Ты у меня один..., стр. 19

Она трепетала, наслаждаясь его объятиями, ее губы отвечали на его поцелуи, раскрывшись, жадно впитывая их пьянящий вкус.

Словно издалека до нее донесся протяжный, томный, страстный крик желания. Шарон осознала, что это ее собственный голос, лишь через несколько мгновений, когда Роберт оторвался от ее губ и глухо сказал:

— А теперь попробуй уверять, что ты меня не хочешь… что ты хочешь моего брата… Смотри, — он повернул ее голову, заставив посмотреть в зеркало на свое отражение — на их отражение, на то, как она, сама того не сознавая, изогнулась под ним, как раздвинуты ее бедра и как нетерпеливо ее тело, как безмолвно оно выдает свое томительное желание.

— Нет… нет… это не то, чего я хотела, — панически заметалась Шарон. — Не может быть, чтобы я этого хотела… не тебя…

Она пыталась высвободиться, оттолкнуть Роберта, и тем самым отвергнуть все то, о чем свидетельствовало это проклятое зеркало. Она пыталась стать прежней… В глазах Роберта сверкнул гнев, смешанный с каким-то затаенным чувством.

— Зачем ты делаешь это? — всхлипывая произнесла Шарон. — Ты не хочешь меня. Я тебе даже не нравлюсь. Ты должен… Что случилось? Твоя японка тебя отвергла? Ну так не я в этом виновата, и не пытайся выместить на мне свое разочарование.

— А почему бы и нет? Почему бы мне не воспользоваться тобой так же, как ты воспользовалась мной?

Шарон чуть не задохнулась от ярости. Какая мерзость!

— Это нечестно! Это неправда! — изо всех сил защищалась она. — То, что случилось тогда ночью — это ошибка!

— Ошибка? Ну, а на этот раз никаких ошибок не будет, — чуть ли не позевывая, заявил Роберт. — Смотри в зеркало, Шарон. Повнимательней смотри, — с нажимом добавил он, когда она попыталась отвернуться. — Потом расскажешь мне, что ты видишь.

Шарон вся задрожала от нахлынувших чувств. Что она может сказать ему? Какой стыд, выражать такое словами — это желание, эту чувственность, которая просматривалась в каждом изгибе ее напряженного тела, эту неприкрытую жажду… Ее тело желало мужчину, именно того, кто обнимал ее сейчас. Она вынуждена была это признать.

Мужчину, который обнимал ее… И это был Роберт. Не Фрэнк, а Роберт, о близости с которым она даже подумать не могла, ведь это безумие! Который ей даже не нравился — не говоря уже о любви.

Что с ней произошло? Она готова была в ужасе разрыдаться. И почему с ней? Почему ее плоть так предала ее? Почему? Почему она так… распущена, так…

— Той ночью ты говорила мне, что хочешь меня… молила меня любить тебя… Теперь, когда ты снова скажешь это, пути к отступлению не будет. Ты больше не сможешь воображать, будто думала, что я — это Фрэнк. На этот раз мы оба знаем, кого именно ты молила.

Может быть, из-за этого он так со мной поступает? Может быть, его гордость уязвлена тем, что женщина — любая женщина, тем более та, которую он явно совершенно ни во что не ставил, — способна предпочесть другого мужчину? Неужели мужская гордость, ярость, желание, сила — всего лишь следствие замешанной на гормонах жажды быть первым, быть лучшим?

— Повтори, Шарон, — нежно прошептал он, лаская губами ее шею. Она поняла, что Роберт пошел в наступление. — Скажи, что хочешь меня.

— Нет, — упорствовала она, в ужасе от того, что может утратить самообладание. Шарон чувствовала, как все ее тело содрогается, когда он проводит по нему своими опаляющими губами. В зеркале она видела свое отражение. Она металась, стараясь уклониться от его губ и ладоней, но постепенно все ее движения замедлялись и становились похожими на какую-то искусную, утонченную форму обольщения.

В чистой, нагой мощи его тела, источавшего неукротимое стремление к соитию, было нечто такое, что не давало Шарон оттолкнуть его. Нет, как и прежде, тогда, ей хотелось обнять Роберта еще крепче.

Он целовал ее живот. Шарон чувствовала его горячие ласковые губы и молила его остановиться, но он уже стаскивал с нее трусики. Она не хотела смотреть, но вздрогнула, все же увидев в зеркале его темную голову на своих светлых шелковистых бедрах.

