Месть Фантомаса, стр. 17

Было слышно, как тело тяжело шлепнулось в Сену…

Все произошло настолько стремительно, что одно мгновение Нибе стоял с открытым ртом, продолжая держать правую руку в воздухе и силясь осознать, что же только что случилось.

— Идиот! — заорал наконец он, глядя на юродивого.

Дырявая Башка скорчил свою глупую улыбку, пожал плечами и ничего не ответил.

Трудно описать негодование надзирателя тюрьмы, который из-за невообразимой неловкости Дырявой Башки упустил такую прекрасную возможность избавиться от этого проклятого журналиста.

После этой необъяснимой дурацкой выходки оба сообщника вернулись в лавку, где мамаша Косоглазка и толстуха Эрнестин с беспокойством ждали окончания операции. Но, мало того, что мужчины вернулись ни с чем, без каких либо известий от Матроса, который обычно был очень пунктуальным, они упустили такой прекрасный представившийся им шанс.

Не зная, впрочем, почему Нибе держит зуб на журналиста, Эрнестин и мамаша Косоглазка начали тем не менее осыпать всяческими ругательствами несчастного Дырявую Башку, как будто он являлся причиной всего зла на свете.

Последний тщетно пытался оправдаться, поднимал глаза к небу, бил себя в грудь и бормотал какие-то непонятные извинения.

Он не мог объяснить свое поведение. Ему, наоборот, казалось, что он помог Нибе…

Обсуждение случившегося продолжалось еще часа два. Вдруг Дырявая Башка встрепенулся, словно очнулся от глубокого сна, и с самым идиотским видом спросил:

— Но что я такого сделал? В чем меня упрекают?

Сначала все недоуменно переглянулись, но затем поняли: в самом деле, прошло два часа, и Дырявая Башка уже все забыл.

Глава VI. В обратном направлении

Жером Фандор осуществил свою прогулку по крыше Дворца Правосудия и дымоходу, заканчивающемуся странным сточным колодцем, который вывел его к Сене, в ночь со вторника на среду (трагедия на улице Норвен была обнаружена в понедельник утром).

Когда Жером Фандор почти добрался до реки, на него сзади обрушился страшной силы удар, и он тут же свалился в воду. Но Жером Фандор, помимо всех других качеств, отличающих энергичного человека, имел еще одно, очень важное: прекрасное самообладание.

Очутившись в реке, он немного проплыл под водой и, вынырнув, как заправский пловец поплыл к арке моста Пон-Нёф. Слегка отдышавшись, журналист пробормотал:

— Странно!

Затем, вновь погрузившись в воду, он поплыл саженками к противоположному берегу Сены, да с такой скоростью, которой поаплодировал бы не один тренер по плаванию.

Приплыв к берегу, журналист тихонько спрятался за грудой камней, которая оказалась здесь как раз кстати. Там Жером Фандор снял с себя пиджак и штаны и выкрутил одежду. В самом деле, неприлично было показываться на публике в костюме, с которого ручьем стекала вода.

Высушив кое-как одежду, Жером Фандор быстро напялил ее на себя, приобрел более или менее приличный вид и невозмутимо вышел на набережную, где, заметив кучера, медленно ехавшего и дремавшего на сиденье, поспешил к карете, сказав возничему свой адрес.

В четверг утром, когда журналист входил в редакцию «Капиталь», его остановил мальчик-рассыльный и прошептал на ухо:

— Господин Фандор, в гостиной сидит симпатичная женщина, которая вот уже целый час дожидается вас. Она не захотела называть свое имя, сказала, что вы поймете, кто она.

— Какова она из себя? — равнодушно спросил Фандор.

— Красивая, говорю же я вам, блондинка, одетая во все черное…

Фандор остановил мальчика:

— Хорошо, я иду.

Через несколько минут, которые потребовались, чтобы положить плащ и трость в зале редакции, Жером Фандор входил в малую гостиную редакции, где его ждала Элизабет Доллон.

Заметив журналиста, девушка тут же поспешила навстречу ему. Взгляд ее светился от счастья, было заметно, что она пребывает в сильном возбуждении.

