Поплачь о нем, пока он живой, стр. 1

Батршина Лилия Валинуровна, Илэйна

Поплачь о нем, пока он живой

— О боги, я же тебе, по-моему, ясно сказал: "Отвали!!!" Неужели не ясно?!..

— Нет, не ясно. С живого с тебя не слезу, пока не скажешь, понял?!

— Ну за что мне такое наказание как ты?! — парень боком-боком и мелкими шагами попытался обойти девушку, стоящую у него на пути, перетягивая из её рук свой плащ и ножны с мечом. — Я опаздываю… Мне… Э… Ну… Э… Идти надо, в общем!!

— Ах, идти ему надо!!! — глаза девушки азартно сверкнули злорадным огоньком, острые когти пуще прежнего вцепились в плащ, она с визгом дернула его на себя так, что парень чуть не пропахал носом пол, и торжествующе намотала его на руку, как поводок. — Давай выкладывай! Не уйдешь, пока не скажешь, ты меня знаешь!

— Ох, будь оно все неладно! — парень начал лихорадочно расстегивать пряжку у горла, держащую плащ. — Чего ты ко мне-то привязалась?! Я что тебе, самая главная сплетница в тереме? У мамок и нянек своих выспрашивай!!

Звонкая пощечина оборвала последнее слово парня. Девушка встряхнула руку, тоже обожженную ударом, вскинула голову; зеленые глаза воткнулись в парня двумя кинжалами.

— Получишь вторую, получше, если ещё раз заикнешься о мамках и няньках, — тихим, низким, с угрожающей хрипотцой голосом произнесла она. — Не тебе мне объяснять, зачем мне это нужно. Рассказывай.

Парень обиженно потер ушибленную щеку и ещё раз попытался вырваться.

— Да ежели я тебе расскажу, меня Горыня прибьет! Как пить дать, прибьет! Не жалеешь ты меня, сестрица… Не любишь, видать!.. Смерти моей хочешь скорой…

— Пошел к лешему, — ласково сказала девушка, выпустила его несчастный, кое-где уже расцарапанный её ногтями плащ (перевязь с мечом она предусмотрительно перекинула себе через плечо) и подошла к нему поближе, поняв, что теперь можно разговаривать почти нормально: когда её брат начинал жаловаться, что она его не любит, его можно было брать голыми руками и вытряхивать все, что нужно. — Горыню на себя возьму, ты знаешь, я умею. Давай, выкладывай.

Парень почесал затылок, отступил на несколько шагов назад, тоскливо посмотрел на меч и, понимая, что от сестры не отвязаться, накрепко зажмурился и выпалил:

— Тебя замуж выдавать собрались… Батя договорился уже обо всем…

По коридору разнесся странный звук. Девушка сама не сразу поняла, что это за звук, но потом до неё дошло, что это от неожиданности свалился у неё с плеча меч, ибрат уже осторожненько пытается подвинуть его к себе ногой.

— Но-орма-ально, — протянула девушка, как бы между прочим поднимая перевязь с пола и водружая меч на место. Взгляд брата вновь стал тоскливым. Девушка сдвинула брови. — А я сама когда должна была об этом узнать? В день свадьбы? И за кого? И когда же меня им осчастливят? А? За кого?

— Ша!.. — парень попятился ещё на несколько шагов. — А можно не все сразу?!.. Жених твой — из дальнего королевства Северных Врат, Бьёрн Черный или, как его у нас зовут, Угрюмый, для батюшки выгодный военный союз… Он к завтрому должен приехать, тебя бы с ним познакомили чин по чину, а потом уж что батюшка задумал, не ведаю, прости… Меч-то отдай!..

— Вот веселье! — девушка всплеснула руками, как будто не услышав последнюю фразу. — А я им, значит, раба бессловесная? А если я не хочу? Только не смей говорить, что это мой долг! — парень уже хотел что-то сказать, но девушка отвернулась, задумавшись, прошла несколько шагов. Потом как будто в воздух сказала: — Северные Врата… Интересный край, загадочный… Только кто ж меня по нему гулять отпустит, если я буду женой… Замужним не положено… Сколько лет ему, не знаешь?

— Молодой, говорят… Годка на три, чем тебе, поболе будет, — парень вприпрыжку побежал за сестрой. — И это… Любава, я тебе не говорил ничего, хорошо? Я тебя молю! И меч-то отдай в конце концов!!

