Отказ, стр. 47

– А что это такое?

– Похоже на миниатюрное пианино. Ты дуешь в нее и нажимаешь клавиши. Самые лучшие делают в Германии. Тогда они стоили только пятьдесят долларов. Я просил Кенди купить ее мне, и она обещала. Я даже пошел и выбрал одну, на случай, если она пойдет со мной в магазин. Как раз тогда она от нас и ушла. Я больше в этот магазин никогда не ходил.

– Вы никогда не говорите, что значил для вас ее уход.

Он замолчал, пытаясь подавить свои чувства. Но когда он заговорил, голос его был дрожащим и жалобным.

– Это было что-то ужасное. Она не оставила после себя и следа. Ни разу не позвонила. Ни разу не написала. Все это убедило меня в бессмысленности любви. После этого отец стал называть ее сукой, и я тоже.

– А теперь вы не могли бы ее найти, чтобы поговорить?

– Это было бы ни к чему. И потом я уже сказал – для меня она умерла.

– А может, вам еще не поздно научиться играть на пианино?

– Это будет навевать мне грустные мысли о жизни, которой я никогда не имел.

– Вы могли бы забыть о той жизни и жить настоящим?

– Только не на этой неделе – на этой неделе я должен сосредоточиться на процессе.

Я снова встретилась с Захарией – на следующий день он уезжал в Азию. Он сказал:

– Сара, вы растете на глазах, даже несмотря на то, что пациенты вас так изводят. У него перестал болеть желудок и прошли ночные кошмары. Он научился управлять своими чувствами, завел отношения с женщиной и даже с успехом ведет процесс. По-моему, это потрясающее достижение.

– Но какой ценой оно мне досталось. Захария по-доброму улыбнулся.

– От вас потребовалось огромное мужество, чтобы со всем этим справиться.

Я слегка расслабилась, полагая, что, может быть, мне воздастся за труды.

– Похоже, он действительно научился управлять ситуацией. Только я не знаю, как он себя поведет, если его уволят.

Захария откинулся на спинку стула и задумался. Перед ним на столе лежал раскрытый учебник японского языка.

– Мой вам настоятельный совет: не колеблясь госпитализируйте его, если почувствуете, что вашей безопасности что-то угрожает.

– Спасибо за совет. К счастью, до этого дойти не должно.

Захария проводил меня до двери своего кабинета. Его отъезд вызывал у меня беспокойство.

– Счастливого пути. Может, к вашему возвращению лечение вступит в более благоприятную фазу, – сказала я.

В понедельник Ник оставил на автоответчике сообщение: «Процесс проигран. Прийти не могу. Увидимся в среду». Голос его дрожал, слова звучали неразборчиво. Я даже подумала о том, чтобы позвонить ему, но я сама отучала его от общения вне сеансов и боялась послужить плохим примером. Кроме того, это лишь подчеркнуло бы, что он не в состоянии побороть кризис без моей помощи. Да я и так встречалась с ним по три раза в неделю.

В среду Ник явился на пятнадцать минут позже. Он стоял посередине приемной, держа в руке пиджак. Узел галстука был распущен. Когда он проходил мимо меня, я уловила запах пота. Очевидно, он уже несколько дней не был в душе.

Он был возбужден, не мог усидеть на месте и все время расхаживал по комнате.

– Эти сучьи присяжные! Они видели, в каком состоянии мозги у этого парня, но у них так и не хватило ума признать корпорацию виновной! – Он бил кулаком по ладони. – Готов поклясться, что их купили. Как бы мне хотелось выкопать что-нибудь против этих компаний! Я бы их так вздрючил!

Он пробежал рукой по волосам, шмыгнул носом и, извинившись, ушел в ванную. Когда он вернулся, я спросила:

– Вы что, стали употреблять кокаин? Он истерично рассмеялся:

– Отлично, доктор! Просто замечательно! Вы что, сами наширялись?

Пока мы смеялись, я думала, как мне вести себя с ним дальше.

Он улегся на кушетку, положив руки под голову. Его голубая рубашка прилипла к телу.

– Меня вздрючили на все сто. Это может служить ответом на ваш вопрос?

– Что это означает?

– Это означает все, о чем только можно мечтать. Проигрыш. Траур. Джин. Безработица. Голод. Несчастье.