— Ах, месье, — сходу заявила она, беря в порыве благодарности журналиста за руку, — ах, месье, я знала, знала, что вы придете мне на помощь. Я прочитала вашу вчерашнюю статью. Спасибо, спасибо вам, но, умоляю вас, поскольку мой бедный брат жив, скажите мне, где же он? Смилуйтесь надо мной, скажите быстрее.

Смущенный таким трогательным обращением, Жером Фандор мгновение не знал, что сказать.

«Капиталь» действительно опубликовала вчера сенсационную статью Фандора, в которой репортер, отныне ставший признанным экспертом по делу с улицы Норвен, описал с некоторыми недомолвками свои ночные приключения.

«Если, — писал он, — Жак Доллон, исчезнувший из своей камеры, где он якобы лежал мертвый, совершил побег из тюрьмы предварительного заключения через знаменитый дымоход Марии Антуанетты, если он выбрался на крышу Дворца и спустился затем по другой трубе к сточному колодцу, который ведет к Сене, не значит ли это, что Доллон жив и что он живым покинул тюрьму?» Журналист, который охотно допускал в своих статьях легкую иронию, не смог удержаться от того, чтобы, несмотря на всю серьезность обстоятельств, не запутать полицию, неизменного соперника репортера, и не попытаться убедить ее, так же как и публику, что герой с улицы Норвен еще жив, в то время как сам Фандор был, разумеется, уверен, что несчастный художник-керамист мертв, это подтверждалось, впрочем, показаниями многочисленных свидетелей.

Но сейчас, когда репортер стоял перед девушкой, до него вдруг дошло, насколько жестокой была начатая им игра. Из-за этой статьи в сердце сестры Доллона зародилась надежда, которую нельзя было ей давать. Он посеял в душе девушки радость, на которую она не могла рассчитывать.

При виде этого несчастного создания, несколько жалкого, но поистине очаровательного в своем обретении счастья, Жером Фандор почувствовал себя смущенным. Он искренне ответил на ее трогательное пожатие и растерялся, не зная, с чего начать объяснение.

Наконец решившись, поскольку затянувшее молчание становилось для него невыносимым, он тихо начал:

— Я глубоко виноват перед вами, мадемуазель, виноват, что написал эту статью в том виде, в котором вы ее прочитали, не поставив вас об этом в известность. Мне следовало бы догадаться о последствиях. Некоторые профессиональные обязательства поистине тягостны, поскольку они ведут к тому, что нарушают душевный покой тех, кто более чем кто-либо другой нуждается в поддержке. Увы! Не надо сохранять напрасные иллюзии, клянусь вам, что я говорю вам со всей откровенностью, на которую способен, и с огромным желанием помочь вам, чтобы вы не тешили себя надеждой там, где не осталось места никаким надеждам. Из всего того, что я узнал, увидел, неотвратимо вытекает, что вашего несчастного брата в живых больше нет… Если раньше я сомневался в его смерти, то сейчас я в этом абсолютно уверен. Мужайтесь: время — лучший доктор. Ищите забвения, мадемуазель, ищите покоя!

После проблеска надежды, появившегося после того как она прочитала статью Фандора, опубликованную накануне, удар был слишком мучительным, а слова журналиста — жестокими: они отбирали у нее последний шанс увидеть своего брата живым…

Вновь наступила тягостная пауза.

Фандор, глубоко сочувствующий горю, которое читалось на прекрасном лице Элизабет, не знал, что ему делать, и лихорадочно перебирал в голове слова утешения, желая хоть чем-нибудь помочь в этом страшном несчастье…

Элизабет приподнялась, готовая уйти: бедняжка поняла, что продолжать беседу бесполезно.

Она хотела остаться одна, чтобы выплакаться вдоволь…

Жером Фандор собрался проводить ее, когда в гостиную, не постучав, заглянул мальчишка-рассыльный.

— Господин Фандор, там с вами хочет поговорить один мужчина.

— Скажите ему, что меня нет. — ответил журналист.

Но рассыльный настойчиво продолжал:

— Господин Фандор, видите ли, он пришел по делу Доллона, говорит, что он работает сторожем на пристани для прогулочных катеров и кое-что знает!

Жером Фандор и Элизабет одновременно вздрогнули, посмотрев друг на друга.