Отказ, стр. 46

– Не надо шутить, – сказал Умберто.

– Собаки такие существа, для которых привычка много значит. Они ведут себя лучше, когда все им привычно.

Я была вынуждена признать, что никогда не занималась воспитанием Франка. Джард доверительно улыбнулся.

– Нет проблем. Мы можем начать прямо сейчас. Но есть одно непременное условие. Это должен делать Умберто.

Умберто неодобрительно покачал головой.

– Я так и знал, что все сведется к этому. Франку пришлось все время ходить в строгом ошейнике. Для занятий Умберто использовал крепкий шестифутовый поводок. Обучение началось с выполнения элементарных команд.

– И еще – больше никогда не бейте его, – добавил Джард. – Возьмите банку из-под арахиса, наполните ее наполовину монетами и в следующий раз, когда он направится к дивану, хорошенько встряхните ее. Шум испугает его, и он больше не подойдет к дивану.

– Я и не подозревал, что это так сложно, – пробурчал Умберто.

– Но и это еще не все. Уделяйте Франку минут по десять в день, чтобы поиграть в его любимую игру.

– Его любимая игра, это описать диван с той стороны, где я сплю, – высказался Умберто.

Джард рассмеялся и почесал Франка за ухом.

– Попробуйте побросать ему мячик или повозитесь с ним на полу.

– Я лучше попробую мячик. – Умберто стряхнул с рубашки воображаемую шерсть.

Они отправились во двор, и я стала с удовольствием наблюдать, как Джард учил Умберто управляться с поводком и строгим ошейником. Франку все это не доставляло никакого удовольствия. Он высунул язык, садился, когда требовалось стоять и ложился, когда нужно было сидеть.

– Вы только посмотрите на него, – крикнула я. – Это совершенно бесполезно.

– Нет, – ответил Джард. – Просто это требует времени и упорства. Но я обещаю вам, что это поможет.

35

Каждый раз, когда Ник посещал ранчо Мак Катченов, он увозил с собой что-нибудь, что символизировало для него семейную жизнь, по которой он так тосковал: детские тарелочки Мегги с изображением всевозможных зверушек, кубки ее отца, полученные за победы в гольфе, видеозаписи дней ее рождения. Каждую неделю мы обсуждали с ним значение тех или иных предметов в надежде, что у него пройдет потребность красть. Про себя я думала, что он может подобрать ключ к моему кабинету и украсть из него что-нибудь.

В последние недели отношения между Ником и Мегги сделались особенно бурными – он то неудержимо занимался с ней любовью, то изводил ее. Он ненавидел ее железное спокойствие. Несколько раз я замечала ему, что его чувства к Мегги повторяют то, что он испытывал ко мне, но он неизменно отвечал:

– Это другое, – и отказывался продолжать разговор.

Подготовка к очередному суду совсем измотала его. Он защищал интересы человека, который перенес мозговую травму в результате воздействия токсичных химикатов, и компания Ника должна была выступить против «влиятельных шишек», обвиняя во всем корпорацию, которая эти химикаты производит. Этот случай должен был стать решающим в карьере Ника. Компаньоны возлагали на него большие надежды. Они вложили в судебные издержки сотни тысяч долларов, зная, что, если он выиграет, это принесет огромную прибыль.

Когда суд начался, каждый наш сеанс стал сводиться к анализу прошедшего дня, к пересказу выступлений свидетелей и того, какое они произвели впечатление на присяжных.

На второй неделе процесса он сказал как-то:

– Не исключено, что сегодня я проиграл все дело. Я растерялся во время перекрестного допроса. Не смог противостоять этому парню. Не смог сосредоточиться. Я попросил десятиминутный перерыв просто для того, чтобы привести мысли в порядок. Хорошо еще, что он был сегодня последним свидетелем.

– А что, по-вашему, произошло?

– Не знаю. Я слушал его и думал: этот решающий. Если мне удастся победить его, можно смело идти домой. Но я продул.

– Может быть, мысль о том, что он большая шишка, оказала на вас такое влияние?

– Да, но обычно я люблю рискованные моменты, когда на карту поставлено все.