У меня сердце ушло в пятки, когда я смотрела, как он елозит по кушетке.

– А как на это отреагировала компания?

– Обердорф о-о-о-чень любезен. Сами знаете. Накормил приговоренного бифштексом перед повешением. Они ждут конца месяца, чтобы вручить мне уведомление.

– А может, до этого не дойдет?

– Ха! С какой планеты вы свалились?

– Адвоката нельзя увольнять каждый раз, когда он проигрывает процесс.

– Им не нравится мой подход. Я ведь говорил, что Мак Катчен нашел кое-что у меня в делах.

– Нет, не говорили.

– Старые записи по другому делу. Я был уверен, что никто, кроме меня, о них не знает. Мегги вступилась за меня.

– А она не в состоянии помочь?

– Кто знает? И потом все равно, все очень шатко. – Он сел и попытался успокоиться. – Я серьезно вляпался. Наверное, через несколько недель вылечу с работы.

– А может, вы устали от того, что не можете заниматься тем, что действительно нравится?

Он прижал ладони к вискам.

– Я устал сверх всякой меры. Так устал, что по утрам нужен подъемный кран, чтобы вытащить меня из постели.

– Я думаю, вам не повредит, если пару недель проведете в больнице.

– Что???!!! – Он подскочил с кушетки, схватил со стола моего слоника и принялся расхаживать по кабинету.

– Вы подавлены. Я забочусь только о вашей пользе.

– Черт подери! – крикнул он и хватил слоником о стену. Слоник разбился, и осколки упали на ковер.

Я вскочила и попятилась к двери. Он развел руками.

– Расслабьтесь, ничего страшного. Я не сделаю вам ничего плохого. Вернитесь и сядьте. – Он снова плюхнулся на кушетку. – Я все уберу.

Я вернулась к своему столу.

– Разве не понятно, как вы близки к полной потере самоконтроля? Надо незамедлительно ложиться в больницу.

Он взял свой портфель и поставил его на кофейный столик.

– На этой неделе я никак не могу лечь. Сейчас покажу свое расписание.

Прежде, чем я успела возразить, он открыл портфель. Когда он открыл свой огромный календарь, на стол выпало бритвенное лезвие. Оно было определенно предназначено для употребления кокаина, для чего же еще? А может, он собирался вскрыть себе вены, как это делали некоторые другие пациенты?

– Ого! – глупо заметил он, взял лезвие и сунул его обратно в портфель.

– Это лишнее подтверждение. Сейчас я позвоню в Вествуд и узнаю, есть ли у них места.

– Доктор, вы отлично знаете, зачем нужен этот предмет.

– Это не единственное, что вы с ним можете делать.

– О, Боже! Но нельзя же положить человека в больницу только за то, что он испортил обои?

Я аж рот разинула.

– Вы хотите сказать… Его зрачки расширились.

– Я думал, что вы говорите об этом! Я думал, вы знаете.

– Зачем надо было резать мои обои? Глаза его увлажнились, и он засопел.

– Ваша жизнь слишком совершенна. Мне хотелось ее немного подпортить. Но я был уверен, что вы знаете, и решил: пусть все будет как есть.

Я чувствовала ярость и беспомощность. Он не был настолько опасен, чтобы госпитализировать его принудительно. Казалось, мне никогда от него не избавиться – у меня не было достаточных доказательств того, что он опасен.

– Я заплатила триста долларов за то, чтобы отремонтировать стену, – выпалила я.

Он вытащил из кармана пачку банкнот и положил на стол пять стодолларовых купюр.

– Этого, думаю, хватит. И за слоника тоже.

Я ругала себя за то, что не продумала этот акт вандализма основательнее.

– Ник, я возьму эти деньги, так как считаю, что вы мне их действительно должны, а потом как-нибудь мы обсудим все это подробно. А теперь меня больше беспокоит то, что вы можете причинить себе какой-нибудь вред.

Силы, казалось, оставили его.

– Со мной все будет в порядке. Вы хотите, чтобы я оставил лезвие здесь?

– А что это даст? Можно купить еще одно.

– Именно это я и собираюсь сделать. – Он достал из портфеля бумажный кулек. – Это вся моя наркота. Я прямо при вас спущу ее в унитаз, а лезвие выброшу. И обещаю больше не покупать. Эта дрянь делает меня бешеным.