— Нет, пожалуйста… не надо, — сдавленно шептала она, но он уже целовал мягкую беззащитную плоть ее бедер, ласкал рукой ее лоно, и ее охватило томительно-тревожное наслаждение.

Шарон понимала, что произойдет вслед за этим, как он накажет ее, чем отплатит ей за ее отказ и вызов. Ей казалось, что она приготовилась к тому, чтобы защититься от этого — но все было тщетно. Когда его губы приникли к самому потаенному уголку ее тела, она почти в беспамятстве залепетала, что не вынесет этого наслаждения, что ей страшно от того, что он с ней делает, от того, что она чувствует.

— Роберт, Роберт… — Она повторяла его имя, как магическое заклинание, а тело ее внимало музыке блаженного упоения. Шарон что-то бессвязно продолжала говорить, и он снова обнимал ее, целуя ее грудь, шею, лицо, — и на его губах был вкус ее тела.

— Роберт, мой… Робби…

Ее ненасытившееся тело по-прежнему трепетало, по-прежнему ждало и просило его, затаив дыхание, сознавала она.

— Скажи это. Скажи, Шарон… — требовал он, все более утопая в сладостном бреду страсти.

— Я хочу тебя, — чуть слышно произнесла она, — хочу тебя… хочу…

Ее слова как горячая молитва лишь усиливали мощь, с которой он проникал в ее тело. С каждым его движением волны наслаждения вздымали ее все выше.

Шарон прокричала его имя на гребне самой высокой из них. Ее охватила слабость, она словно лишилась жизненных сил… Но и сейчас она прижималась к нему.

В зеркале она видела слившиеся воедино тела. Чувствовала слезы на своем лице. Что она наделала? Чем она стала? Она больше не узнавала себя, и от этого ей было страшно, как никогда в жизни.

Лишь проваливаясь вместе с Робертом в усталый сон, она поняла, что почти не вспомнила о Фрэнке с того момента, как вернулась в номер и… все это началось.

Но ведь ей невыносимо было думать о Фрэнке, о своей чистой любви, после того что она натворила. После того что Роберт вынудил ее сделать, бессильно попробовала она убедить себя, засыпая.

6

— Шарон, не могла бы ты спуститься ко мне в кабинет? Нам надо кое-что обсудить.

Шарон, нервно сжимавшая телефонную трубку, почувствовала, что ее ладони вспотели от волнения.

— Это необходимо прямо сейчас, Роберт? — отрывисто спросила она. — Я еще работаю над теми японскими бумагами, которые ты хотел…

— Сейчас, Шарон, — оборвал он ее, со стальными нотками в голосе.

Она положила трубку и невидящими глазами уставилась в окно, поверх аккуратно подстриженных газонов с яркими пятнами цветущих кустарников, украшавших автостоянку компании.

Уже почти десять недель, как они вернулись из Италии, — достаточно долгий срок, чтобы попробовать преодолеть потрясение от того, что произошло тогда между ними. Но вместо этого она стала по возможности избегать Роберта и подозревала, что он вел себя точно так же.

Шарон резко встала и, сжав зубы, постаралась справиться с нервным головокружением, от которого у нее перед глазами все плыло, а сердце тяжело колотилось.

В отличие от большинства склонных к престижной субординации руководителей, Роберт предпочел кабинет на первом этаже. Это помогает тверже стоять на ногах — примерно так прозвучал его ответ, когда Шарон как-то поинтересовалась причиной столь необычного выбора. Успешный бизнес — как пирамида, считает Роберт, и тот, кто стоит на вершине, очень уязвим, если не убежден в прочности основания и надежности составных элементов.

Шарон тогда была еще подростком и не совсем поняла, что имел в виду кузен. Но сейчас ей было это ясно, и она по-своему отдавала должное трезвому прагматизму Роберта.

Летя по лестнице на первый этаж, Шарон лихорадочно думала, зачем Роберт хочет ее видеть.

Это не могло иметь отношения к тем документам, над которыми она сейчас работала, — до срока оставалось еще много времени.

Спеша по коридору к приемной Роберта, она заметила, что дверь в кабинет Фрэнка открыта. Ей хотелось посмотреть, на месте ли он, но обет, который она дала себе в день его свадьбы с Джейн, удержал ее от искушения.