– Возможно, это другой случай.

– Да, я могу лишиться работы.

Я надеялась, что это не так. Ник был совершенно выбит из равновесия.

– Но знаете, что смешно? Раньше у меня все получалось в зале суда, а потом я бежал в туалет с поносом. Теперь же все было ужасно, но зато с моим желудком все в порядке.

– Может быть, на последнем этапе и в суде все будет в порядке, и вы будете хорошо себя чувствовать. – Я цеплялась за последнюю надежду.

Вэл как-то раз взглянула на меня и сказала:

– Ты так похудела. Что случилось?

– Очень много работы. Даже перекусить некогда.

– Все тот же пациент?

– И он тоже. Это все равно, что ходить по канату без страховки. Иногда мне кажется, что он вот-вот потеряет контроль над собой. Но чтобы его госпитализировать, оснований недостаточно. Клянусь, что больше никогда в жизни не возьмусь ни за один подобный случай.

– А еще что происходит?

– Ссоримся с Умберто. Меня беспокоят все эти женщины, которые его окружают. Да и сплю мало.

– Все наладится. Почему бы вам не уехать? Погреетесь, отоспитесь недельку.

– Это потрясающая мысль. Я пообещала матери приехать на Пасху, но, может быть, поеду в июне. А ты как?

– По-разному. Гордон с ума сводит своей ипохондрией. Каждый день он подозревает, что у него какая-нибудь форма рака. И теперь принимает гомеопатию.

– Пусть он поговорит с Линдой. Она про эту дрянь все знает.

– Мне меньше всего хочется его в этом поддерживать.

Прежде чем попрощаться, Вэл взяла меня за руку и сказала:

– Знаешь, мне кажется, что ты в состоянии контролировать любую ситуацию, которая возникает у тебя на работе. Но у каждого бывают пациенты, которых контролировать невозможно. Даже Гарольд Сирлз признался, что один парень чуть не довел его до психоза.

– Я справлюсь, Вэл. Я справлюсь. Я уже почти справилась.

На этой неделе мне предстояло обсуждать со своими студентами ипохондрию и психосоматические заболевания. Я даже приготовила им копию своей лекции по этому вопросу.

Я с нетерпением ждала встречи с группой. Там меня уважали, и я могла себе позволить расслабиться. Радиопередача тоже позволила мне почувствовать свою значимость, но все это отняло у меня целых два дня, и я наняла врача, который разбирал почту с откликами и отвечал на письма.

Когда конец процесса был уже близок, Ник сказал:

– Не знаю, что я буду делать, если проиграю. Обердорф каждый день спрашивает меня о том, как идут дела.

– А что может произойти в худшем случае?

– Меня уволят. Мне будет трудно устроиться на хорошее место в другой компании. Я сделаюсь никому не нужным.

– Но в каждом процессе бывают проигравшие.

– Да, это одно из правил игры, ты всегда говоришь себе, что это не важно, так как ты сделал все, что мог. Но мне это не приносит утешения. Для меня победа – все. Меня не интересует закон.

– Но как же вы выбрали свою профессию?

– Мне были нужны деньги, добытые честно. Некоторые студенты-юристы мечтают стать сенаторами и бороться за справедливость. Я же мечтал о шикарной машине.

– Было что-нибудь еще, что особенно вас интересовало?

Он вздохнул и почесал в затылке.

– Может, это звучит и глупо, но всегда мне хотелось играть на фортепиано. Мне нравился звук органа в церкви. После школы я пробирался в ближайшую лавку музыкальных инструментов и пытался играть. Я до сих пор помню, какой там стоял запах полированной мебели и старого линолеума. Один из продавцов научил меня играть «Удивительную грацию». Иногда, когда я попадаю в чей-то дом, я сажусь к пианино и играю.

– А вы никогда не брали уроков музыки?

– Нет. Я не мог себе позволить купить пианино. Как-то раз я принес домой прокатные цены на музыкальные инструменты и показал их отцу, но он сказал: «Как-нибудь потом». Но это потом так никогда и не наступило. Продавец научил меня играть на «Мелодике» – мне она тоже очень понравилась.