Найти человека, стр. 15

ИЗ ДНЕВНИКА ПОИСКОВ

У нас дома давно существует термин: «незнакомые гости». Так назвали себя однажды ребята, придя ко мне домой: «Здрастье, мы ваши «незнакомые гости».

Теперь это выражение относится не только к детям. Александра Родионовна Перевозкина, которой мы нашли двух сыновей, Инна Кузнецова и ее мать, встретившиеся через двадцать пять лет благодаря передаче «Найти человека», и многие-многие другие — вот кто теперь мои «незнакомые гости». Они приходят взволнованные, еще не привыкшие к своему счастью. Матери обычно так смотрят на своих найденных взрослых детей, словно боятся, как бы те опять не исчезли.

Как-то кинохроника решила снять такую встречу у меня дома. Оператор установил камеру, все подготовил в большой комнате, где он собирался запечатлеть волнующий момент.

Но Волнующий момент произошел как раз не в большой комнате, а в маленькой передней, у самой двери. Слезы радости, объятья, горячее выражение чувств, к огорчению оператора, в кадр-то и не попали!

«Очень, очень прошу, если можно, помогите Ксении Александровне Никитиной. Всю ее большую семью разрушила проклятая война. Муж и дочь погибли под Ленинградом, в битве с фашистами. Ксения Александровна, беременная, бежала из Шлиссельбурга с тремя мальчиками, сыновьями. Когда она добралась до станции Жихаревка, началась бомбежка. Мать потеряла сознание. А пришла в себя — детей уже не было. Ей сказали, что их эвакуировали в Кировскую область. Мать поехала в Киров, там узнала, что эшелон отправлен в Ярославль. Она поехала в Ярославль. Но увы, и там детей не было. А потом болезнь, роды и смерть последнего ребенка… Сейчас Ксения Александровна живет в нашем городе со своим страданием и горем неутешным».

Прислала мне это письмо не сама Никитина, а совсем другая женщина, прикованная к постели, — Евдокия Васильевна Ярыгина. Она тоже пострадала во время войны, но не замкнулась в своих горестях. Ее волнует чужая судьба.

Замечательное совпадение! В один день пришло в Радиокомитет два письма. Одно от Кириллова Виктора Ивановича. Он ищет младшую сестру, эвакуированную из Ленинграда с детским домом. Второе письмо от Людмилы Ивановны Кирилловой. Она пишет: «В памяти моей сохранилось имя мальчика «Витя». Какое отношение он имеет ко мне, не знаю».

Не надо было долго думать, чтобы понять, — сошлись письма брата и сестры, которые ищут друг друга. Если бы почаще были такие совпадения! Пока это единственный случай!

Елизавета Титова просила найти ее сестру Марину. Очень скоро пришел отклик от Марины Титовой, из Свердловской области. Елизавета обрадовалась; предполагаемые сестры стали переписываться, собирались встретиться.

Но тут пришел второй отклик, от Марины Кротовой, урожденной Титовой, утверждавшей, что она и есть «Лизочкина сестра». Лиза была озадачена, однако стала переписываться и с ней. Но раньше, чем что-либо выяснилось, пришло письмо из Крыма, еще от одной Марины Титовой.

Переписка с Маринами все расширялась, но когда я позвонила Лизе в Харьков, чтобы выяснить, какая же Марина оказалась ее сестрой, она ответила со вздохом:

— Ни одна из них мне не сестра. Такое уж у меня счастье…

«Лизочкино счастье» — была такая детская книжка. Вспомнила я о ней после разговора с Лизой Титовой. В детстве мне очень хотелось получить эту книжку, но когда мне ее подарили, она принесла мне одно горе.

Приближался день моего рождения, и знакомые спрашивали мою мать:

— Подскажите, что подарить вашей дочке? Мама, как и все в таких случаях, отвечала:

— Спасибо, ничего не надо дарить. — И добавляла: —Ну, если только «Лизочкино счастье»—она мечтает об этой книге.

И в день, когда мне исполнилось семь лет, почти все гости принесли мне в подарок «Лизочкино счастье». Первой книжке я очень обрадовалась, второй — меньше, потом растерялась, а получив пятую, расплакалась.