— Меч? Какой меч? Ах, меч… — Любава изобразила удивление, но под умоляющим взглядом брата вернула ему его оружие, и он чуть ли не вприпрыжку умчался.

"Молодой, — подумала Любава. — Ишь. Молодой. Нужен он мне… Нет, конечно, если бы был старикан какой, оно было бы ещё хуже, но… Мне и молодой не нужен нисколько!" Душа Любавы разрывалась. С одной стороны, замуж ей не хотелось ни под каким предлогом. С другой стороны, в Северные Врата хотелось так сильно, что прямо хоть вой. "Но не ценой же свободы! — воскликнула про себя Любава. — Ладно ещё, если он мне понравится. А что, если нет? Отца не переубедишь. И что тогда?" А тогда — кошмар, ужас, неволя, погубленная жизнь "во имя долга"… Любава закусила губу — такая тоска её обуяла. "Может, все обойдется, может, он мне понравится…" — уговаривала себя девушка, направляясь обратно по коридору в свои покои. Но что-то в глубине неё твердило: "Не обойдется…".

Солнце уже перевалило полуденную черту, когда на дороге, ведущей к терему, появилась небольшая группка всадников. Князь, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу на крыльце, облегченно вздохнул.

Всадники въехали во двор и спешились. Их было трое, двое из них разодеты в пух и прах, в богатые одежды, попробуй угадай, какой из них жених! Но к крыльцу направился третий, на которого взгляд падал совершенно в последнюю очередь. Одет он был во все черное: рубаха, штаны, сапоги, тяжелый плащ на плечах; черными у него были и волосы, завязанные лентой в свободный хвост на затылке, и колючие, неприятные глаза; лишь на шее висел серебряный амулет в виде замысловатой, не знакомой никому из людей князя руны. Было заметно, что правая рука его плохо слушается, видимо, была когда-то перебита да неправильно срослась, даже меч у него висел под левую руку. А на лице, от правого виска до подбородка, тянулся шрам, уродуя, возможно, некогда красивые черты.

Бьёрн полностью оправдывал свое прозвище Угрюмый. И выглядел он не на свои два с лишним десятка лет, а на много, много больше. Он шагнул к князю и, стянув с ладони кожаную перчатку, протянул ему не правую, напрочь лишенную силы, а левую руку.

— Здрав буди, княже, — ровным голосом сказал Бьёрн, смотря тому в глаза.

— И тебе поздорову, — ответил князь, пожав его руку и с честью выдержав взгляд. — Отведай кушанья нашего скромного.

Бьёрн отщипнул от поднесенного служанкой каравая кусок и отправил в рот. Теперь не посмеет обнажить в этом доме меч, по всем божьим правдам.

— Проходи в дом, — князь широким жестом обвел дверной проем и посторонился, пропуская гостя.

А в это самое время, когда князь с как можно большим выражением радушия и гостеприимства принимал важного гостя, верстах в двух-трех от княжеского терема, среди деревьев и покрытых мхом скал мчался, не зная усталости, черный конь. На спине он нес свою хозяйку — Любаву, с самого утра сбежавшую в лес от проблем, забот, а главное — от того самого столь ожидаемого и желанного всеми гостя. Её отец запретил ей удаляться далеко от града, чтобы её можно было в любой момент найти, но и этому она радовалась: худшим наказанием на всем белом свете было бы для неё маяться в своих покоях, ожидая неизвестно чего — если, конечно, не брать в расчет приближающегося нежеланного брака.

Любава, наконец, натянула поводья, останавливая разгоряченного коня, спрыгнула на землю и, часто дыша после этого забега, подвела его к шумящему неподалеку ручью. Тоскливо вздохнула и отпила из привезенной с собой фляжки. Она никогда не питала иллюзий по поводу жизни обычных людей, ей никогда не хотелось стать обычной девушкой, а не княжеской дочерью — такая жизнь была бы для нее, мягко сказать, тяжеловата, и она сама прекрасно отдавала себе в этом отчет. Но в такие моменты, когда вдруг выставлял счет долг перед родителем, когда она в полной мере ощущала себя не то что пешкой — разменной монетой в чужой игре, ей становилось очень плохо, до того плохо, что хотелось закрыть глаза и проснуться в совершенно ином мире. "Князья рождают детей не для продолжения рода и не для их счастья, — грустно подумала она. — Они не думают о счастье своих детей, они думают о государстве. Врагу не пожелаешь быть дочерью князя".