Бангкок-8, стр. 24

В этот самый момент подал голос мобильный телефон Розена. Я обратил внимание, что для своего аппарата он выбрал музыкальную тему из кинофильма «Звездные войны». А я для своего — из «Голубого Дуная» (что свидетельствует о том, что я всего лишь самозванец в западной культуре, наивный турист с устаревшими музыкальными вкусами. Не могу понять, почему я не предпочел «Звездные войны», ведь этот фильм мне нравится больше). Своего собеседника Розен величал «сэр» и как-то сразу посерел и осунулся лицом.

— Мы не включили его в сферу следственных действий, сэр… Совершенно верно… Направили по электронной почте фотографию статуэтки, найденной на месте покушения на здешнего детектива, который занимается расследованием этого дела… Понимаю, что убийство Брэдли выглядит как месть наркодельцов, однако… Статуэтку украли из дома Брэдли, сэр… Мистер Уоррен обменялся с сержантом несколькими электронными письмами… Разумеется, связь вовсе не обязательна… Нет-нет, я не хочу снова облажаться… Вы правы: ни мне, ни Бюро шумиха ни к чему… Предоставить все местной полиции? Это именно то, что я делаю. До свидания, сэр.

Розен сложил телефон, посмотрел на меня, и его глаза блеснули.

— В Квонтико отказываются комментировать посланную фотографию. Там утверждают, что изображение недостаточно четкое.

Такой цинизм заставил Нейпа поморщиться. Но больше всех мне стало жалко Кимберли Джонс. Она выглядела пристыженной и не решалась повернуться в мою сторону.

— Человек чуть не погиб, — едва слышно сказала она Розену.

— Но я не американец, — мило улыбнулся я ей.

Последовала долгая пауза, наконец Розен прервал молчание:

— Похоже, вам придется разбираться самому. Если потребуется, Кимберли будет с вами. Поможет во всем… что не касается Уоррена. — Он пожал плечами.

— Вы мне по крайней мере можете дать фотографию этого Уоррена?

Все трое американцев насупились.

— Разумеется, — осторожно ответила Джонс. — Любую из тех, что были сняты во время общественных мероприятий. Таких, наверное, не меньше тысячи. Только в Белом доме его фотографировали множество раз. Хорошо?

— Хорошо, — согласился Розен. — Только чтобы никто не понял, что они исходят от нас.

— Я помещу их в плотный коричневый пакет, — иронически хмыкнула Кимберли, покосившись на начальника.

«И зачем мне все это?» — ясно читалось во взгляде Розена.

Глава 26

Нонг сидела и наблюдала, как медсестра меняла мне повязки. Пока медсестра была в палате, мать держала себя в руках, но как только осталась со мной одна, разразилась слезами. И, вытирая глаза, проговорила:

— Тот, кто сотворил с тобой такое, умрет нехорошей смертью.

Нужно ли мне объяснять вам? Взгляните на это дело так. Время идет к старости, и ваши грехи постепенно накапливаются, но, учитывая жалкие карты, сданные судьбой при рождении, человек ни за что на свете не сможет вести себя иначе — неизбежно приходится расплачиваться по своему кармическому счету. Вы считаете, что теперешний кармический период оказался слишком суровым? Тогда посмотрите на безногого попрошайку, который сидит на своей ужасной тележке и собирает на тротуаре милостыню. В прошлой жизни он был совсем не таким, как вы теперь, даже можно сказать, что по сравнению с вами вел себя как ангел.

В момент смерти личностные покровы спадают и в безжалостном свете становится видна работа кармы. В следующей жизни у вас изуродована ступня? Это оттого, что на футбольном поле вы толкнули лучшего друга. Кривые зубы размером с могильные камни? Это из-за злого чувства юмора. А ранняя смерть от лейкемии — из-за алчности.

Умереть хорошей смертью — значит достойно продолжить лучшую жизнь в лучшем, чем в нынешней ипостаси, теле. Последствия дурной смерти предсказать трудно. «Ты умрешь нехорошей смертью» — сильное проклятие. «Пошел ты к такой-то матери» — по сравнению с ним, можно сказать, благословение.

Нонг оставалась со мной, пока меня осторожно пересаживали в кресло-каталку и везли по коридору к лифту и дальше в сад. Это был мой первый выход на улицу, и я настоял, чтобы быть поближе к поливальной системе. Мне нравилось ощущать на лице струйки воды. Это было как возвращение в детство, но в обстановку куда получше, чем та, которая меня когда-то окружала. Это только я или мы все воображаем, что наши первые годы должны пройти среди цветов в волшебном саду? Меня удивило, что мать, как будто прочитав мои мысли, взяла меня за руку и улыбнулась. Через два дня меня должны были выписать. За стенами больницы злой город точил когти, как дикий зверь, и мне не хотелось возвращаться в грубую действительность. Но просить подержать меня здесь подольше — это не по-мужски.

Пришел больничный дежурный и разложил на столе книги по искусству. Через несколько минут явился Розен. Выражение его лица было немного странным, как будто чувство стыда боролось в нем с желанием выслужиться. В присутствии матери он вручил мне фотографии в плотном коричневом конверте, на котором не было ни орлов, ни других опознавательных знаков. Розен пробыл недолго и вскоре ушел. А через несколько минут, сославшись на что-то незначительное, поднялась и Нонг. Ей наскучило в больнице, и были неприятны запахи лекарств. Она принадлежала миру по другую сторону стены — сильному, алчному, все гребущему под себя городу.

Взглянув на фотографии, я понял, что Розен решил проиллюстрировать свою характеристику этого человека: вот Уоррен с первым Бушем, вот с Клинтоном (дважды), вот со вторым Бушем. На каждой последующей он становится все старше и выглядит более лощеным. Я не предполагал, что ювелир может казаться сделанным из стали, и он производил такое впечатление, словно каждый раз в Розовый сад его приводила несгибаемая воля. Клинтон высок, Уоррен такого же роста, но более худощавый. Глаза серые с голубизной, редеющие светло-каштановые волосы с элегантной сединой. Ровный загар, филигранная золотая цепочка на левом запястье и манеры человека, которому не приходится ни на чем настаивать. Он выглядел более умудренным, чем президент. Мне показалось, что я даже ощущаю запах его одеколона. Его улыбка на всех фотографиях говорила одно и то же: «Я переживу и этого президента». Я положил фото на одну из стопок книг и почувствовал, что устал. Вздремнул пару минут, а проснувшись, вновь ощутил прилив сил. Взял фото и поднес к глазам. Может, это власть Белого дома подхлестнула стремление к расследованию. Иногда, когда мы больны, разум освобождается из темницы тела и пускается в свободное плавание. В этот день я почувствовал, что мой разум вновь возвращается обратно.

— В чем дело? — спросила Кимберли Джонс, когда вошла в палату и, встав за моим креслом, перехватила мой взгляд, который я в тысячный раз бросил на Уоррена. — Вы так хмуритесь, словно знаете его.

Как ей объяснить? Я не смог ей сказать, что на каждом снимке за фигурой Уоррена разглядел духовным зрением знакомую темную фигуру.