Был теплый парижский октябрь. Оживленный, шумный. Я шла вдоль Сены по зеленому скверу. Посреди песчаной дорожки так прочно застыла целующаяся пара, что я чуть не приняла ее за статую влюбленных. Но это были живые девушка и юноша, поглощенные друг другом, отгороженные своей любовью от всего мира. Прохожие бережно обходили их, как будто боялись толкнуть и разбить это живое изваяние. В конце сада я подошла к узкой лестнице, ведущей вниз. Спустилась к памятнику, недавно построенному вблизи Нотр-Дам, и очутилась на открытой каменной площадке, почти висящей над Сеной. На одном краю этого каменного выступа возвышалась железная решетка, она чернела на фоне воды и неба, как символ тюрьмы. Сразу создавалось ощущение, что находишься во дворе концлагеря. Исчез живой Париж с его шумом, с его влюбленными. Все словно застыло, замерло.

Еще несколько ступеней вниз — и я попала в мрачную галерею. На массивных голых стенах ее была высечена надпись о том, что этот строгий склеп сооружен в память двухсот тысяч французов, замученных в нацистских лагерях смерти. За железной, как бы тюремной, решеткой уходил в темноту узкий коридор. Только откуда-то из глубины, из мрака, пробивалась слабая струя света. Свет падал на стены коридора, сплошь покрытые рядами белых камешков. Их двести тысяч, ровно столько же, сколько узников, погибших в концлагерях. Белые камешки собраны французскими детьми. Одному из маленьких школьников принадлежат и Слова: «Они ушли на другой край земли и никогда не вернутся обратно». Так мальчик написал о своих родителях, его слова начертаны на плоском овальном камне, закрывающем могилу неизвестного узника. На стенах галереи стихи поэтов, участников Сопротивления — Элюара, Арагона. Стихи Робера Десноса, арестованного гестаповцами, написаны им в Освенциме:

Я теперь тень, тень среди теней… Только тень… Тень будет ходить, тень будет приходить в твой солнечный день.

Я стояла перед чашами-раковинами, гда хранится земля из лагерей и пепел узников, и думала о своей стране, больше всех пострадавшей, но победившей фашизм. Узники лагерей смерти стали для меня за последние три года не отвлеченным понятием, а живыми людьми, с именами и биографиями. Письмо одной узницы Освенцима я помню почти дословно: «Вам пишет мать, попавшая с детьми в концлагерь. Одну мою дочь сожгли в печах Освенцима. Двадцать лет ищу вторую дочь, Шуру Королеву, У нее на левой ручке, ниже локтя, выжжен номер 77325».

Мать пишет «на левой ручке», до сих пор она видит свою дочку маленькой.

Всякая разлука с дочерью для матери тяжела. Но чудом уцелеть в фашистском застенке, вместе перетерпеть все и после этого потерять дочь — еще нестерпимее.

Ни разу во время поисков мне не приходилось искать пропавших детей по клейму, выжженному фашистами. Страшная, но веская примета. Впервые я искала человека по номеру.

Необычной была и ответная почта. Один из конвертов пришел с надписью: «Срочно вскройте письмо. Сообщаем о Шуре Королевой, которую разыскивает мать».

Инженер геологического управления Александр Петрович Воинов сообщал из Горького, что ему приходилось много ездить и в одной из последних поездок судьба свела его с техником-геологом Шурой Королевой. Работал он с ней вместе почти три года подряд. Что же он знал о ней? Он знал, что она родилась в 1938 году, русская, во время Великой Отечественной войны вместе с матерью была в Освенциме. У нее есть клеймо на левой руке. По слухам, Шура недавно вышла замуж.

Чувствовалось удивительно заботливое отношение Воинова к Шуре, он писал, что ему больно за девушку, которая столько выстрадала, и очень хочется помочь ей. В то же время он боялся травмировать ее напоминанием о концлагере.

С той таежной партией, где сейчас находилась Шура, управление было связано рацией, и Воинов писал, что есть возможность сделать запрос в тайгу. Несколько раз мы говорили с Александром Петровичем по телефону. Он был уверен, что Шура Королева и есть та, кого мы ищем. Все же мы решили рацию не давать, чтобы, может быть зря, не будоражить девушку, а подождать, пока кто-нибудь поедет в тайгу.