесь и не пахнет, – произнес Баилардино, поймав на лету перышко. – В первый момент они спутали его с подушкой.

Катерина уже и сама все поняла.

– Значит, он спрятался.

Морсикато оглядел детскую.

– Если он спрятался, значит, к тому моменту, когда я им помешал, они не успели его найти. Он должен быть где-то здесь.

Взрослые в который раз осматривали комнату, полагаясь на свою взрослую логику – слева направо и справа налево. Они не представляли, где здесь мог притаиться ребенок.

– Не сквозь землю же он провалился? – воскликнул Морсикато.

Сверху послышался сдавленный смешок.

Все как один задрали головы. Поставив одну ногу на кроватку, Морсикато уцепился за деревянную балку. Крякнув, он подтянулся на руках. Баилардино сцепил кисти рук, чтобы у доктора была опора, и стал поднимать его, пока раздвоенная бородка не затряслась над балкой.

На доктора уставились золотисто-зеленые глаза.

– Привет.

– Привет, Ческо, – со вздохом отвечал Морсикато.

Он окинул собравшихся взглядом триумфатора и тут же обнаружил, что его используют как лестницу. Ческо ступил сначала на голову Морсикато, затем на плечи, а оттуда прыгнул и шлепнулся на изрубленный матрац.

Каким образом он забрался на балку, выяснить так никому и не удалось. Ясно было одно: услышав за дверью шорох шагов, Ческо спрятался в самом безопасном месте и сидел тихо, как мышь, пока злодеи обшаривали комнату. Балка была шире, чем крохотное тельце мальчика, и полностью скрывала его.

Сидя среди соломы, перьев и клочьев ткани, двухлетний Ческо улыбался своей приемной матери. Если бы не следы слез на его личике, можно было бы сказать, что ночное происшествие никак не повлияло на мальчика.

– Вот он я, донна.

Катерина не бросилась обнимать Ческо. Взгляд ее оставался холоден, голос ровен. Все следы волнения и ужаса исчезли в мгновение ока.

– Так вот где ты прятался, когда я тебя искала. Что ж, запомню место, куда только обезьяны и могут забираться, но никак не люди.

Ческо моментально сник. Катерина протянула ему руку.

– Пойдем. Поскольку ты вверх дном перевернул свою комнату, придется тебе сегодня спать в детской, как маленькому.

Ческо просиял. В детской спал его молочный брат. Сам же Ческо бывал замечен в приличном поведении, лишь когда оказывался рядом с маленьким сыном Катерины. Поэтому взрослые старались, чтобы мальчики как можно больше времени проводили вместе.

Уже в дверях Катерина обернулась к мужу.

– Я напишу Франческо.

– Меня зовут Ческо, – напомнил мальчик.

– Тише.

Катерина увела ребенка, а Баилардино и Морсикато остались осматривать комнату.

– Она понимает, что все это значит? – спросил доктор.

– Она понимает побольше нас с вами. Пойду-ка я лучше поищу, где они спрятали караульных. Надеюсь, они живы, только ранены.

Морсикато вышел из комнаты вместе с Баилардино.

– Они говорили с акцентом, – припомнил доктор. – Правда, я не понял, с каким именно – первый раз такой слышал.

– Час от часу не легче. Значит, враг теперь нанимает убийц среди чужеземцев.

Однако мысли доктора уже перекинулись на Катерину: он стал прикидывать, что она напишет Кангранде.

Тон письма немало удивил бы доктора. Катерина использовала шифр, известный только детям своего отца, коих осталось трое. Описав события этого вечера, она добавила коду, которая доказывала, что Катерина пришла к тому же выводу, что и доктор:

Ответ, лаконичный, что было характерно для Кангранде, пришел через три дня:

Прочитав письмо, Катерина скомкала его и швырнула в огонь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Равенна, 15 мая 1317 года

Майское солнце золотило волны реки Рубикон. Пьетро запустил руку в переметную суму, что болталась на боку у Каниса, и извлек кусок сыра. О, сегодня настоящая идиллия. Погода великолепная. Пьетро возвращался из Римини, с лекции, и по пути обдумывал, услышанное. Ему казалось, что профессор совершенно прав: в современном мире беззаконий полно, а хороших судей раз-два и обчелся. «В наше время, – говорил профессор студентам, расположившимся на скамьях под открытым небом, – справедливость необходима как никогда прежде. Если миру нужны рыцари, чтобы защищать законы, разве ему не нужны судьи и адвокаты, чтобы решать, каковы эти законы и для чего они придуманы? Судьи важнее рыцарей, поскольку, в конце концов, именно судья определяет, что есть справедливость».

«Неужели человек, защищающий справедливость, столь же необходим, сколь и человек, определяющий, что такое справедливость?» – недоумевал Пьетро.

Пьетро поймал себя на мысли, что всерьез увлекся юриспруденцией. До поступления в университет он и представить себе не мог, что подобные чувства можно испытывать к концепции. Да, конечно, он знал, что отец его любит поэзию. Теперь он все понял. Юриспруденция стала для Пьетро тем же, чем поэзия – для его отца.

Правда, на это понадобилось два года. Пробыв недолго в Венеции, где Игнаццио и Теодоро напали на след Пугала, Пьетро уехал в Болонью. Предполагалось, что под видом студента он будет дожидаться известий о Пугале. Но недели превращались в месяцы, и средство постепенно стало для Пьетро целью.

Во Флоренции Пьетро учили основам грамматики, логики, музыки, арифметики, геометрии, астрономии, риторики. Однако в ста милях к северу от его родного города юноши изо дня в день прилагали огромные усилия для того, чтобы познания их не ограничивались только основами. Не довольствуясь стандартным набором сведений, они приезжали в La Cittia Grossa, [66] где способы обучения были не менее парадоксальны, нежели способы приготовления славящейся на всю Италию колбасы. Подобно тому как вкуснейшее блюдо делалось из самых скверных, даже грязных, частей свиной туши – костей, хрящей и копыт, – Болонский университет использовал темные стороны жизни, чтобы выявить нелицеприятную, но столь необходимую истину.

По объему накопленных знаний Болонья уступала лишь Сорбонне. Однако в отличие от парижского университета, где студенты выбирали лекции как бог на душу положит, целый день хаотически перемещаясь от одного профессора к другому, в Болонье они сами устанавливали распорядок и нанимали преподавательский состав. Многие студенты параллельно с обучением имели практику юристов или врачей. Девизом университета было «Bolonia docet» – «Болонья обучает».

Пьетро такое положение вещей очень нравилось; вдобавок к нему сразу стали относиться как к знаменитости – он ведь был сыном великого поэта Данте. Вняв ненавязчивому совету Кангранде, Пьетро начал с лекций по юриспруденции, но вскоре уже не мог отказать себе в посещении лекций по другим дисциплинам. Новые, почти еретические идеи, согласно которым путь к истине лежал через познание человеческого тела, полностью захватили ум Пьетро. Новая практика вскрытия трупов с целью изучения анатомии, а также алхимия несказанно страшили юношу, но в то же время проливали свет на все, что страшило его прежде. Самые ожесточенные споры вызывала теория о том, что через половой акт человек познает Бога – на этой почве целый ряд теологов отделился от приверженцев традиционной концепции.

И вот, сразу после трагедии в Кальватоне, Пьетро получил от Кангранде шифрованное письмо. Зашифровывать письма было делом обычным – ведь каждый лист бумаги проходил через множество отнюдь не дружелюбных рук. Скалигер, конечно же, ни словом не обмолвился о пятне, появившемся на его репутации. Вместо этого он выказал по отношению к Пьетро прямо-таки отеческую заботу.